бстоятельство  не  имеет отношения к первому и  сообщено  исключительно для
полноты картины. Хотя что такое "убежденный нудист" - непонятно. В чем здесь
нужно быть  убежденным? Сними  штаны  -  и все). Так  что  в  периоды  между
голоданиями Жора всегда  пребывал  с булкой в руке или с пряником, или жевал
какое-нибудь вафельное печенье, запивая его чаем, заваренным  на талой воде.
Такая  вода тоже полезна для  здоровья своими свойствами  и  своей чистотой.
Жора вообще делал все, что полезно, и  не делал того, что вредно. Потому что
в  молодости  он все  вредное испробовал  и  испытал на себе в избытке. Он и
курил, и  пил  - и  не  как-нибудь пил,  а  запоями.  Колоться  Жора тоже из
любознательности пробовал. Но это ему сразу не понравилось. Почему-то.
 А  теперь, значит, вредить себе и своему здоровью Жора больше не желал.
Он  желал,  наоборот,  жить  без   грехов.  По  возможности,  конечно.  Хотя
возможности - это дело  такое. Сегодня  они  есть, а завтра их  нет.  Насчет
главного  греха  у Жоры  все  потихоньку  начинало  налаживаться.  Благодаря
течению  лет и  десятилетий. А насчет других - так  это как посмотреть. Жена
вот  Жорина  по его недосмотру  в  секту поступила.  И  детей  туда  норовит
затащить. А Жора с нею борется не на жизнь, а на смерть. И пойди разберись -
грех эта борьба или наоборот. С одной  стороны,  с женщинами не борются, а с
другой - чего не сделаешь ради детей  и истинной православной веры в церковь
Киевского патриархата.
 Короче,  много  грехов  на  Жоре лежало.  Не только  собственных, но  и
родительских, к примеру. Отец его, допустим, жизнь  по  собственному желанию
завершил.  Ему  приговор  вынесли  в  сельской  больнице  -  злокачественная
опухоль, -  он  испугался,  что  станет семье  обузой,  как в  общем, так  и
материально - и тайком из жизни ушел. Вместо того, чтобы в город на автобусе
съездить  - приговор свой  уточнить и перепроверить. А опухоль  при вскрытии
оказалась на сто процентов доброкачественной, и ее можно было легко вырезать
скальпелем и жить еще, жить и жить. Мать тоже, видно, вела себя на свете как
вздумается. Потому что когда отец умер, она сказала: "Это мне наказание - за
грехи". Значит, были  у нее, наверно,  грехи, о которых  в такой трагический
момент уместно оказалось  вспомнить и сказать о  них всем присутствующим без
стеснения.
 Зато Жора теперь каждое утро Библию читал, день с этого чтения начиная.
И заканчивал день тоже чтением Библии. Он  ее уже третий раз так  читал,  по
кругу. И многое запомнил и знал наизусть слово  в  слово. Он давно уже (если
не считать учебников  детей)  в  доме одну  только  книгу оставил -  Библию.
Поскольку  вся мудрость человеческая в  ней  собрана  и  доступно  изложена.
Особенно  в  Новом Завете  доступно.  Жора  Новый  Завет  всегда  с  большим
удовольствием читал. Как хорошую художественную литературу-классику. И часто
его цитировал по разным подходящим поводам.
 Из-за  этого пристрастия  к Новому Завету,  кстати, он  чуть  работы не
лишился.  Второй в смысле работы, в журнале "Киндер".  Ему издатели сказали,
чтоб он изложил заповеди Моше в понятной детям дошкольного возраста форме. И
приемлемый образец  дали  -  как именно это  нужно  сделать.  В  израильских
детских журналах таких образцов  можно  найти сколько душе угодно. Ну,  Жора
посмотрел,  почитал,  иллюстрации нарисовал  к  заповедям, и  сами  заповеди
написал от  руки старинным заковыристым  шрифтом.  Только из  Нового  Завета
заповеди. Заповеди Иисуса Христа.
 Так  журнал и вышел с этими  вражескими заповедями, которые практически
ничем не отличаются он настоящих, хотя некоторые существенные отличия все же
имеют. И что интересно,  практически  никто из  еврейских  ответственных лиц
этого подвоха не заметил. Особенно раввину понравилось, как Жора все подал и
оформил.  А издатель один подмену, правда,  обнаружил. Но  Жора  упросил его
никому об этом не говорить.
 - Я  ж,  - сказал, - случайно, а не  ради  того, чтоб навредить.  Я,  -
сказал, - по памяти и по привычке.
