ю еду, и Даша ела ее  теплой и свежей и оставляла себе
что-нибудь на утро. Потом они гуляли во дворе и сидели на скамейках, а после
восьми Сергеев провожал Дашу в отделение или до лифта и уходил.
 И в  какой-то  из  этих  спокойных  уже  дней его,  Сергеева, продуло и
просквозило неизвестно где посреди теплого лета и угораздило простудиться, и
у него подскочила температура тела  почти  до сорока градусов по  Цельсию. И
Сергеев  позвонил Даше  в  больницу  и  сказал, что я вот некстати заболел и
простудился и не знаю, как теперь при этом быть и как тебя навещать,  потому
что я  же могу заразить и тебя, а в твоем нынешнем шатком состоянии здоровья
это совсем уже излишне и никому не нужно. И Даша сказала ему, что перебьется
и потерпит несколько дней без  него и ничего ей не будет, и вообще, сказала,
меня скоро уже выпишут на работу.
 И Сергеев провалялся  день и ночь пластом в ознобе и в поту, а назавтра
ему стало значительно  и заметно легче, и  температура  упала и снизилась до
нормальной отметки. А еще назавтра он сшил себе из марли многослойную  маску
с веревочками,  такую, как носят врачи и  продавцы магазинов во время всяких
эпидемий гриппа, и пошел с этой маской в кармане к Даше. И он пришел к ней в
третью  палату первого  хирургического отделения  и  ее там не  нашел  и  не
обнаружил.  А  дежурная медсестра сказала Сергееву,  что она лежит  теперь в
другом  отделении, и  объяснила,  как  он может туда  попасть  наикратчайшим
путем. И это другое отделение называлось "ОНКОЛОГИЧЕСКОЕ".
 И он  спросил там, лежит ли у них больная Даша Леонова, переведенная из
первой хирургии,  и ему ответили, что да, лежит, в третьей палате. И Сергеев
прошел туда, в третью палату, и  увидел  Дашу. И она не лежала, а  сидела на
постели и смотрела внимательно в пол.
 И он надел маску на лицо и сказал:
 - Привет.
 А Даша сказала:
 - Привет, - и: - Мне, - сказала, - грудь удалили правую. Вот.
 - Как это грудь? - сказал Сергеев.
 - Опухоль, - сказала Даша. - Чуть ли, говорят, не с кулак.
 А Сергеев ничего ей на это не  ответил и  не сказал, потому что не смог
найти к месту нужных и подходящих слов, и ему мешала говорить маска.
 -  Теперь  вообще никому не буду нужна, без  груди и без  остального, -
сказала Даша.
 А Сергеев сказал:
 -  Ну  и глупо,  - хотя и не представлял он себе хорошо и до конца, как
это  так  -  спать  с  женщиной,  у  которой  есть  всего одна  роскошная  и
великолепная грудь, а второй нету никакой.
 И он побыл с  Дашей и дал ей поесть пюре и оставил ее на короткое время
одну, чтоб поговорить  с врачом и  узнать у него,  и  выяснить все известные
детали Дашиной новой болезни. И врач ему сказал:
 - Вы муж? - и сказал, что именно как раз он и делал экстренно операцию,
так как никаких сомнений ни у кого не было и не возникало, а были сомнения и
разногласия насчет второй, левой, груди и, возможно,  что ее тоже придется в
конечном счете и в итоге удалять.
 -  А  пока, - сказал, -  мы  подождем и не будем пороть горячку,  и  ее
понаблюдаем,  хотя  опасность проникновения  метастазов  в  жизненно  важные
органы есть. Потому что опухоль поймали слишком поздно, и еще повезло крупно
ей,  что поймали. А операция, - сказал, -  прошла  хорошо, и  с вас, сказал,
причитается.
