лишком  много
себе позволять. Однако Гурцат предложил говорить с богами. Я,  ведущий  свой
род от прародителя мергейтов, принимаю приглашение. Решено -  я  еду.  И  со
мной отправятся старшие сыновья. Пусть учатся мудрости у богов...
   И улыбнулся Худук-хан гонцу. Нехорошо улыбнулся. Посланник, взяв  свежего
коня, тотчас ускакал дальше оповещать иные улусы. Стих быстрый постук копыт,
и из-за тканного золотом полога появилась старшая жена  хана  Худука,  вождя
всех шайбани.
   - Люди рассказывают, - тихо  проговорила  госпожа  Алакчинь,  -  будто  у
хагана Гурцата не два уха, но две сотни. Зачем было произносить такие  слова
перед лицом его посланника?
   - Посланника?! - искренне возмутился Ху-дук и даже покраснел от злости. -
Перед лицом? Ты о чем говоришь, женщина? Не перед лицом,  а  перед  шакальей
мордой! Я не боюсь  человека,  которого  мы  по  своему  недомыслию  избрали
хаганом, а уж тем более не могу страшиться сплетен падалыциков,  которых  он
набрал в свои тысячи!
   Спокойная чарующая речь прекрасной Алакчинь не изменилась:
   - Гурцат выпил воды из реки власти. Из отравленной реки. Теперь он  будет
пить лишь из этого источника...
   - Ну и что? - буркнул Худук. - Обопьется и лопнет. Никто, ни один хан, ни
единый вождь на памяти наших отцов и матерей, не требовал от шайбани слепого
подчинения. Да, когда явились проклятые  меорэ,  понадобился  вождь.  Однако
теперь опасность  минула.  Земля-Мать  не  потерпела  на  своем  лике  чужих
сыновей.
   - Тебе не нужна слава? - чуть приподняла изогнутую бровь  жена.  Алакчинь
по-прежнему стояла у полога, опустив глаза и почти не шевелясь. Едва заметно
двигались одни ее губы. - Не нужны новые земли?
   - Зачем? - яростно вытаращился Худук и ударил ладонью по кошме.  -  Степь
прокормит еще пять поколений! Или пятьдесят пять! Так было всегда  -  так  и
останется! Никто не хочет менять древние законы, и я не буду. А  Гурцат  сам
себе готовит погребальный костер! Эй, Тули. - Хан  развернулся  ко  входу  в
юрту. - Тули! Сюда!
   И добавил уже тише, не глядя на Алакчинь:
   - Пойди прочь...
   Госпожа неслышно скрылась за занавесью.  Ни  один  воин  хана  не  должен
знать, что глава племени советуется с женщиной.
   Вбежал молодой нукер, ничем не отличавшийся от прочих.  Разве  что  шапка
была украшена тремя перьями, а не одним. Единственный знак отличия,  который
хан позволил носить своим сыновьям.
   - Тули, -  Худук  говорил  быстро  и  зло,  -  собери  полусотню  воинов.
Послезавтра мы должны быть у хагана Гурцата.  Он  позволил  мне  говорить  с
богами.
   - Слушаю, отец, - низко склонился Тули и, повернувшись,  вышел  из  юрты.
Показывать спину вождю шайбани имели право лишь трое старших  его  детей  да
престарелый слепой отец...
   "Что мог задумать Гурцат? - Худук-хан опустился на толстый,  сложенный  в
три слоя войлок, машинально раздул саккаремский кальян и  глубоко  втянул  в
себя сизый, пахнущий благовониями дым. - При моем  отце,  деде  или  прадеде
общий вождь Степи (когда такового избирали!) не приглашал других говорить  с
богами  вместе  с  ним.  Каждый  из  ханов  беседовал  с  предками  в  своем
кюрийене... Если Гурцат просто хотел видеть  всех  вождей,  он  мог  собрать
Большой Круг. При чем здесь боги? На Кругу решаются вопросы  земные.  Теперь
хаган обещает,  что  каждый  из  гостей  встретится  с  силами,  которые  за
пределами нашего мира... Если Гурцат дал слово, так оно и произойдет.  Каким
бы ни был хаган, обвинять его в бесчестии права нет ни у  кого.  Только  что
это может значить?.. Говорить с богами..."