 Конечно,  издатель  этот, Гиви, сначала  топал  ногами, и  рвал на себе
черную бороду, крича:
 - Все, ты уволен. За антисемитские происки в тылу врага!
 А Жора говорил:
 - Гиви, я не  специально.  Ты же мой земляк, Гиви.  Вспомни  Винницу  и
Винницкую область на закате солнца.
 И сначала  Гиви ничего не хотел слушать и обещал доложить по всем своим
еврейским инстанциям  о Жориной провокации века, но потом внял его просьбам,
мольбам и увещеваниям.
 - Поклянись, - сказал, - что ты не назло нам это сделал.
 - Вот те крест, - сказал Жора и  перекрестился трижды на звезду Давида.
Разговор, как всегда, в синагоге происходил.
 Гиви сказал:
 - Тьфу ты,  черт,  прости меня, Господи! -  но поверил.  И  докладывать
никому не стал. Только зарплату не уплатил месячную - в качестве наказания и
компенсации за моральный ущерб всему еврейскому народу Украины.
 В общем, сошла эта дикая оплошность Жоре с рук. Хотя опять же - это еще
как сказать и как посмотреть. Потому что по большому счету ничего и никому с
рук не сходит. Жора, к примеру,  вскоре после  случая с  подменой заповедей,
въехал передним колесом в  канализационный  люк без  крышки.  И на приличной
скорости въехал,  с разгону. Три  недели  потом в  больнице его держали  - в
травматологическом и нейроотделениях поочередно. И ключица,  ребра, и прочие
пустяки срослись  быстро, сотрясение мозга тоже  вроде улеглось, а  шрамы по
всему лицу  остались. На всю  жизнь. Черные такие  шрамы  - как  у  шахтеров
бывают. Жора ведь  по  асфальту лицом  двигался.  После  падения. И  в  раны
попадала  мелкая  дорожная пыль. Кстати,  сотрясение  мозга  тоже  только на
первый взгляд и по заключению  врачей прошло бесследно, а  в последствии оно
еще дало о себе знать. Или это не оно дало. Кто это может  определить? Никто
не может.
 Но от езды на  велосипеде Жора не отказался.  Выровнял переднее  колесо
своими руками и снова сел в седло. Стараясь, правда, быть более внимательным
на дорогах и не глазеть во время движения по сторонам. Почему он  считал эту
велосипедную езду  полезной, сказать трудно.  Дышать  на  дороге приходилось
сплошными выхлопными  газами.  Но  может  быть,  Жора  таким  образом просто
экономил. На  троллейбусных  билетах. А  говорил, что следит  и ухаживает за
своим  здоровьем. Хотя  в таком случае  можно было бы  пешком ходить,  а  не
ездить.  И менее опасно, и польза для организма та же самая. Скорость только
не  та. И  грузоподъемность.  Пешком  две  банки  меда в  рюкзаке далеко  не
унесешь. И все-таки, лучше бы  Жора на свой  велосипед  наплевал. А то  ведь
вообще все это привело к нехорошему. Сначала  вышеописанная травма произошла
с  Жорой,  потом другая травма. Еще  хуже первой. Потому что речь идет не  о
физическом  повреждении,  а  о  душевном.  О  стрессе,  как  сейчас  принято
говорить.
 Жора на работу приехал,  поставил велосипед в  коридоре редакции -  где
всегда его ставил,  - а  вышел после  трудового  рабочего дня  из кабинета -
велосипеда нет. Сначала думал, может, подшутил кто-нибудь неуместно. Обыскал
все  здание,  у  всех по сто  раз спросил  и переспросил -  нет  велосипеда.
Пришлось ему домой в  общественном транспорте  ехать,  а  до  и от остановки
пешком по родному городу идти, непосредственно. И так это все его поразило и
ранило, что уже на следующее утро проснулся Жора в муках и с головной болью,
а на следующую ночь не смог уснуть. И на следующую не смог. И на следующую.
 Нарушился в  Жоре механизм  засыпания, и в  конце  концов, недели через
две, он поехал на  прием  к своему другу  и тоже  земляку  Ване  Клямкину  -
профессору по неврозам от Бога. И  Ваня, осмотрев Жору всесторонне - так как
давно его не видел - сказал:
 - Придется тебе у меня полежать. У меня здесь хорошо, санаторий.
 - Я не могу, - сказал Жора. - На мне семья, работа, "Киндер".