 И  Сергеев вернулся к  Даше и заверил ее клятвенно, что все не так уж и
печально,  и сказал,  что  пусть  она не психует, а  побережет  себя и  свое
оставшееся здоровье. И он посидел с ней, пока она не уснула. Она сказала:
 - Ты посиди, а я попробую уснуть, а как усну, ты иди. - И она уснула, а
он ушел и встретил во дворе старого знакомого Васю га спиленном под его рост
костыле  и  в  пижаме  как  минимум  пятьдесят второго  размера.  Он  увидел
Сергеева, идущего ему навстречу, и сказал:
 - Теперь не поплыву, зараза. Теперь - все, шиздипец.
 И Сергеев снова, как обычно  и как давно уже привык,  стал  регулярно и
ежедневно ездить навещать  Дашу  в больницу. И  делал  он  это  много дней и
недель подряд, потому что ей удалили в конце концов и вторую грудь, а потом,
впоследствии, еще  и одно легкое, и почку, и желчный пузырь,  и селезенку, и
миндалины. Да все, короче, удалили, а ближе Сергеева никого у нее не было. И
однажды, в  один,  можно сказать, прекрасный день, приехал Сергеев  к Даше и
привез  лекарство,  а  она  не  обрадовалась  его  приходу,  а  встретила  с
отчуждением.  И   он   спросил,   не   случилось   ли   с   ней  чего-нибудь
непредвиденного, а она ответила,  что да, случилось, и сказала, что вернулся
Вовик и сегодня у нее уже  был с самого раннего утра, а вернулся, как теперь
выяснилось,  он  из  длительной  и дальней  экспедиции,  почти что с  Южного
полюса, героем.
 И Сергеев спросил:
 - А кто это, Вовик?
 А Даша обиделась:
 - Ты что, совсем уже? Муж.
 И он вспомнил, что ну да, конечно, Вовик. А Даша сказала:
 - Ты, наверно, не приходи больше, ладно?
 А Сергеев сказал:
 - Ладно, - и сказал: - А почему?
 И Даша ему объяснила и пересказала практически дословно, как он, Вовик,
говорил  ей сегодня и божился, что ему  все  равно и до фонаря и  пополам  -
вырезали  ей что-то изнутри и снаружи или же нет. Так как, говорил, он любит
ее любую и всякую больше жизни на земле и  будет продолжать любить  и дальше
во что бы то ни стало и невзирая на все.
 -  А  ты, - добавила  к  этому еще  Даша,  - никогда мне таких слов  не
говорил красивых, ни разу.
 И она, конечно, была по-своему и по-женски права, и  возразить Сергееву
было  ей  нечего  и  нечем  было  себя  перед  ней  оправдать.  Он  ведь   и
действительно,  если вспомнить, не  говорил ей  ничего  подобного и похожего
никогда и ни  разу  в жизни, даже шутя  не говорил,  потому что,  наверно, и
вправду никогда не любил он ее, Дашу, по-настоящему,  как не любил  и вообще
никого  из людей, то есть совсем никогда и никого не любил он,  Сергеев, без
каких бы то ни было исключений.

 Два коротких и один длинный

 К  деньгам  Стеша  относилась непочтительно  и без  должного  уважения.
Всегда так относилась, а не иначе и всегда говорила:
 - На деньги мне наплевать, и не в них, - говорила, - счастье.
 И  в Москву поехала она,  имея  основную цель поездки - с удовольствием
для себя от своих денег освободиться. Они тут с заведующей три машины сахара
толкнули в Россию за рубли, ну и, само собой значит, рублей этих заработали.
И  заведующая  на свою  долю еще  чего-то там закупать кинулась,  закладывая
основу новых выгодных операций, а Стеша сказала:
 - А я в Москву, пожалуй что, съезжу. Подышать.
 И поехала  она,  чтоб отряхнуть  себя хоть на  время от скуки  жизни  и
излечиться от  застойных явлений  в  душе  и  во  всем  теле. Взяла билет  и
поехала. Вернее,  билет ей еле-еле  достали. Через  начальника  автовокзала.
