даром высадил к чертям и оставил Компанийца с пустым проваленным ртом
и окровавленными деснами и сочащимися губами.
 И  никто буквально  от  Рындича  не ожидал и не мог предугадать  такого
крутого  поворота событий, потому что у него в  последнее  время  настроение
постоянно было приподнятое и добродушное, наверно и скорей всего из-за того,
что он не так давно наконец-то оформил  развод и женился заново, по взаимной
любви, на красивой и  умной  бабе, их главном бухгалтере, которая была еще и
на  семь лет  его  моложе.  И жилось ему  с  ней по всем  видимым приметам и
признакам более даже чем хорошо.
 И он вернулся  откуда-то с объекта на фирму под конец уже рабочего дня,
а тут  деньги народ получает на руки, зарплату. И Компаниец  здесь же сидит,
довольный и радостный, и жена Рындича тоже присутствует, главный  бухгалтер.
А  Компаниец всем по двойному  окладу как раз выписал в качестве сюрприза  и
премии. Он  удачную и крупную  операцию провел  по обналичиванию безналичных
средств одного госпредприятия-гиганта,  и на банковский счет фирмы поступила
большая и значительная сумма денег. Ну и  он принял решение  заплатить своим
основным работникам в честь  и в ознаменование двухлетнего юбилея его детища
"Мехмаша" и этим хоть частично компенсировать им и скрасить ежемесячные и не
оправданные  ничем  недоплаты.  И  Рындич тоже, значит,  подошел  к столу  и
получил свои заработанные деньги согласно ведомости. Получил и видит, что их
вроде  вдвое  больше, денег,  чем  положено и чем должно было  бы быть. И он
некстати взглянул на свою  жену  и обнаружил на ней новые и  не знакомые ему
сережки  с  камешками и  новое  кольцо  на пальце,  точно  к  этим  сережкам
подходящее, тоже с  камешками, и  Рындич поднял сидящего Компанийца со стула
рывком и нанес ему справа без предупреждения сокрушительной силы удар.
 А сережки  эти и кольцо жена его, Рындича, сама себе в подарок купила и
преподнесла  только сегодня,  час  тому назад. Она по пути в  банк заехала в
магазин и купила их,  зная, что  может  рассчитывать на  получение  лишних и
незапланированных  денег. Она  же  бухгалтером  в фирме  "Мехмаш"  работала,
главным, ну и была,  конечно, по долгу службы в курсе всех ее финансовых дел
и нюансов, в том числе и в вопросах зарплаты.

 Операция

 В отделение  Сергеева  пустили легко  и  просто.  Приемщица на приемном
покое, как услыхала, что он ждать  собирается и будет до тех пор, когда Дашу
прооперируют,  чтоб  знать конечный результат и ее  самочувствие, так сама в
хирургию  его и отвела,  собственными руками. Чтоб спать он  ей,  значит, не
мешал  своим неуместным видом  и  присутствием.  Прохромала  в вестибюль,  к
лифту, отвезла его на второй  этаж  и показала пальцем, где она,  эта первая
хирургия, находится. И ухромала  обратно в  лифт. И он загрохотал в вечерней
больничной тишине своей подъемной машиной и ухнул вниз, в шахту.  А  Сергеев
прошел  по холодному  узкому коридору, суясь  и  заглядывая во все возможные
двери, и отыскал Дашу в палате  o  3.  Она стояла у  кровати, вытянувшись и
напрягшись, и по левой ее щеке медленно ползла слеза.
 - Что ты? - -спросил Сергеев
 - Я не могу лечь, - сказала она. - Болит.
 И он подставил ей руку, и  Даша облокотилась на нее  и навалилась, и ей
стало легче стоять так, опершись и приникнув.
 - Ты сказал им, что ты муж? - спросила Даша.
 - Сказал, - ответил Сергеев. - Не волнуйся.
 - Спасибо, - сказала Даша.
 - Да ну, - сказал Сергеев.
 А  она сказала, чтоб  он, Сергеев, не уходил, пока ее не привезут после
операции, потому что  ей так  будет лучше и  спокойнее  и не так  страшно. И
Сергеев ответил, что, конечно, не уйдет ни за что и будет ждать до победы, и
все закончится хорошим и счастливым концом.
 - И мы, - сказал, - еще покувыркаемся с тобой на славу и во имя.
 А потом Дашу  стало неудержимо тошнить, и Сергеев вывел ее в коридор, к
окну,  и начал  призывать  и просить  врачей  и  медсестер  помочь  ей  хоть
как-нибудь. А они, врачи и медсестры, сказали, что как они ей помогут?