 - Я понимаю, что не можешь, - сказал Ваня. - Но придется.
 И  Жора подчинился ему  как врачу и лег в его отделение стационарно.  С
тех пор он там и лежит. В знаменитой старинной больнице на станции Игрень. И
Ваня его лечит всеми передовыми методами лечения, какие ему известны. Но они
особых   поразительных   результатов   не  приносят.  Видно,   сильно   Жора
переволновался  из-за  пропажи  своего  любимого  велосипеда. Да и  недавнее
сотрясение головного мозга средней тяжести могло свою роль сыграть.
 Впрочем, чувствует себя Жора для своего диагноза стабильно - в пределах
нормы.  Лучше  чем на  свободе. Спокойнее. А  своей любимой профессией  он и
здесь занимается, за  высоким забором.  Он две стенгазеты делает ежемесячно.
Одну -  серьезную и, можно сказать,  проблемную, а  вторую  - смешную, почти
юмористическую. Первая стенгазета  -  это орган  врачей психоневрологической
клинической больницы o  1, а вторая - орган больных.  Хотя денег ему за это
не платят ни  те, ни  другие, и чем все это время живет семья Жоры -  жена и
четверо детей - остается непостижимой загадкой.
 1998


НОЧНОЙ КОВБОЙ

 С постом  Ильченко, можно сказать, повезло исключительно и на редкость.
Не то что  другим его сотоварищам, которые по темным улицам  ходят туда-сюда
неприкаянно или еще что. И вообще ему повезло на старте жизни. Чуть ли не во
всем. Потому что тех, кого из института за злостную неуспеваемость отчислили
- в армию взяли, в  разные рода  войск. Тут же без никаких разговоров. А ему
вот  в  милицию  удалось  поступить.  Вместо  того.  На альтернативной,  как
говорится,   основе.   Благодаря  усилиям   старшей  сестры   Юлии  удалось,
приложенным куда следует. И сразу, как  только он был принят в личный состав
и  на  довольствие, эту  альтернативную  милицейскую  службу  законодательно
отменили,   признав   нецелесообразной.  А  он  до   отмены,  значит,  успел
проскочить. И теперь  несет  свой долг  по защите родины здесь, в  ресторане
"Ночной ковбой".
 Это уже без Юлии, само собой  сложилось  - что  здесь, а  не  в  другом
месте. Так как работы по наведению  и поддержанию общественного порядка  тут
особой нет. Да никакой  тут кропотливой работы нет фактически. Посетителей -
будь они  хоть в каком непотребном виде - начальство трогать не рекомендует.
Практически  официально.  Так что  вся служба в том заключается, чтоб стоять
столбом  в  определенном интерьере и все. И никуда  не  соваться. Ради  того
стоять, чтоб  при надобности какой-либо непредвиденной было наглядно  видно,
что милиция не дремлет, не зря ест свой хлеб, и ситуация в  городе находится
у нее под неусыпным контролем.
 Ни   на  что  другое  Ильченко   не  годится  по  характеру   своему  и
способностям, а так стоять, для мебели и для виду - он вполне пригоден. Имея
крепкие ноги. И он стоит по двенадцать часов. Иногда не приседая всю ночь до
утра. У стенки фойе, напротив другой, противоположной, стенки. И  перед  его
глазами всегда сидит нарисованный  на этой противоположной стенке ковбой. Он
сидит на лошади под названием мустанг и смотрит из-под руки вдаль. А рядом с
ним - справа и  слева  - два его друга. Тоже на лошадях сидят и тоже в ту же
самую даль смотрят.
 В ресторан приезжают разные  люди - и старые, лет сорока, наверно, если
не   старше,   и  совсем  молодые,   его  ровесники.  Приезжают  на  больших
иностранного  производства  машинах, с девками разодетыми и  разукрашенными,
как манекены витринные. И Ильченко, глядя на них при исполнении, думает и не
может придумать -  ну откуда  у них  эти  машины  дорогостоящие, и эти камни
сверкающие, и эти девки прекрасные. Он вообще не понимает, откуда все это на
нашей печальной земле и  главное откуда  такие  девки берутся среди женского
пола.
 Ну, вот  он, Ильченко, допустим, в  школе  учился  одиннадцать лет  и в
институте  техническом почти что  один год в гуще  и среде  молодежи.  И там
были, конечно, разные девушки.  И симпатичные лицом  и фигурой  - тоже были.
