аться на пустяки - таким его воспитывали, таким он и вырос, -
однако в мире существовали вещи которые всегда заставляли его остановиться и
просто посидеть вот так,  ни  о  чем  не  думая  и  никуда  не  спеша.  Если
признаться честно, в дубине души он оставался  почти  таким  же  мечтателем,
как, допустим, Франческо, и это ему тоже нравилось. Чего бы он  стоил,  умей
только убивать?
   Именно  затаенная  мечтательность  чаще  всего  подсказывала  ему  верные
решения - основанные не на холодных, трезвых рассуждениях, а  на  мгновенных
вспышках догадок, приходящих ниоткуда, словно  из  пустоты.  Кто-то  из  его
ученых друзей однажды разъяснил ему: такое чувство называется  "интуиция"  и
имеется у всех людей, только одни умеют его развивать и использовать, другие
же предпочитают не обращать внимания. Друг еще брякнул, не сообразив,  будто
эта самая интуиция частенько встречается  среди  варварских  народов,  потом
долго извинялся, не замечая, что его собеседник  вовсе  не  обиделся.  В  те
времена ему приходилось тяжеловато - он учился оставаться варваром в  глазах
всего остального мира, хотя такое занятие ему было  вовсе  не  по  душе.  За
десять лет странствий он так и не полюбил города, хотя быстро освоил правила
их суетливой жизни и находил в ней много интересного. Этого в нем не удалось
сломать  никому-он  все  равно  остался  собой,  Дугалом  из  клана  Лаудов,
человеком, умевшим замечать мелочи, проходить через все трудности жизни, как
лосось проходит самые невообразимые пороги, и твердо помнившим: в этом  мире
только Бог один за всех, каждый же из живущих - сам за себя.
   Еще города и их обитатели научили его  Игре,  заполнив  чернеющий  провал
недоумения в его душе. "Мир - не только поле боя, - говорили они.  -  Мир  -
вечный спор, непрекращающийся поединок.  Ум  против  ума,  сообразительность
против  сообразительности,  хитрость  против  хитрости.  Можешь  всю   жизнь
просидеть в углу, но даже этим сидением ты принимаешь участие  в  Игре,  ибо
кому-то приходится бегать за двоих. Это играет Создатель - может, сам против
себя, может, со своим извечным врагом, а может, с нами,  своими  творениями.
Неужели ты останешься в стороне, когда вокруг происходит такое?"
   Он и не остался. К тому же не он тогда принимал  решения.  Можно  сколько
угодно проклинать хитрецов, сыгравших на его юношеских обидах, его тогдашнем
одиночестве, непомерном самомнении, гордыне, если угодно, однако  приходится
признать - они  многому  его  научили...  на  свою  голову.  Неужто  всерьез
полагали, что всегда будут отдавать  ему  приказы,  а  он  -  беспрекословно
выполнять? Им не стоило учить его сопоставлять  вещи,  находить  между  ними
сходства и различия, делать выводы - одним словом,  думать.  Все  прошло  бы
намного .легче, будь он просто злобной собакой на цепи.
   Теперь уже ничего не вернуть. От такой мысли иногда становилось  грустно,
иногда - страшновато. Ему  постараются  отомстить,  а  он,  словно  нарочно,
привлекает к себе излишнее внимание. Будь он потверже душою и равнодушнее  к
людям, он хоть сейчас преспокойно покинул бы Ренн, забрав все, что посчитает
нужным, и бесследно растворился бы в вечерних сумерках. Однако на нем висела
ответственность за остальных, он не  разгадал  и  половины  загадок  Изабель
(иногда ему встречались люди, понимающие толк в Игре, - как мужчины,  так  и
женщины. Рыжая девчонка разыгрывала какую-то свою партию, и он не  собирался
ей мешать - пока она не мешает  ему),  и,  в  конце  концов,  они  выглядели
слишком симпатичными представителями  человеческого  рода,  чтобы  вот  так,
походя, бросать их на произвол судьбы. У него  насчитывалось  не  так  много
приятелей, и он не хотел рисковать доверием нынешних спутников.