   Следующим днем Худук-хан и его старший  сын  Тули  в  сопровождении  пяти
неполных десятков воинов племени шайбани покинули свой  улус  и  отправились
вниз по руслу реки Идэр к Полудню. Там, в полутора дневных конных переходах,
стояли белые юрты хагана.
   * * *
   Всадников было одиннадцать.
   Уже после заката, однако до времени,  когда  багровый  край  полной  луны
показался над ковыльными холмами Степи, копыта их лошадей  ударили  о  серую
утоптанную землю за первым кругом шатров,  окружавших  временное  пристанище
повелителя. Никто не боялся, да и стоит ли воинам Степи опасаться избранного
ими же повелителя? Более наблюдательные отцы племен заметили, что все лошади
нукеров Гурцата оседланы, костры пылают ярко,  а  бойцы  Непобедимой  тысячи
хагана сидят возле огня и как будто ждут.
   Чего ждут?
   Великий хаган Гурцат, сын Улбулана, воитель, которому шаманы  всех  родов
Большого Круга предрекли быть первым среди равных и обречь пришельцев  из-за
моря на гибель, обещал. Значит,  все  сбудется  по  его  слову.  Ханы  будут
говорить с богами. Каждый вождь племени знал: нарушить слово -  обречь  себя
на общее осмеяние и бесчестие по  всем  кочевым  равнинам  от  Саккарема  до
полуночных веннских лесов, от рубежей Северных Врат до перевалов, ведущих  в
таинственный и почти сказочный Нарлак.
   Ни Худука, вождя шайбани, ни Эртая, седобородого отца  племени  хагийнов,
ни Борхойн-батора, молодого, но уже чтимого в  поднебесных  степях  воина  и
владыку  улуса  Эрэн-Хото,  не  смутили  косые   взгляды   ничтожных   псов,
прислуживающих лисе Гурцату. Но коли простой нукер смотрит  на  хана  чужого
племени, в его глазах  разве  должно  читать  насмешку?  Приятно  ли  вождям
слышать за спиной покашливания, вот-вот готовые  обратиться  в  смех?  Какой
богатырь Степи вытерпит даже косвенное оскорбление?
   Одиннадцать ханов не видели и не слышали многого. А вернее  -  не  хотели
напрягать слух и вглядываться в темноту. Они  были  уверены  в  себе,  своих
родичах, старших сыновьях или младших братьях, ставших  лагерем  в  половине
полета стрелы от кюрийена Гурцата на берегу бурного  и  шумного  Ид  эра.  В
полнолуние весной, когда год растет и готов  принести  новый  урожай,  новые
победы и новое потомство, когда Небо-Отец и Земля-Мать сближаются,  порождая
новую  жизнь,  нужно  ли  класть  руку  на  рукоять  сабли,  заслышав  рядом
грубоватый смешок чужого нукера?
   Сегодня великая ночь. Боги подскажут, как быть дальше.
   ...В тысяче шагах конного хода от белой юрты Гурцата, скрытая холмом,  на
котором пылал огонь, охраняемый  тремя  шаманами  и  посвященный  Лазоревому
Отцу,  укрывающему  мир  своим  невесомым  куполом,   ждала   знака   конная
полутысяча. Копыта лошадей загодя  обвязали  тряпками,  замотали  им  морды,
чтобы ни одна низенькая, но быстрая и выносливая лошадка не фыркнула или  не
заржала в ночи.
   Полутысячей командовал младший брат  большого  сотника  Ховэра  по  имени
Амар.