Вот Ольга,  например,  Красильникова. Но чтоб такие! Таких не было  даже для
блезиру. Таких он никогда  раньше не встречал и не видел. До тех  пор,  пока
его  на  этот  постоянный  пост не  поставили службу нести  милицейскую.  По
телевизору и в кино только видел он таких неописуемых красавиц. Но в кино не
считается.
 А тут  они,  значит, свободно ходят и причесываются,  и курят  длинными
пальцами длинные  сигареты, и  едят и пьют, и в туалет дамский тоже  заходят
чаще,  чем  можно было бы от них ожидать. Иногда просто  по нужде,  а иногда
перед зеркалом  себя  подправить,  губы  перенакрасить или,  как  говорится,
поблевать.  Если  лишнего  выпьют  и  съедят.  Ильченко  их  уже  на  взгляд
определяет - зачем то есть они туалет  посещают. С какой основной целью. Это
легко видеть. Если по столько часов смотреть, за ними  исподволь наблюдая. А
что еще ему делать? Кроме как смотреть. Нечего больше ему делать.
 И  он  думает,  что если  на  любого  из  этих  господ  припудренных  и
прилизанных надеть его синюю форму с фуражкой и сюда  поставить стоять, то и
на них никто, ни одна девка, не обратит никакого своего  внимания  и пройдет
стороной,  как мимо предмета  неодушевленного. И не узнает в лицо, даже если
они  до того были достаточно знакомы и спали в одной постели  не один раз. С
другой  стороны,  если  на Ильченко нацепить какой-либо  из этих костюмов  и
галстуков, и этих туфель, то и он  ничем  не будет отличаться от остальных в
зале  ресторана.  И  никто  не  узнает того, что  он по  сути милиционер.  И
официанты  вокруг  него  будут  бегать на  полусогнутых  и все  подносить  и
наливать  в стаканы шампанское с  пеной. Вот что форма (или ее отсутствие) с
человеком  способна сделать. Особенно  форма  рядового милиционера. Конечно,
из-за этой  его  формы  на  него никто с интересом  не смотрит.  И  никто не
замечает его постоянного присутствия. А он смотрит и замечает. От безделья и
простоты своих служебных обязанностей.
 И  ему тоже хотелось бы так вот, как эти, приезжать на красной машине с
девкой, выходить размашисто и идти в зал. И там пить и закусывать, и звонить
по радиотелефону, культурно отдыхая в свободное от службы время.
 А так он в это свободное свое время лежит на диване. И больше ничего не
делает. Поскольку нет у него  никаких дел. То  есть что делать, можно найти.
Сестра его Юлия  когда приходит, говорит ему, мол помоги на огороде - у  нее
огород есть в черте города, и они все с него так или иначе кормятся. Так она
говорит "помоги", а он ей говорит "я устал" и продолжает лежать. Он, значит,
возвращается  с   дежурства  своего  ресторанного  и  ложится  спать,  чтобы
выспаться  после бессонной ночи, а когда  выспится,  то просто лежит. Поесть
только  встает,  когда мать  ему даст  еду. А поев, опять ложится.  И  опять
лежит. Такой, значит, у него получается режим дня и образ жизни. Несмотря на
возраст  девятнадцать лет и  три  месяца.  И нет у него ни машины,  ни девки
никакой,  даже самой завалящей. О машинах и девках,  и о посещении ресторана
"Ночной ковбой" в  качестве полноправного клиента он  может лишь  мечтать  в
своих дурных снах. Хотя сказать, что Ильченко об этом мечтает, вряд ли можно
и правомерно. Потому что это в нем не мечты и не грезы какие-нибудь говорят.
Это скорее  удивление и  непонимание. Непонимание элементарных вещей.  Вроде
того, почему одним в жизни полагается все, а другим  -  ничего? И чем те,  у
кого есть все, лучше тех, у кого ничего нет? Или они не лучше, а хуже?
 Ильченко  думает именно так - что хуже. Наверно, так думать  ему больше
нравится. Известно  же, что  хороших  людей в  мире  подавляюще  больше, чем
плохих  - это  все говорят - и  бедных гораздо больше, чем богатых. Вот  оно
отсюда как-то и следует. Вывод, в смысле.
 Но он,  Ильченко,  пожалуй, согласился  бы  не принадлежать  к  хорошим
людям, а  к плохим принадлежать. Если при этом у него будет все, что  только
душе может  быть угодно.  Правда,  он не знал, что  угодно его  душе. И  ему
самому что угодно - тоже сказать так сразу, навскидку, не мог.