   Вдруг вспомнилось: один из его друзей (настоящих друзей, тех, которым  он
доверял) пообещал каждую  седмицу  ставить  свечи  в  память  беспокойной  и
непоседливой души Дугала Мак-Лауда. Для всех, кто его знал, он сейчас мертв.
Интересно, выполнено ли обещание? Надо будет проверить...
   "Главное, чтобы без меня не наделали глупостей,  -  обеспокоенно  подумал
он.  -  На  Гая  вполне  можно  положиться,  милорд  рыцарь  не  полезет   в
неприятности, но остальные... Френсис явно что-то замышлял, да и  баохан  ши
строила  невинную  физиономию.  Как  бы  мальчик  по  доброте  душевной   не
проболтался ей о Книге... Эта лисица быстро смекнет, что к чему, и  помчится
в библиотеку. Может, не стоило ухолить? Да, но какой прок от  бессмысленного
торчания в замке? Если я сейчас ничего  не  узнаю,  придется  срочно  искать
способ побега. Если узнаю - тем более. Как бы мне вернуться обратно -  опять
через стену? Долго карабкаться... Ладно, вся  ночь  впереди.  Гай,  кажется,
начинает меня подозревать - и совершенно правильно делает,  впредь  придется
быть осторожнее".
   Он вскинул голову, подставляя лицо холодному  ветру,  отбросившему  назад
тяжелую гриву волос, узрел  поднимавшийся  над  скалами  зеленовато-холодный
диск и еле слышно пропел - скорее, проговорил  нараспев,  -  отрывок  песни,
такой же древней, как его народ и здешние края:

   И нам не суждено узнать
   Ни отдыха, ни сна,
   Когда взойдет из-за холмов
   Охотничья луна...

   Ему уже  давно  не  приводилось  испытывать  такого  азарта  и  ликующего
отрешения  от  обычных  мирских  хлопот  Он  занимался  тем,  к   чему   его
предназначила судьба, - ид„т по  следу  умной  и  хитрой  добычи.  Все,  что
случилось до сегодняшнего дня, - лишь отпечатки лап на мягкой земле. Сегодня
он настигнет зверя и убьет. Но прежде задаст не сколько вопросов  и  получит
ответы.
   Кованый железный замок на дверях крипты не выдержал близкого знакомства с
куском хорошо закаленной гнутой проволоки,  сдавленно  пискнул  и  открылся.
Франческо толкнул бронзовую решетку, беззвучно провернувшуюся  на  смазанных
петлях, и немного постоял на пороге, принюхиваясь к кисловатому запаху гнили
и убеждая себя вернуть все на прежние  места  -  закрыть  створку,  запереть
замок и удалиться, пока никто ничего не заметил.
   Вместо сих разумных поступков он осторожно вступил в холодную темноту, на
ощупь прикрыл створки, рассудив, что отец капеллан вряд ли  решит  совершить
ночную прогулку по своим владениям, и, отойдя чуть поглубже, начал  возиться
с заранее  приготовленным  кресалом  и  масляной  лампой.  После  нескольких
неудачных  попыток  вспыхнул  тусклый   желтовато-синий   огонек,   выхватив
нависающие над головой необработанные глыбы камня и отразившись в мельчайших
капельках воды, выступивших на потолке подземелья.
   - Coglione,13 - пробормотал Франческо, относя столь нелестное определение
к собственной персоне. - Grande coglione, cretino!  Зачем  ты  сюда  явился?
Почему ты всегда ищешь неприятностей? Все без того достаточно плохо...
   Он глубоко вздохнул,  набираясь  решимости,  и  начал  пробираться  между
сундуков,   ящиков   с   реликвиями   дома   де   Транкавель   и    огромных
дарохранительниц, загадочно поблескивающих в свете  жалкого  фонаря,  больше
всего опасаясь задеть какой-нибудь хрупкий предмет. Мимо  проплыли  огромные
ржавые доспехи, затем позолоченная рака, усеянная таким  количеством  мелких
граненых рубинов, что  создавалось  впечатление  -  металл  сочится  кровью.