   Шаманы на вершине холма всматривались в темноту.
   Рядом  со  становищем  Гурцата  споро  разбивали  легкие  походные  шатры
приближенные гостей ха-гана. Когда владыки племен  поговорят  с  богами,  им
нужно будет отдохнуть...
   Стража возле юрт одиннадцати ханов не была выставлена. Кого страшиться?
   Большой сотник,  худощавый  и  низкорослый,  обходил  лагерь.  Говорил  с
сотниками, перебрасывался одной-двумя фразами с командирами  десятков,  чуть
кивал простым воинам... Лишь у одного костра Ховэр задержался.
   - Менгу-батор? - тихо позвал приближенный хагана. - Подойди...
   Сидевший на простой серовато-коричневой кошме  воин  с  бронзовым  знаком
десятника на груди вскочил, чуть поежился и повел плечами так, будто  болела
спина, и подбежал к Ховэру, стоящему в тени. На узком лице большого  сотника
оранжево мерцал отблеск огня.
   - Ты знаешь, что делать. - Ховэр не спрашивал и не утверждал.  Он  просто
говорил. Его интонацию было невозможно распознать. - Когда луна  взойдет,  я
жду тебя. Остальные десятники тоже придут.
   - Да, господин, - кивнул Менгу и как-то странно замялся. Несколько рубцов
от камчи еще горели на его коже, но... Бывший нукер, а теперь  волею  хагана
десятник  Непобедимой  тысячи  вдруг   ощутил   тихий,   незаметный   страх,
свернувшийся внутри него, будто мышонок в гнездышке полевки. Не страх битвы,
дальнего похода или ночного налета на  саккаремский  поселок  -  разве  воин
станет пугаться своего предназначения? Менгу леденили кровь видения грядущей
ночи. Ночи священнодейства. Времени, когда боги приходят на землю говорить с
великими.
   Пускай этими великими и являются смертные...
   - Что? - Лицо Ховэра не помрачнело, оставшись  по-прежнему  непроницаемой
маской, какие обычно привозят торговцы из далекого Шо-Ситай-на. - Ты  слышал
приказ хагана. Неужели мне нужно его повторять?
   Повторить приказ? Закон Степи гласит:  если  тебе  повторили  приказ,  ты
умираешь тотчас. Тебе  приставят  ноги  к  затылку,  сломают  хребет,  и  ты
навсегда уйдешь из кругов этого мира к звездному небу. Почему так случается?
Очень просто; разве хану нужен воин, которому нужно повторять слова дважды?
   Менгу понял свою ошибку и заново поклонился Ховэру.
   - Кто даст мне факел? - Разум новоиспеченного десятника  мгновенно  нашел
ответ на короткое и, как кажется, вовсе  неугрожающее  слово  "правой  руки"
Гурцата. Действительно, никому из  людей,  обязанных  зажечь  костры  вокруг
белой юрты, не сказали, кто принесет огонь.
   Вопрос Менгу был понятен Ховэру. Возле палатки хагана и шатра, где Гурцат
собирал Большой Круг Степи, костры не горели. Эти две  юрты  -  маленькую  и
большую - обегало окружье жилищ ближайших слуг, жен  и  родичей  хагана.  За
ним, шагах в тридцати, стояла вторая цепь юрт, также замыкавшаяся в  кольцо,
- кибитки и юрты  тысячников,  сотников  и  полусотников.  Третье,  и  самое
плотное, кольцо,  границу  кюрийена-становища,  составляли  палатки  простых
воинов. Приказом Гурцата этой  ночью  костры  можно  было  разжигать  только
здесь.
   - Я сам вынесу огонь, - безразлично ответил Ховэр. - Огонь будет... Много
огня. И сейчас, и потом.
   Большой  сотник  развернулся  на  каблуках  своих  замечательных,  мягких
саккаремских сапог и неслышно,  ровно  бестелесный  дух,  исчез  в  темноте,
скрывавшей нутро лагеря. Ховэр ушел туда, где хаган Гурцат принимал гостей.