 Ему вроде  и не нужно ничего сверх того, что есть. Ну, может, один  или
несколько раз  приехать в "Ночной  ковбой" на серьезной машине  и с красивой
девкой. А  так  -  и  нет у  Ильченко никаких  особых несбыточных желаний. С
постом  ему очень  повезло. Пост легкий у  него  и необременительный  - стой
себе,  никого  не  трогай, и все  обязанности.  И  от армии повезло Ильченко
отвертеться  и не служить  где-то  там вдали  от  дома. И, что  немаловажно,
работой  он  навсегда  обеспечен.  Невзирая  на  всеобщий  кризис экономики.
Платят, правда, за его работу, то есть службу,  до смешного мало и для жизни
непредостаточно. Если  на  американские деньги  пересчитать, как это  теперь
модно и  принято,  получится  около  тридцати  их  долларов или по-нашему  -
"у.д.е."  -   условных   денежных  единиц,   значит.   Зато   формой  одежды
обеспечивают. И пайком один раз в месяц небольшим продуктовым. И за квартиру
платить льготу предоставляют  в пятьдесят процентов от общей суммы. У других
и этого ничего нет в  помине. И между прочим, оружие ему доверяют табельное.
На  время дежурства. Зачем и почему он подвергается  этому высокому доверию,
Ильченко в известность не ставят. Раз инструкция "ни во что не вмешиваться".
Видимо,  для  порядка. Мол, положено представителю исполнительной власти  на
государственной  службе пребывать во всеоружии, значит, должен пребывать.  И
Ильченко всегда стоит в "Ночном  ковбое"  с  пистолетом системы Макарова  на
боку. И  пистолет у него всегда заряжен. Одной полной обоймой. Что должно бы
придавать  Ильченко уверенность в себе. Оружие всегда придает уверенность. В
особенности молодым мужчинам. Конечно, если не знать, что не только ты, но и
многие другие мужчины вокруг тоже вооружены до  зубов  и опасны. Ильченко об
этом  не  знал.  Хотя мог  бы догадаться. Или хотя  бы  присмотреться. Не  к
девкам, как  он  это  делал из праздности, а  к их, так сказать, кавалерам и
спутникам. Было бы больше толку. А с другой стороны, какой такой толк мог бы
быть? Все равно ему не положено вынимать этот свой  пистолет из кобуры и тем
более стрелять из него в кого  бы то ни было. Да и не  смог  бы он, наверно.
Они  же какие ни есть, богатые, а все равно люди. Живые и здоровые существа.
Он только мог рисовать в уме оптимистические картины - что вот он подходит к
тому, допустим, толстому,  вынимает своего Макарова и выпускает ему в  брюхо
пол-обоймы минимум.  А  девку  его  победно  уводит  с собой.  Куда  уводит,
Ильченко не  думал.  Уводить  ее  было,  если  подумать,  некуда.  И  в  его
воображаемой картине присутствовало только "уводит". И  все, без уточнений и
адресов.
 Зачем ее уводить, Ильченко тоже представлял себе слабо и неопределенно.
Не знал он, что надо делать с такими красивыми девками. Он и вообще не знал,
что надо с ними делать. С любыми. Хоть с красивыми, хоть с уродками. Не было
у него подобного опыта, чтобы  он мог знать. Ну, как-то так вышло. Не  успел
он  в  свои  первые  девятнадцать  лет приобрести  этот жизненно важный опыт
общения полов. Здесь у него было все впереди. Если, конечно, было. Поскольку
служит он в ресторане "Ночной ковбой", и никто  на него не смотрит, ни одним
взглядом  не  удостаивая.  Так  можно  и  всю  жизнь  прослужить.  Никем  не
замеченным. Тем более после работы Ильченко идет домой, к  матери, ложится и
лежит до тех пор, пока снова не  приходит ему время  на работу идти. Вернее,
не на работу, а на службу.
 А придя, он стоит себе по инструкции, никого не трогает, с пистолетом.
 И его никто не трогает.
 Потому что  хороший на  его  долю  пост достался. Таких  постов во всем
городе раз  два  и  обчелся.  И  некоторые  сослуживцы ему  от  всего сердца
завидуют.
 1999


НЕ СПАС

 Раньше  Игорь  Семенович  считал и  был  уверен,  что  по  его  фамилии
определить  ничего  невозможно. Относительно  происхождения  и  национальной
принадлежности.  Он думал,  что фамилия у  него  никакая, в том смысле,  что
нетипичная и нехарактерная. Швецкий. Не от сл