Потому что  в кассе билетов не  было никаких и ни на один из трех поездов. И
она, значит, поехала сорить, как говорится, деньгами направо и налево. Ну и,
конечно,  к Чекасову  она туда поехала, в  Москву. И предвидела, что Чекасов
этот,  может, и  не совсем то, что ей надо, а  все  ж  поехала. Сидели в ней
какие-то  смутные  и  расплывчатые надежды, и что-то  ей  такое  казалось, и
чего-то к нему тянуло. А вдруг, думала, мое это?
 Правда, в поезде она мужику  какому-то нечаянно дала. Соседу  своему по
купе, попутчику, так, от нечего делать, без внимания. И главное, билетов  же
ну вообще не было, ни за какие деньги, а в купе они вдвоем всю дорогу ехали,
до самой Москвы. И еще  в вагоне места были, никем не занятые. И Стеша дала,
значит,  этому случайному попутчику незаметно  для  себя после  ужина и  про
Чекасова своего только под Тулой вспомнила и сказала:
 - О Господи, что ж это я делаю?
 Да, а до него, до Чекасова, были у Стеши в жизни тридцать три мужика. И
все  как на  подбор неудачные  и один хуже другого. Уроды  какие-то, другими
словами,  у  нее  были,  а  не  мужья.  С  первого  и до последнего.  Елена,
завмедпунктом заводским, подруга Стешина, говорила ей:
 - Ты что, - говорила, - их коллекционируешь?
 А Стеша говорила:
 - Ага, гербарий я из них складываю и собираю.
 И со  всеми этими мужьями  жилось Стеше одинаково и по одному сценарию.
Первое время - еще ничего, терпимо, а чуть поживут - и начинала она скучать.
И все они становились ей невыносимыми  и на одно лицо. И  она расставалась с
очередным своим мужем и пробовала начать свою жизнь с  начала и по-новому, и
с кем-нибудь другим. И  у нее опять  ничего стоящего не выходило, и опять ей
становилось  скучно и невыносимо. То  есть можно сказать,  что не  везло ей,
Стеше,  в  жизни с мужьями до  смешного. Причем женщина-то она  была из себя
красивая на общем фоне,  а везением ее Бог, что ли, не наделил. Как вначале,
в шестнадцать лет,  вышла у нее с самым  первым замужеством комедия и драма,
так дальше  и пошло  сплошь, и  надоел ей с  годами мужской пол всех видов и
оттенков  до внутреннего содрогания.  И тут, значит, Чекасов откуда-то на ее
голову  взялся и  чем-то на нее положительно повлиял. Да.  А первый  ее  так
называемый муж и  супруг, он  вообще не мужчиной  оказался, то есть  в самом
принципе. Ходил к ней, значит, ходил с ухаживаниями, а она была тогда в юном
возрасте, невинной и ни разу не тронутой. А он цветы  ей носил на свидания и
в цирк на лучшие ряды водил, и в кино, и все планы грандиозные строил насчет
будущей их  семейной жизни. И она,  дура набитая, замуж за  него  вышла, уши
развесив. Как  раньше,  в старинные времена  выходили вышла  - девушкой. И в
первую же, конечно, брачную ночь после свадьбы это все и вылезло наружу. Ну,
то, что не может он ничего путного в смысле любви и интимных взаимоотношений
с женщинами.  А  в  последующие ночи  этот прискорбный факт получил полное и
неопровержимое подтверждение. И Стеша ему сказала:
 - Вадик, как же это так понимать?
 А   он  сказал,  что  для  меня  для  самого   это   является  досадной
неожиданностью, так как ты,  сказал, у меня  первая  в жизни. А Стеша ему на
это сказала:
 - А ты у меня, значит, нулевой, выходит.