Франческо с величайшей осторожностью обогнул загромождавшее путь  хитроумное
сооружение из темного  хрусталя,  цветных  камней  и  изогнутых,  начищенных
латунных полос  с  заключенной  внутри  большой  изжелта-коричневой  костью,
похожей на берцовую. Ему мимолетно захотелось узнать, чья эта кость и почему
ее сохраняют здесь с таким почетом. На первый взгляд она  весьма  напоминала
обыкновенную коровью.
   Нельзя сказать, чтобы он сильно  испугался  -  в  заброшенной  галерее  с
призрачными голосами ему довелось испытать  куда  более  сокрушающий  страх,
поднимавшийся из самых глубин души. К тому же Франческо  пребывал  в  некоем
диковинном и непривычном состоянии, душевном оцепенении, средним между  сном
и бодрствованием. Все происходило наяву, но как бы не с ним. В  самом  деле,
как сын почтенных и достойных родителей мог опуститься до того, чтобы  ночью
взломать замок и пробраться в церковную крипту с явным  намерением  прибрать
кое-что   из   здешних   сокровищ   в    свое    пользование?    Разумеется,
Джованни-Франческо Бернардоне никогда  в  жизни  не  совершил  бы  подобного
деяния и  не  колеблясь  одобрил  бы  решение  суда,  выносящего  строжайший
приговор пойманному вору.
   Однако наяву, как это ни прискорбно, творилось прямо противоположное:  он
улизнул от Гая Гисборна, сказав, будто собирается прогуляться по замку (Гай,
похоже, решил,  что  его  попутчик  намерен  воспользоваться  подвернувшимся
случаем, дабы проведать некую  юную  особу,  принадлежащую  к  числу  хозяев
Ренна, и понимающе  кивнул),  заглянул  в  часовню,  убедился  в  отсутствии
капеллана, стащил лампу и прямиком отправился сюда, в подвал. Ради чего - на
этот вопрос  он  затруднился  бы  ответить.  Кроме  того,  его  поддерживало
ощущение верности сделанного. Да, он забрался в чужое владение, мало того  -
во владение Церкви, он рассчитывал  унести  отсюда  одну  вещь  (не  слишком
ценную, но, как его учили, кража остается  кражей  независимо  от  стоимости
похищенного) и все же продолжал верить, что поступает  правильно.  Несколько
минувших дней лишний раз подтвердили старую мысль: прямые пути -  не  всегда
наилучшие.
   Франческо не слишком опасался появления  людей.  Даже  если  отцу  Уриену
приспичит заглянуть сюда, он всегда услышит его приближение, успеет погасить
лампу  и  затаиться  среди  сундуков  и  теней.  Гораздо  больше   Франческо
побаивался кары небесной,  однако  после  того,  как  он  открыл  замок,  не
последовало ни испепеляющих молний,  ни  грозно  вопрошающего  гласа,  и  он
слегка приободрился.
   "Я не рискнул бы сунуться сюда, если бы мессир Дугал не ушел, - рассуждал
он, перелезая через преграждавший дорогу приземистый короб.  В  определенной
мере оправдание соответствовало истине: после того,  как  Мак-Лауд  внезапно
покинул  их.  отправившись  вслед  за  уехавшими  братьями  де   Транкавель,
компанией овладела растерянность,  словно  они  лишились  связующего  звена.
Вдобавок между ними висело слишком много недосказанностей.  О  загадочной  и
поразившей его воображение книге в блекло-синей  обложке,  например.  Или  о
подоплеке убийства Хайме де Транкавеля.  Мистрисс  Изабель  вскоре  невнятно
пробормотала что-то о  назначенной  встрече  и  вернулась  в  отведенные  ей
комнаты, мессир Гай несколько раз пытался завести  разговор,  да  как-то  не
получалось, и он в конце концов улегся вздремнуть до наступления вечера. Ему
самому очень хотелось еще раз наведаться в библиотеку, однако он не  решился
идти туда в одиночку. - В библиотеку не решился, а в крипту, значит, побежал
едва ли не вприпрыжку? Ну признайся, тебе просто хочется доказать:  ты  тоже
способен добиться чего-то самостоятельно. Ты со вчерашнего  дня  решил,  что
проберешься сюда, и не надо себя обманывать".