 - И пускай, - сказали, - вырвет  в женском туалете, это даже еще лучше.
И для нее лучше, и для нас.
 - А скоро вы начнете? - спросил Сергеев. - Оперировать.
 А они сказали:
 - Как анализ крови сделают и дадут ответ, так сразу и будем подавать ее
на стол.
 И  они  ушли и скрылись  от  них в комнате,  где на  двери была прибита
табличка  "Ординаторская", и, когда открылась эта  дверь, Сергеев  услышал и
узнал звук  работающего  телевизора и  чей-то  женский смех. А  Дашино  лицо
покрылось крупными редкими каплями пота  и  стало сизым и заострилось, и она
совершенно на Сергееве повисла, всем своим весом. И он сказал:
 - Сядь. Или пойдем, ляжешь, - и сказал: - Я тебе помогу.
 А она сказала: нет, у меня не  получится, больно. И они остались стоять
в коридоре.
 - Ты сказал им, что ты муж? - спросила Даша.
 А Сергеев сказал:
 - Да, ты уже спрашивала.
 И он стоял изо всех сил, держа ее и обняв, и думал:  "Хоть бы, - думал,
- он  там  не  лопнул у нее  в животе,  этот аппендицит долбаный. А  то ведь
болеть начало  еще вчера утром, а сегодня с обеда вообще плохо ей было и все
хуже и хуже, а  "скорую" только в шесть вызвать догадались и  додумались,  и
она два с  половиной  часа  ехала и  приехала с тремя больными  сердечниками
внутри, и их еще завозили по пути в девятку и там выгружали".
 А после,  уже тут, в  этой  больнице,  в приемном покое, они маялись  и
ждали у моря  погоды, пока  врачи разбирались и выясняли отношения  с пьяным
полутораметровым мужичком и  добивались у него: "Как тебя зовут?"  - А он не
признавался ни в какую, а потом сказал: "Вася".
 И  этот  Вася  был мокрый насквозь и до нитки,  потому что он прыгнул с
железнодорожного моста  в реку и плавал там в одежде до вечера. И оттуда, из
реки, его  достали и  выловили хорошие  люди и привезли силой  в больницу на
мотоцикле, а он плакал, кусался и не  хотел  ехать,  а хотел обратно в реку,
чтобы плыть и  доплыть до соленого  Черного  моря. Потом,  наконец, пришла и
Дашина очередь, и ее щупал  и мял веселый дежурный хирург, потом у нее брали
анализы мочи и крови и долго брили, а теперь  и эти вот тоже  тянут резину и
медлят, и смотрят себе телевизор.
 И пока Сергеев все это  думал, Даша стояла, или,  вернее, не стояла,  а
висела на его согнутой окаменевшей руке, обмякшая и  безучастная к  себе,  к
нему, и ко всему.
 И  тут  возникла  в  коридоре  сестра  или  лаборантка   с  бумажкой  в
длинненьких пальчиках, и внесла она, помахивая, эту бумажку в ординаторскую,
и опять Сергеев услышал  телевизор и смех, и непринужденную  беседу, а потом
кто-то сказал:
 -  Семнадцать  тысяч  лейкоцитов,  - и еще  сказал:  -  Ну  что,  будем
работать?
 И кто-то вышел и прошел вразвалку мимо  них в третью палату и вернулся,
и сказал удивленно и громко:
 - А ее, - сказал, - в палате нет.
 - Вот она, тут,  -  сказал Сергеев из темноты коридора, и Дашу от  него
забрали и увели, и он видел, как прошла к ней в палату сестра  со шприцем на
изготовку и  как вышел хирург из уютной ординаторской, тот, веселый, который
ее осматривал, мял и щупал, и за ним второй, и как они ушли друг за другом в
боковую последнюю дверь. А медсестра притащила за рога каталку, и Даша вышла
из палаты сама,  без  посторонней помощи  и поддержки и в  длинной рубахе до
пят.  И она  повернула лицо в его  сторону, а  он,  Сергеев,  поднял руку  и
тряхнул  в воздухе кулаком,  и  она тоже вскинула вялую кисть и  махнула  ею
слабо и машинально.  И  Даша каким-то  немыслимым образом  и чудом влезла  и
взгромоздилась на каталку,  и каталка поехала, толкаемая сзади сестрой, в ту
же  самую  боковую дверь. А  Сергеев  остался один посреди  коридора первого
хирургического   отделения  и   посмотрел  на  часы,  чтоб  узнать  время  и
сориентироваться в нем,  а  часов на руке у него  не оказалось, видно, он их
забыл  надеть. И он решил, что  сейчас  без двадцати минут двенадцать, и  не
стал задумываться  над тем,  откуда и почему  ему известно  точное время.  А
здание больницы было построено буквой  П, и Сергеев увидел, что горят в нем,
во  всем этом здании,  только несколько  запечатанных,  несмотря на  лето  и
духоту дней, окон напротив. И свет в них яркий и режущий и чрезмерно сильный
и насыщенный. И он  понял, что это и  есть  их операционная и что там сейчас
лежит Даша.