 И пришлось им развод  оформлять,  не отходя  от кассы.  В загсе  им еще
сказали тогда недовольно:
 - Что вы ходите то туда, то сюда, как в гастроном. Работать мешаете.
 И после этого блина комом и несостоявшегося как бы брака стали попадать
Стеше в  мужья и встречаться на жизненной ее стезе самые  разнообразные люди
как по форме, так и по  содержанию, и она даже не всех теперь уже помнила  в
лицо, а только некоторых из них. А один, правда, не муж, а претендент на это
звание - он откуда-то с  юга был  родом или с востока - чуть четвертой своей
женой ее не  сделал наряду с другими, уже у него имевшимися. Хорошо, вовремя
она узнала, что у него не квартира, а гарем. А он говорил:
 - Так я ж мусульманского вероисповедания. Мне положено.
 А Стеша ему:
 - А мне нет.
 А он:
 - Почему нет? Любимой женой будешь.
 Но  она, Стеша, конечно,  на этот унизительный, как говорят, альянс  не
пошла, и он, мусульманин в смысле, ходил потом за ней по пятам долго и нудно
и ее преследовал, и  говорил, что одно из  двух -  или она будет его любимой
женой, или  он  ее убьет,  как врага  народа.  Еле,  в  общем,  она  от него
избавилась,  не  пострадав. И  наступил у  нее после этого  такой  кризисный
период в жизни, когда все  лица мужского рода и племени ей  опротивели и она
на  дух их  переносить перестала  и жила совсем одна. Потому что от всех  ее
мужей у нее ребенка  и то не осталось на добрую память. И она  жила какое-то
время  одна,  и  в  это  самое  промежуточное время появился  на  ее  личном
горизонте Чекасов, приехавший зачем-то к ним в город из  Москвы. И чем-то он
ее привлек и  взял за живое. А сам он, Чекасов этот, в  Стешу просто по  уши
втрескался. Он так и сказал:
 - Я раз  в жизни только  влюблялся по  уши. В  четвертом классе средней
школы.
 А Стеша ему сказала:
 - Не спеши.
 А он:
 - А чего тут тянуть? Тут все ясно.
 А Стеша ему:
 - Ничего тебе не ясно.  Потому что  до тебя в моей биографии мужей было
тридцать три человека,  и мужиков  я, - сказала, - с очень большими усилиями
воли в  настоящее  время перевариваю. И они  у  меня из чувств изжогу только
вызывают и больше ничего.
 А Чекасов сказал:
 - Асе, что ты говоришь, гроша не стоит и препятствием мне не является.
 И с этим,  то  есть  по существу ни с чем, уехал он,  Чекасов,  в  свою
Москву и стал ей  оттуда письма писать и по междугородке звонить.  Но больше
писать. И  Стеша читала,  эти его письма получив, вечерами по нескольку раз,
так как никогда ей не писали  писем. И, конечно, ей интересно было их читать
и приятно. Она  кое-какие места из них, из писем этих, даже Елене читала  по
телефону. Позвонит ей и говорит:
 - Слушай, - и читает.
 А потом говорит:
 - Ну как?
 А Елена ей:
 - Здорово, - и: - Счастливая ты, - говорит, - Стешка, а мне мой учитель
танцев совсем осточертел. Мне,  веришь, в чай ему постоянно плюнуть хочется,
а я себя удерживаю.
 И  Стеша  давала  ей  тогда  свой обычный  рецепт  -  его  заменить  на
что-нибудь более человеческое. А Елена говорила:
 - На что?