   Он нагнул голову, проходя под низкой полукруглой аркой, и коротким жестом
смахнул упавшую на глаза прядь. Вот она, его цель - непонятная и влекущая  к
себе.
   "Дурацкая затея,  -  непреклонно  заявил  Гай  Гисборн,  выслушав  своего
компаньона, и продолжал  настаивать  на  своем  мнении,  даже  когда  понял:
Мак-Лауда не переубедить. - Дурацкая, опасная  и  совершенно  бессмысленная.
Тебя могут заметить раньше, чем ты спустишься. Ты можешь  просто  сорваться,
наконец! Если тебе настолько недорога собственная жизнь, подумай хотя  бы  о
нас! Нам дали отсрочку, неужели мы потратим ее на такие глупости?"
   - Все обойдется, - отверг любые возражения Дугал. - Никому даже в  голову
не придет, что я уходил. В случае чего смело говорите: "Он пьян  в  стельку"
или "Мы не знаем, где он шляется".
   - Зачем тебе  это  надо?  -  Сэр  Гисборн  попытался  воззвать  к  разуму
приятеля. - Ты не сможешь подслушать, о чем будут  разговаривать  братья  де
Транкавель, и вдобавок - как ты их догонишь? Что ты вообще надеешься узнать?
В чем ты их подозреваешь? Думаешь, они разболтают тебе все свои  секреты?  А
если им всего-навсего захотелось ненадолго  отдохнуть  от  творящихся  в  их
кровном владении бесчинств и от нас?
   - Постараюсь вернуться до рассвета, - коротко бросил шотландец в ответ на
все возражения. И ушел - налегке, захватив только  кинжал  да  украденную  в
замковой конюшне связку  тонкой  длинной  веревки,  провожаемый  восхищенным
взглядом Франческо и  оздаченно-встревоженным  -  Изабель.  Около  часа  они
терпеливо болтались по верхнему двору крепости,  замерзая  на  пронизывающем
ветру и каждый миг втайне ожидая  криков  стражи,  извещающих  о  пытающемся
бежать из замка человеке. Время пришло и прошло, никто не поднимал  тревоги,
из чего следовало - некий Дугал Мак-Лауд  по-прежнему  оставался  любимчиком
непостоянной дамы по имени Удача. Он  благополучно  улизнул,  оставив  своих
попутчиков в тревоге по поводу грядущих перемен и полнейшем безделье.
   Мистрисс  Изабель  отправилась  по  своим  загадочным  делам,  Франческо,
бесцельно  покрутившись  по  комнатам,   тоже   улетучился   в   неизвестном
направлении (как заподозрил Гай, в сторону хозяйских  покоев.  Он  надеялся,
что у мессира Бернардоне хватит ума ограничиться куртуазными  беседами),  на
долю же брошенного всеми ноттингамца выпало единственное доступное  занятие:
прилечь  и  подремать  вполглаза,  ожидая  возращения  хоть  кого-нибудь   с
новостями - плохими или хорошими.
   Сон  не  шел.  В  голове,  подобно  стае  напуганных  птиц,   мельтешили,
сталкиваясь, вопросы без  ответов,  назойливо  возвращались  одни  и  те  же
образы: падающий с галереи Хайме; тщательно  выписанные  строчки  непонятной
книги, яркие красные  и  зеленые  буквы,  открывающие  каждую  новую  главу;
горделивые башни Ренн-ле-Шато, внутри которых кроется затхлый туман; и снова
том в блекло-синей обложке. Гай знал о том, что всякую вещь, событие, мысль,
даже призрачные  ночные  видения  можно  рассматривать  с  нескольких  точек
зрения: буквально, аллегорически,  в  поисках  морального  наставления  и  в
высшем,  символическом  значении,  однако  сущность   подобных   размышлений
оставалась для него тайной за семью печатями. Он не слишком задумывался  над
своими взглядами на мир и, вот, словно назло,  угодил  в  место,  где  любое
произнесенное слово таит множество смыслов.