 И  возвратилась  налегке, без каталки, сестра,  а  в операционной стали
видны теперь  головы  и плечи движущихся людей, и лица их были в  масках.  И
вначале   движения  этих  замаскированных  людей   выглядели  поспешными   и
беспорядочными,  а  потом  постепенно  они,  то  есть  люди,  успокоились  и
притихли, и окончательно остановились в раме среднего освещенного окна и там
замерли. И  они стояли неестественно  и неподвижно, как  манекены в  витрине
универмага, а Сергеев стоял в коридоре  и наблюдал за ними пристально сквозь
окно,  открытое в темную  ночь, хотя наблюдать было, собственно, и нечего  -
они  не шевелились. И  он подумал, что уже двадцать минут  первого. И в окне
напротив произошло  движение,  и  одна  - женская  -  голова  отделилась  от
остальных и проплыла на своих плечах в сторону,  и появилась в окне рядом, и
Сергеев разглядел телефонную черную трубку. И через каких-нибудь две  минуты
пробарабанила каблуками и прошелестела халатом озабоченная сонная женщина, и
она нырнула в боковую дверь и вскоре вынырнула в  окне операционной. И опять
головы и плечи застыли в неподвижности и, казалось, в бездействии. И Сергеев
подумал об этой женщине: гинеколог, и, значит,  не зря Даша  жаловалась, что
ей бывает  больно в постели и надо  искать удобное и приемлемое положение. А
он еще  говорил ей, что, если тебе со  мной  больно, то  как же  ты спала со
своим мужем, он же, ты говоришь, громила?
 А она говорила:
 -  Ты  же  отлично знаешь,  что  я  с  ним  давным-давно  не сплю  и не
представляю, где он вообще есть и находится.
 И  вышла из  манипуляционной  бледная  ночная медсестра,  увозившая  от
Сергеева на каталке Дашу, и он спросил у нее время, хотя и знал, что уже час
ночи, и она сказала ему, подтвердив его знание:
 -  Час  ночи.  - И он  стал  ходить  и прогуливаться по коридору туда и
обратно, и снова туда - руки за спину, чуть согнувшись, и он ходил и ходил -
пятьдесят  шагов туда, сорок восемь обратно, и всегда обратно  получалось на
два шага меньше, чем туда.
 И вот из боковой двери вышла та женщина, что бежала в  операционную час
тому назад, гинеколог. И  Сергеев  стал  на ее  пути и перегородил ей дорогу
собой, и сказал:
 - Вы гинеколог?
 - Да, - сказала она. - А что?
 - Ну как там? - сказал Сергеев, и она заговорила скользко и смазанно, и
неопределенно и  говорила, что  все хорошо  и в  порядке вещей, и сейчас уже
все, что  было нужно,  сделали  и будут  вот-вот начинать шить. -  Да вам, -
сказала, - Лев Павлович все объяснит. Вы муж?
 И Сергеев сказал "муж", и она ушла шаг за шагом в  самый конец коридора
и свернула там резко вправо.
 А  Сергеев лег  на подоконник грудью и стал продолжать следить и  вести
наблюдение за окнами, освещенными жарким стерильным светом, и  там  не  было
видно никаких существенных изменений и сдвигов.
 - Два часа, - отметил он время и опять подошел к сестре, чтобы уточнить
и перепроверить себя.
 - Два, -  сказала сестра, и тут, как по сигналу и по команде, стали  за
окнами рождаться и  происходить движения, и все головы исчезли по очереди из
среднего  окна и появились  в  правом, и опустили  с  лиц  маски на грудь. И
телефон звякнул и зазвонил. И сестра сказала:
 - Да, - и сказала: - Иду.
 И она  ушла все  в ту  же  самую  боковую дверь, и ее не  было довольно
долго,  минут,  наверно,  пятнадцать. И  она,  наконец,  вернулась и вошла в
третью палату и вынесла оттуда Дашин пакет, в который Сергеев сложил ей дома
всякие вещи и принадлежности - халат, белье, чашку, щетку, мыло и т. д. и т.
п. И сестра протянула ему этот пакет, и Сергеев его взял.
 - Что? - сказал он.