   Тихонько пощелкивали ветви сухого кустарника, брошенного  в  костер.  Над
головой, будто  первые  снежинки,  загорались  все  новые  и  новые  звезды,
прогоняя до грядущего дня последние красноватые  взблески  заката.  От  реки
тянуло сырым, но приятно пахнущим  водяной  пылью  ветерком.  Очень  далеко,
ближе к полуночным землям саккаремского  шада,  бурлила  непроглядная  тьма,
изредка посверкивая синеватыми зарницами, - видать, там собиралась гроза.
   Полная тишина. Обычно шумный военный лагерь  хагана  молчал.  Все  ждали.
Никто не смел мешать повелителю Гурцату говорить с богами.
   Ждал и Менгу.
   Вначале  над  восходной  стороной  степи  редкие   облачка,   парящие   в
поднебесной выси, засветились цветом крови. После же окрасились  в  серебро,
сменившееся желтоватыми лучами. Край полной луны показался над холмами.
   Менгу по давней привычке, данной ему погибшим  в  веннских  лесах  отцом,
ощупал оружие и медленно встал.
   - Теперь командует сотник, - сказал он притихшим воинам  своего  десятка,
первого маленького отряда, который ему доверил хаган. - Меня не ждите.
   Нукеры промолчали. Они знали, что делать, когда десятник уйдет.
   Менгу бесшумно скользнул во тьму. Невзрачная серенькая юрта  осталась  за
спиной. Второй круг жилищ, третий... Сапоги мягко ступают по черной  в  ночи
земле. Светлое пятно впереди. Белая юрта, в которой собирается Круг.
   Маленький красный огонь. Справа  от  полога  шатра  хагана.  Приглушенные
голоса - тяжкие, будто свинцовые. Похоже, ханы недовольны Гурцатом.
   - Кто? - Тихий вопрос из темноты.
   - Менгу, десятник Непобедимых...
   - Иди за мной. - Лица не видно, один силуэт. Однако голос знаком.  Ховэр?
Еще несколько шагов. Спотыкаешься о груду веток. - Оставаться здесь. Ждать.
   - Да, господин, - на всякий случай прошептал Менгу и застыл. Может  быть,
придется стоять до рассвета. Охранять покой хагана. И в нужное время  зажечь
священный огонь, который скажет любому: Гурцат закончил говорить с богами...
   Одинокий степной  волк,  бежавший  по  своим  волчьим  делам,  неожиданно
остановился на гребне холмистой гряды  и  посверкивающими  зелеными  глазами
оглядел кольцо огней, опоясавшее кюрийен человеческого вожака.  Ветер  донес
нехороший запах. Так обычно пахнет травимый стаей сайгак.
   Волк почему-то тявкнул, опустил хвост и побежал в  сторону  от  оранжевых
точек костров. Он испугался. Чего - сам не знал.
   - Зачем война нашему народу? - горячился молодой  Борохойн-батор.  -  Три
года воины не слезают с седел! Сколько людей полегло в  лесах  на  полуночи?
Сколько жизней забрали болота и болезни? Я не пойду за тобой, хаган!
   "К утру он не будет хаганом, - мельком подумал Худук, сидевший справа  от
Гурцата. - Если все скажут: "Войне не быть" -  нам,  мергей-там,  больше  не
потребуется военный вождь. И все вернется. Гурцат вновь станет равным  среди
равных..."
   Владыки племен были приняты хаганом прохладно, но уважительно.  По  праву
избранного Гурцат сам рассадил гостей так,  чтобы  никому  не  было  обидно.