 А  вообще  Елена, она  Стешу  понимала.  У  них  обоюдное  существовало
понимание  друг друга.  Наверно, потому что  Елена  тоже  детей не имела.  И
Стеша, она к этому без эмоций относилась, нет,  считала, и  не надо, она и к
врачам не обращалась ни  разу  с этим своим женским  недостатком.  А у Елены
случай был,  конечно, противоположного  характера,  так как от  Жоры  она  в
момент  подхватила и понесла.  И  Стеша ей говорила тогда,  ну и рожай,  раз
ребенка хочется тебе, чего ты? А твой дурак, говорила, подумает, что  это от
него получилось. А Елена сказала, что он,  конечно, мужик недалекий, учитель
ее, но тут сообразить у него ума тоже хватит. И пошла в абортарий. А Жоре не
сказала  ничего. Сказала только, что заболела она по женской части и ей пока
половая  жизнь противопоказана. И  учителю  своему то же сказала. И  учитель
сказал, чтоб лечилась она сколько надо и о нем не беспокоилась.
 А  Жора тоже сказал:  ну,  лечись, и достойную замену ей нашел. Сначала
одну, потом другую,  потом  еще кого-то и  еще. А в  конце, перед самой  уже
смертью, и со Стешей у него связь возникла и завязалась. И  Стеша  последней
его была женщиной в жизни, так как жена у Жоры только родила тогда. И вот за
Жору бы она, Стеша, не задумываясь, замуж  пошла, потому что с ним ей скучно
не было, а было  хорошо,  как ни  с кем другим. Но он, Жора, женатый уже был
вторично, и ребенок у него был маленький, и  жена беременная была на сносях,
и  от первой  еще жены  -  дочь. А совсем незадолго  до  смерти его,  ну, за
неделю, может, жена ему и второго ребенка преподнесла. И Стеша посмотрела на
жену его во время похорон, то есть уже на вдову, конечно, и подумала: "И что
он в ней нашел?"
 И стало ей, Стеше, чего-то ее жалко. Детей двое на руках, один грудной,
а  она  - ну  квочка квочкой.  И Стеша подошла к  ней и сказала, что,  если,
значит, надо  тебе будет что-нибудь - звони без всяких  там. И  телефон свой
дала. И Елена вслед за  ней и по ее примеру сделала.  На Стешу  посмотрела и
сделала. И потом они ей , Стеша с Еленой, во многих случаях помогали жить. С
продуктами особенно и  с лекарствами  тоже. Ну  и вообще по-человечески  они
сблизились и  сошлись. А кроме Жоры погибшего, Чекасов вот еще Стешу достал,
неизвестно чем. Тем,  видно,  что отличался он от всех других мужиков, каких
знала Стеша в своем прошлом и встречала. А чем он от них отличался, не могла
она понять  и определить. Ну, допустим, понравилось ей, как  про  деньги  он
сказал  безразлично,  увидев, что они у нее по  всей  квартире  набросаны  и
валяются.
 - Деньги, - сказал, - это зло. И чем их меньше, тем меньше зла.
 А Стеша сказала, что она с ним  согласна и солидарна, но они ей, деньги
то есть, не мешают. А что еще в нем  было такого, в Чекасове, Стеша так и не
определила, , и почему это он  деньгами пренебрегал, тоже сначала не поняла,
а поняла она все,  когда домой он  ее  к себе привел, в Москве, и оказалось,
что  он, Чекасов, малоимущий и нищий, как моль. И не было у него в квартире,
считай, ничего, телевизора даже не было черно-белого. А была из вещей только
лежанка широкая  и  низкая,  телефон  и  книги всякие на подоконниках. Ну  и
шкафчик  еще в прихожей  стоял  -  для одежды.  И в  кухне  кое-что  стояло.
Холодильник, табуретки, буфет. А остальное свободное пространство все занято
было человеческими фигурами  разных размеров и в разных позах, и сделаны они
были,  эти фигуры, из глины и  из дерева, и из проволоки ржавой,  и черт еще
знает из чего. И Стеша сказала:
 - А, так ты у нас художник?
 А Чекасов сказал:
 - Вроде.
 - А к нам чего приезжал? - Стеша у него спрашивает.
 А он говорит:
 - Тебя искать.