 - Ой, - сказала сестра, - нет. Просто она будет лежать в реанимации.  А
вещи, - сказала, - там не нужны. А здесь они могут пропасть.
 - Ясно, - сказал он, - хорошо, - и стал с пакетом у боковой двери, и из
нее вышел один из хирургов.
 - Вы муж? - спросил он.
 - Муж.
 - Сейчас Лев Павлович выйдет.
 И Сергеев дождался Льва Павловича, и Лев Павлович спросил у него:
 - Вы муж?
 И Сергеев сказал:
 - Муж.
 - Ну и все нормально, - сказал он.
 А Сергеев сказал:
 - А подробней?
 И  Лев Павлович  сказал  "пожалуйста"  и  доложил сложившуюся на данный
момент обстановку четко, сжато и по-военному.
 -  Аппендицит,  -  сказал,  -  гнойный, вторичный,  результат  гнойного
воспаления правой  трубы. Левая была в  таком  же плачевном виде, плюс киста
правого яичника. Все,  естественно,  удалили,  произвели ревизию  кишечника,
идите домой.
 - Домой далеко.
 - Куда?
 - На ту сторону.
 - Тогда идите во вторую палату, она пустая. И ложитесь спать.
 - Спасибо, - сказал Сергеев и пошел.
 А Лев Павлович сказал:
 - Да, к утру желательно бы принести ей лимон. Часам к восьми. А мне бы,
- сказал,  - неплохо  немного денег.  А то я в отпуск  на днях  собираюсь, а
денег нету.
 И  Сергеев сказал  "хорошо, принесу", и он лег во второй, пустой палате
на  рыхлый, в пятнах, матрас  и  на такую же подушку и стал вдыхать  в  себя
свежий воздух  из окна. А  дверь он оставил приоткрытой, чтоб видеть  сквозь
щель и услышать, если в коридоре завозятся и засуетятся. Но  до  утра ничего
не произошло и не случилось, и все было тихо и спокойно.  А в шесть часов он
позвонил по внутреннему телефону в реанимацию и спросил, как себя  чувствует
прооперированная ночью больная. Даша. И ему сказали:
 - Мы не знаем, как она себя чувствует. Она спит.
 И  Сергеев ушел  из спящей больницы и поехал  на центральный  рынок,  и
купил  один  большой тяжелый лимон у старой мудрой  азербайджанки. И  еще он
вздумал  и  захотел  купить  какой-нибудь  минеральной  воды,  нарзана,  или
царичанской,  или другой, потому  что где-то он слышал  краем уха, что нужна
после  операции эта вода, но и на вокзале, и на автостанции требовали за нее
взамен  сдать пустую  бутылку, а у  него, конечно, с собой  ее  не было, как
назло. И он говорил продавцам буфетов, что мне в больницу же надо и что жене
операцию сделали только что, ночью, а они отвечали на это каменно:
 - Мы понимаем и все такое, но помочь не можем ничем.
 - Суки вы, - говорил тогда  им в лицо и в глаза  Сергеев  и  шел искать
минеральную  воду дальше, и так ее и не нашел в продаже, потому что в городе
из-за  раннего утра  все еще  было закрыто.  И он  отвез лимон в  больницу и
прошел в  отделение и  к двери реанимации, и постучал в  эту дверь. И  дверь
сразу  приоткрыли,  и  выглянула  в нее добрая девушка,  вся в белом  и сама
белая, и он протянул ей лимон.
 И девушка спросила: "Даше?" - и взяла у него лимон из руки.
 И Сергеев сказал:
 - Да, Даше.
 - Спасибо, - сказала девушка.
 А Сергеев сказал:
 - А это... она хотя бы проснулась?
 - Проснулась, - сказала девушка с лимоном. - Все в норме.
 -  Передайте ей  от  меня привет, -  сказал Сергеев,  -  и это... пусть
выздоравливает.
 - Передам, - сказала белая девушка. - Передам.
 А  вечером  Сергеев  опять  приехал  в больницу,  просто так, на всякий
случай, и ему сказали, конечно,  что  к Даше все еще, как и прежде, нельзя и
что она  по-прежнему  в  реанимации. А  переведут ее оттуда,  сказали, может
завтра, а может, и позже.  И завтра ее и в самом деле никуда не  перевели  и
послезавтра  не перевели, так как ей сделали повторную, еще  одну,  операцию
из-за  возникшего разлитого  перитонита в  брюшной  полости,  и,  когда  они
произвели ей  новый продольный разрез посреди живота, то увидели, что у  нее
прободная язва, и, значит, отрезали ей две  третьих желудка, а оставили одну
треть.