Рядом с ним устроились не доблестные воины,  как  это  случалось  обычно,  а
наиболее старшие и мудрые. По левую руку - Эртай,  чье  лицо  было  украшено
бесчисленными белыми шрамами и  серебряной  бородой,  свидетельствовавшей  о
многих прожитых веснах. Справа, возле руки, почти бок о бок  с  хаганом,  на
расшитой золотом шелковой саккаремской подушке громоздился толстяк  Худжирт,
уже пятьдесят лет водящий под своей рукой большое племя киренов -  еще  одно
колено степного народа мергейтов.
   В глубине юрты, за  спиной  Гурцата,  можно  было  рассмотреть  человека,
обликом никак не напоминавшего мергейта. Мужчина  лет  тридцати,  высокий  и
постоянно улыбающийся углом рта. Ханы, увидев его,  недовольно  морщились  и
посматривали куда более высокомерно - явившийся зимой  в  становище  Гурцата
чужеземец всего за несколько лун превратился  в  советника  степного  вождя.
Говорят, человек, пришедший с Заката, был мудр и владел даром волшебства, но
разве можно допускать на Большой Круг чужака?
   Однако хаган решил, что его новый друг, происходящий родом из безвестного
Нардара, где люди строят каменные дома  и  никогда  не  кочуют,  предпочитая
постоянно жить на одном месте, обязательно должен присутствовать. Именно  он
посоветовал  Гурцату  созвать  ханов  нынешним  вечером.  Он   только   лишь
посоветовал...
   ...Становище Худжирта располагалось у самого подножия гор.  Состарившийся
и раздобревший с возрастом хан не  хотел  ехать  в  немыслимую  даль  только
затем, чтобы увидеть  Гурцата.  Кто  он  такой?  Да,  разбил  коричневокожих
дикарей, пришедших на лодках к побережью. Да, запер остатки этого  странного
племени на Лисьем полуострове. Взял добычу на границах  Саккарема  и  раздал
воинам, не обделив никого. А потом... Зачем Гурцату потребовалось вести свои
тысячи на полночь?
   - И я не пойду, - замотал головой Худжирт после быстрой  и  невыдержанной
речи Борохойн-батора. Молод он еще и лишняя горячность не  избыта.  -  Весна
нынче теплая, зима была снежная. Степь расцвела,  значит,  будет  приплод  у
скота. Прокормимся и без Саккарема!
   - Двенадцать тысяч воинов, мужчин, которые могли кормить свои семьи, ушли
в вечность за последние три весны, - добавил  Худук.  Его  место  тоже  было
почетным - сразу за вождем киренов. -  Зачем  новые  смерти?  Во  имя  чего?
Золота?  Его  нельзя  съесть!  Рабов?  К  чему  они  в  Степи,  когда  любой
мергейтский мальчишка знает, как управляться с табунами?
   Гурцат молчал. Он признавал право  ханов  высказать  свои  мысли.  Однако
почему никто, даже  умудренный  восемью  десятками  весен  Эртай,  не  может
увидеть круги, идущие по воде? Меорэ, пусть  и  многочисленные,  но  слабые,
оказались той последней каплей, которая вызывает оползень в холмах. Ничто не
вечно, даже Степь. Худжирт твердит, что грядущий  год  будет  богат  урожаем
трав, потомством лошадей, овец... У него в улусе, наверное, так и  случится.
Но кто  встанет  за  прибрежных  мергейтов,  кочующих  у  восходных  берегов
Великого океана? Разве не их становища были выжжены и разграблены меорэ?  Не
их ли скот был угнан, жены и дети захвачены в рабство, а у мужчин  из  всего
достояния остались только сверкающие под солнцем сабли, которые они принесли
хагану, горя желанием отомстить пришельцам?
   Как бы то ни было, за три года войны меорэ разгромлены. Не  меньше  трети
пространств Степи разорено, выжжено, а на  месте  бывших  кюрийе-нов  сейчас
одни пепелища... Там никто не сможет жить по крайней мере пять лет.  Дальняя
часть Степи доныне занята остатками  "племени,  пришедшего  из-за  моря",  -
неуловимыми летучими отрядами  пучеглазых,  курчавых  и  беспощадных  меорэ,
слишком быстро приспособившихся к жизни  на  чужой  земле.  Маленькие  улусы
никогда не будут чувствовать себя в безопасности.