 А Стеша:
 -  А я  сразу, - говорит,  -  заметила, что сдвинутый  ты  и  не  такой
какой-то. - И: - Теперь, - говорит, - мне все понятно, как дважды два.
 И они отметили вдвоем эту их состоявшуюся встречу  на московской земле.
Чекасов на полу стол накрыл, вино поставил  и бутербродов с колбасой и сыром
в  блюде самодельном, глиняном,  и  они, на  лежанке  его сидя, устроили пир
горой под  музыку. Да вот.  Еще проигрыватель  у  Чекасова  в комнате стоял,
стерео. Тоже  на полу.  Правда, пластинки у него для Стешиного уха  не очень
привлекательные были. Чекасов сказал:
 - Джаз. И другой , - сказал, - музыки у меня нету.
 А Стеша сказала:
 - Ну джаз, так джаз. Что ж теперь делать.
 А потом, позже уже гораздо, она сказала Чекасову в самое ухо шепотом:
 - А под джаз твой хорошо получается. Да?
 И он сказал:
 - Неплохо, - и сказал: - Я спать - умираю.
 И  они отключились вместе и одновременно, потому что устали и  измотали
себя непомерно, и проснулись назавтра поздно, совсем уже белым днем. И Стеша
сказала:
 - Есть хочу.
 А Чекасов сказал, что сейчас чего-нибудь придумает и сварганит.
 А она сказала:
 - Обойдемся.
 И они влезли вместе под душ, и оделись, и Стеша сказала:
 - Веди меня в ресторан.
 А  Чекасов сказал, что ты знаешь, у меня сейчас на  ресторан не хватит.
Но скоро я, сказал, должен получить.
 А Стеша сказала,  что не ждать же ей этого "скоро", и  запустила руку в
свою дорожную сумку и вытащила кучу скомканных бумажек, и сказала:
 - На, распихивай.
 И Чекасов сказал ей, что он не привык за счет женщин в ресторан ходить,
а Стеша сказала:
 - Привыкай, - и поцеловала его взасос.
 И  вот  они вышли  из  дому на улицу Планетная, и  прошлись  пешком  до
станции  метро "Аэропорт" и поехали в нем, в метро, и  выехали наверх из-под
земли на "Маяковской". И Чекасов спросил:
 - Куда? В "Софию" или в "Пекин"?
 А Стеша сказала:
 - Сначала  в "Софию", потом  в "Пекин". Или нет, - сказала, - сначала в
"Пекин". К китайцам.
 И они ели в "Пекине" маленькие китайские пельмени и черного цвета яйца,
и мясной колобок  в супе, и какой-то вкусный салат из овощей, а похожи  были
эти  овощи, или  что  там это  было,  на макароны спагетти,  а еще больше на
тонких дождевых червей. И после "Пекина" в "Софию" они не  пошли, потому что
объелись и продолжать есть не могли физически, и страшно об этом жалели.
 А вечером Чекасов  потащил ее в какой-то дом, к каким-то своим друзьям.
И там  тоже стол был на полу и говорили все длинно, и умно, и  вместе, и  на
Стешу не обращали внимания. Только вначале спросил у Чекасова про нее карлик
бородатый:
 - Глядь?
 А Чекасов сказал:
 - Нет.
 И, в общем, вечер Стеше не понравился, и все эти люди не понравились, и
показались ей опять одинаковыми и на одно лицо. И ей было среди них скучно и
тоскливо.  И  она сказала  Чекасову,  что  завтра они  идут в театр, а  твои
друзья, сказала, мне не понравились. А  Чекасов не  стал  с ней  спорить про
своих  друзей,  но сказал, что в хороший театр и на хорошую вещь попасть вот
так сразу не получится, а в плохой идти нет смысла. А Стеша сказала:
 - Ладно, -  и полистала свою  потертую записную  книжку, и позвонила по
одному телефону, и:  - Это  Стеша, - говорит,  -  вам  звонит.  Вы  меня еще
помните? Да,  - и