 И Дашу снова поместили  в  не доступную для Сергеева  реанимацию, и  он
снова торчал  в  отделении по  вечерам  и  ночами как бы  по  инерции  и  по
привычке, и  на  тот всякий случай, если что-нибудь  неожиданно понадобится.
Другими  словами.   он  находился  всегда  под  рукой  и  привозил  по  мере
необходимости то лимон, то минералку и кефир, то доставал через разных своих
знакомых  и  знакомых Даши китайские одноразовые шприцы и бинты, и  какие-то
отсутствующие  лекарства  и  препараты,   и  что-то  еще,   нужное  и  остро
требующееся Даше для  достижения полного и  успешного выздоровления.  А врач
Лев Павлович, хирург, говорил ему каждый раз, что все  протекает и идет, как
положено и должно, и ничего страшного  нет, и ее жизни ничего не угрожает, и
говорил, что организм у Даши молодой и сердце крепкое и здоровое, и  она уже
в самом скором обозримом времени  поправится и  встанет на ноги и в строй, а
он с чувством выполненного долга  уйдет в  очередной отпуск.  И  Сергеев ему
свято  и  безоговорочно  верил, потому что  ничего  иного  ему больше  и  не
оставалось. И через какие-то считанные  дни все, что  говорил и предсказывал
хирург Лев Павлович, сбылось и подтвердилось блестяще на практике, и он ушел
в  очередной отпуск и поехал отдыхать  с семьей на  берег  какого-то теплого
моря.  А Дашу перевели  из реанимации в общую,  обыкновенную, палату,  и там
стояло четыре койки и лежали три больные  женщины, включая, конечно, и Дашу.
И Сергеев стал там сидеть, прямо в палате, возле Даши, и дежурить - особенно
по ночам. И он привез Даше все нужные вещи и розы, которые она любила больше
всех остальных цветов, когда была здоровой, а сейчас их почти не заметила. И
Даша грузно лежала на высокой жесткой кровати и ничего не говорила и не ела,
а только пила понемногу  кипяченую воду  из  чайной ложки.  А говорить она ,
наверно, не  могла из-за  слабости  и отсутствия сил даже  тихо,  и  Сергеев
рассказывал  ей,  если, конечно,  она не спала  в забытьи,  всякие  пустые и
малозначащие  новости  и  читал  вслух  какие-то  книги,  и  постоянно  имел
спокойный и бодрый вид, и говорил, что все нормально и ей станет лучше, если
не сегодня, то самое позднее завтра. А она не отвечала  ему  ничего  и  лишь
один только раз вдруг произнесла:
 - Не хочу я так больше болеть. Не нравится мне.
 А Сергеев сказал ей, что  кому ж такое может понравиться и  прийтись по
вкусу, и больше, сказал, ты болеть не будешь, потому что больше уже некуда и
отболела ты свое на  сто лет  вперед и за  троих.  И вот через два дня после
этого их памятного разговора, часов в девять, Даша сказала:
 - Я, - сказала, - хочу встать и хочу арбуз.
 И Сергеев позвал  по такому случаю  медсестру, и  медсестра спросила, в
чем дело, а узнав, сказала:
 - Ну и прекрасно.
 И она перевязала Дашу и перепеленала простыней поперек живота и  вдвоем
с Сергеевым они подняли ее с  кровати и поставили на пол. И она сделала пять
шагов по полу палаты и дошла до ее порога. И Сергеев остался с Дашей и повел
ее  к  кровати обратно, и уложил,  и распеленал, а медсестра вынуждена  была
срочно  их  оставить,  чтоб  унять  и  успокоить  Васю,  который скандалил и
буйствовал, и требовал себе свободы, гарантированной конституцией. Он, когда
лежал еще  в терапевтическом отделении,  украл, оказывается, из холодильника
бутылку микстуры  Шарко, выпил  ее  залпом после еды  и выпрыгнул  с балкона
третьего этажа. Его  от воспаления легких там, в терапии,  вылечили, а он из
окна выпрыгнул и сломал себе ногу, руку и четыре ребра. И получил сотрясение
мозга.
 А  завтра Сергеев  припер Даше полосатый  звонкий  арбуз,  и она  съела
кусочек его мякоти с удовольствием и аппетитом, и, съев этот кусочек арбуза,
она быстро и стремительно стала поправляться  и приходить в себя не по дням,
а по часам и минутам. И она начала двигаться и гулять по коридору, сначала с
Сергеевым,  а  потом и самостоятельно,  и  стала спускаться  и  выходить  на
больничный зеленый двор,  если, конечно,  работал лифт. И Сергеев мог теперь
ходить к  ней  всего один  раз в день,  и  он  приходил около пяти  часов  и
приносил ей диетическу