тановленные сроки я вожу
его  к  самым  лучшим  рентгенологам,  и  снимки  говорят,  что он полностью
оправился.  Однако  в  плохие  дни я поддаюсь тревоге. Передо мной возникает
грозный   призрак  нашего  фамильного  недуга,  склонившийся  над  маленькой
кроваткой...  И  когда  мальчик  дремлет или просто сидит у меня на коленях,
положив  свою  тяжелую головенку мне на плечо движением, уже вошедшим у него
в  привычку,  я  тоскливо прижимаю его к себе и порой думаю, уж не родной ли
он сын Ксавье.





                                * * *


     С  этими  словами  Агнесса  Буссардель поднялась с места, сославшись на
то,  что  ее  срочно  требуют  домашние  дела  и, стоя, ждала моего ухода. Я
удалился.
     Я  понимал, чего стоил ей этот многодневный рассказ; ей хотелось теперь
побыть  наедине  с  собой.  Но я рассчитывал, что дня через два-три мы снова
встретимся.  Эта  женщина,  которая  привлекала  меня  сначала своей тайной,
окончательно  покорила  меня,  лишившись  тайны.  Такое  случается не каждый
день. Я надеялся, что мы станем друзьями.
     Последующие  дни  рассеяли  мои иллюзии. Агнесса Буссардель сторонилась
меня.  Сын  ее  вернулся  домой,  но  она мне его не показывала. Я послал ей
огромный  букет  в римской амфоре, которую один рыбак, по его словам, выудил
сетью  из  моря  и  которая показалась мне подлинной, я купил ее для Агнессы
Буссардель...  Она  прислала  мне  через  свою  служанку  записку со словами
благодарности.
     Я  свято чтил ее одиночество. Я и сам приехал сюда, чтобы быть подальше
от  людей.  Снова  потекла  привычная  жизнь: прогулки, солнечные ванны, для
которых  я  облюбовал  себе  меж  двух  утесов из рыжего песчаника небольшую
бухточку,  куда  можно  было  попасть  только с моря. Уединенный этот уголок
граничил  с  частным  пляжем,  мимо  которого  я проходил по дорожке прямо в
воду.  Дом, который Ксавье успел перекрасить в красный цвет, стоял на другом
конце  залива,  достаточно  далеко  от  моего пляжа, так что я мог, не боясь
показаться навязчивым, следовать выбранному мною маршруту.
     По  утрам,  когда  я  приходил  в  свой  уголок,  я всякий раз видел на
песчаном  пляже  Агнессу  Буссардель.  Растянувшись  в полотняном шезлонге с
книгой  или  с  вязаньем  в  руках,  она теперь была лишь примерной матерью,
наблюдавшей  за  своим  сыном. Он, совсем голенький, играл у берега в волнах
или лазил по скалам.
     По  прошествии  некоторого времени я решил, что достаточно доказал свою
скромность,  и  однажды, проходя по тропинке, помахал ей рукой; она ответила
мне тем же. Но наши отношения этим и ограничились.
     Как-то  раз говорил я с ее сынишкой. Он собирал на берегу моей бухточки
морских  ежей  и, заметив, что я плыву мимо мыса, поздоровался со мной самым
естественным  образом,  потом добавил, что плавает лучше меня. Я согласился,
что  это  вполне  возможно,  и  похвалил  его  за  ловкость.  Но любопытство
оказалось  сильнее.  Я вскарабкался на утес, чтобы продолжить нашу беседу. У
меня  сложилось впечатление, что мать его слишком требовательна. Но зато она
сумела  воспитать  своего сына свободным ребенком. На мои вопросы он отвечал
независимым  тоном  и в свою очередь охотно спрашивал меня сам. И я подумал,
что  такое  непосредственное  соотношение  между мыслью и словом наблюдается
только  у  английских  детей;  однако  то,  как  он  без  малейшего смущения
расхаживал  нагишом,  а главное - гибкость мысли были совсем, не английские.
У  него  выпадали молочные зубы, и разговор его казался еще забавнее потому,
что слова со смешным пришепетыванием выходили из щербатого рта.
     Но  больше я его не видел. То ли мать посоветовала мальчику не ходить к
этому  господину,  то  ли  он  сам счел меня малоинтересным собеседником. Не
знаю.
     Как-то  утром,  когда  я, лежа между морем и моими утесами, мужественно
терпел  солнечные  лучи,  меня вдруг вывел из полуоцепенения громкий крик. Я
приподнялся.  Крик  повторился,  и  я  сразу  решил,  что  это голос Агнессы
Буссардель.   Что   произошло?  Несчастный  случай?  Не  тонет  ли  мальчик?
Отвесными  стенками  утеса  я был отрезан от мира. Я вошел в воду. Несколько
взмахов,  и  я доплыл до пляжа. Мальчик возился в воде у берега и не обращал
никакого  внимания  на свою мать. Но она звала меня. И, увидев, бросилась ко
мне.  Я  вышел на берег. Она пробежала уже немалое расстояние. Я поспешил ей
навстречу.  Бежала  она, пожалуй, тяжело, но быстро, одной рукой придерживая
костюм  на  груди,  и  протягивала  мне какой-то предмет, который я на таком
расстоянии  не  мог  разглядеть.  По  своему  обыкновению  поверх купального
костюма   она   надела  коротенькую  юбочку.  Ее  не  очень  длинные  волосы
развевались  на  ветру. Мне казалось, что я слышу, как под ее мощными шагами
скрипит  песок. Путь ей преградила лужа; она не заметила ее вовремя, угодила
в нее ногой, и брызги воды взметнулись, заиграв на солнце.
     Хотя  я  был почти обнажен, она, задыхаясь, бросилась ко мне на грудь и
схватила  меня  за  плечи.  Я почувствовал, как она прижалась грудью к моему
телу.  Она  не  могла  вымолвить  ни  слова,  у нее перехватило дыхание. Она
протянула  мне  ладонь,  на  которой  лежало  недоеденное  яблоко,  и что-то
пробормотала.
     Я разобрал только:
     -  Я  должна...  должна  была  с кем-то поделиться... А с вами в первую
очередь.
     По  ее  лицу  струился  пот.  Все  ее  тело сотрясалось от рыданий. Она
смеялась и плакала - вся облитая солнцем. Она твердила:
     -  Он ел яблоко... Потом позвал меня, чтобы показать какого-то зверька,
какого-то  рачка,  которого хотел поймать. И сказал: "Подержи яблоко"... При
молочных  зубах  ничего  видно не было, но теперь, когда растут настоящие...
Посмотрите!
     Она  поднесла  яблоко  к  моим  глазам.  На  белой  мякоти, надкушенной
ребенком, был виден след двух резцов, разделенных маленькой ложбинкой.
     - У него такие же зубы! - крикнула она.
     Запрокинув  голову  к  раскаленному  небу  и в страстном порыве поднеся
яблоко  к  губам,  она  поцеловала  след,  оставленный  зубами  ее сына, она
впивала сок плода.