   "Они винят меня за  поражение  в  полуночных  лесах...  Думают,  будто  я
нарочно загнал войско в гнилые болота и отдал  на  растерзание  лесовикам  с
белой кожей и светлыми глазами? - думал Гурцат, лишь краем уха прислушиваясь
к разговорам Большого Круга, сводившимся к одному - война кончена, хаган нам
теперь не нужен, а коли вновь появится опасность, тогда и  будем  решать.  -
Меорэ пришли, но они пришли не только к нам, в Степь. Нашествие затронуло  и
земли Саккарема, и людей с полуночи. Начался водоворот,  будто  на  весенней
реке возле гор. Одни племена сгоняют с насиженных мест другие, особенно там,
где кончается Степь и начинаются леса. Третьи выходят  в  Степь  и  пытаются
жить за счет грабежей дальних, маленьких улусов и кюрийенов... Грозит  беда,
и никто не хочет этого понять".
   - Хош! - Гурцат неожиданно для  своих  гостей  хлопнул  себя  ладонью  по
колену и повторил: - Довольно!
   - Ты знаешь  наши  слова  и  мысли,  -  проскрипел  Эртай,  старейший  из
старейших. - Скажи, зачем нужен поход в  полуденные  земли?  К  чему  мне  и
другим ханам отдавать тебе своих воинов?
   Гости замолчали. Все-таки Гурцат пока оставался избранным ими  хаганом  и
его слово могло многое изменить.
   - Под моей рукой, - как всегда, медленно и тихо начал Гурцат, убедившись,
что все одиннадцать пар глаз смотрят на него, - три тумена.  Тридцать  тысяч
лучших воителей...
   В Кругу прошел ропот. Как же, разве воины хагийнов, шайбани  или  киренов
хуже, чем его псы? Или Гурцат намеренно собрался оскорбить вождей?
   - Молчите. - Хаган дождался, пока гости успокоятся. - Скажу так: из  трех
туменов лишь четверть принадлежит к моему роду. Кем являются  остальные,  вы
знаете?
   - Знаем, - почти прошептал Эртай. - Эти трусы, вместо того чтобы  умереть
защищаясь, прибежали к тебе за помощью...
   - Неправда, - покачал головой Гурцат. - Скажи, Эртай, разве  люди  твоего
кюрийена, стоящего глубоко в Степи,  смогли  бы  выдержать  натиск  незваных
гостей? Разве твое племя оборонило бы себя?
   Старик промолчал. В узких щелочках  его  глаз  читалось  одно  упрямство.
Какое дело Эртаю, главе рода хагийнов, до каких-то побережных становищ?
   Гурцат продолжил:
   - Я могу лишь благодарить заоблачных  богов  за  то,  что  они  вразумили
вождей Большого Круга и заставили их объединиться против общей опасности. Мы
потеряли  часть  земель,  большинство  моих  воинов  теперь  изгнанники,  не
способные кормить сами себя и оставшихся в живых родичей. Что скажут  вожди,
если тумены поднимутся и пойдут на вас войной? Вот ты, Худжирт-хан,  сказал,
будто год будет урожайным. Для твоего улуса - будет. Но не  для  моего.  Как
мне на своих землях кормить триста сотен воинов и двадцать тысяч их  женщин,
старцев и детей?
   Беловолосый  чужеземец,  не  произнесший  пока  ни  слова,  едва  заметно
пошевелился. Видимо, это означало, что он одобряет слова хагана.
   - Ты сам принял их под свою опеку! - ответил толстяк. -  И  ты  не  прав.
Степняк-мергейт никогда  не  поднимет  меч  на  сородича.  Пусть  таковой  и
происходит из другого кюрийена.