   Убедившись, что заснуть не удастся, Гай тоскливо  посмотрел  в  окно,  за
которым сгущались ранние осенние сумерки. Мак-Лауд, наверное, уже далеко  от
Ренна - здесь, конечно, не его родной Хайленд, но тоже горы. Раздолье -  для
того, кто с детства привык носиться по крутым склонам и не признает  мощеных
дорог.
   Сэру Гисборну еще никогда не доводилось оказываться в  заключении,  иначе
бы он сразу признал изматывающую любого узника тоску по возможности покидать
место своего заточения.  Вроде  никто  не  заставлял  сидеть  его  здесь,  в
комнате, он вполне мог выйти, пройтись по замку и даже подняться  на  стену,
полюбоваться окрестностями, однако разум продолжал твердить: "Ты в западне и
никогда отсюда не выберешься".
   Он перебрался из спальни в гостиную, сунул  полено  в  ненасытную  глотку
камина, обнаружил лежащую на сундуке клеймору Мак-Лауда, наполовину  вытащил
ее из ножен и какое-то время  разглядывал  причудливый  узор  из  сплетенных
ветвей на непривычно широкой гарде. Рядом с мечом валялся некий  предмет,  и
Гай поднял его, не сразу признав темно-коричневую лоснящуюся кожу,  прошитую
толстыми красными нитями. Уходя, компаньон  бросил  почти  все  таскаемые  с
собой мелочи, чтобы не мешали, в том числе и  неизменно  висевший  на  поясе
кошель.  От  скуки  сэр  Гисборн  решил  поинтересоваться  его   содержимым,
расстегнул пряжку и вывернул на стол.
   Обычное имущество привыкшего к долгим дорогам человека, если  не  считать
аккуратного холщового свертка, для пущей  сохранности  обвязанного  шнурком.
Гай узнал его по форме - рукоять меча слуа,  она  же  -  ключ  от  неведомой
двери. Дугал совсем спятил, коли таскает эту дрянь с собой. Может, выкинуть?
Потом крику не оберешься... А что, если?..
   Гай осторожно подтянул сверток поближе, заодно убеждаясь, что  загадочная
вещь по-прежнему  сохраняет  неодушевленность.  Нерешительно  взял  в  руки.
Поколебавшись,  сунул  за  пазуху,  вздрогнул  от  прикосновения   обжигающе
холодного металла, ощущавшегося даже через холст, и быстро вышел из комнаты.
Он представления не имел, застанет ли нужного ему человека на месте,  однако
некий голос подсказывал:  бывают  встречи,  которые  не  назначаются,  и  на
которые приходишь независимо от своего желания и первоначальных намерений.
   Терпение - великая вещь. Уже луна проделала более  двух  третей  пути  по
небосводу и сменила цвет на ослепительно белый, набросив на горы  сплетенную
из лиловых теней сеть; беззвучным  светлым  призраком  мелькнула  охотящаяся
сова, где-то в долине зашелся в коротком воющем лае волк, а лагерь внизу  не
подавал признаков жизни. Дугал уже начинал подумывать о такой  неприятности,
как возможная ошибка. В конце концов, он лишь человек. Все люди ошибаются  -
рано или поздно. Еще можно вернуться в замок и поискать  решение  там.  Если
есть труп, значит, должен быть убийца.  Если  (по  всем  приметам)  в  Ренне
замышляется  нечто  недоброе,  должны  существовать  люди,  охваченные  этим
заговором. Нужно лишь напрячь данные тебе Господом мозги и  догадаться,  кто
они.
   "Гай,  возможно,  говорил  чистую  правду,  -  размышлял  он,   покусывая
сорванную травинку и изредка бросая взгляд на  палатки.  -  Тебе  не  в  чем
обвинять братьев де Транкавель, разве что в попытке удержать  вашу  компанию
внутри замка. Им нужны бумаги. Нам нужна  Изабель.  Они  вроде  согласны  ее
отдать,  но  колеблются.  Теперь  еще   выясняется   непредвиденное:   Книга
существует на самом деле. Худшая из новостей  последнего  времени.  Меня  не
просили заниматься Книгой. Оставить все как есть? Старый сморчок приглядывал
за ней не знаю сколько лет, присмотрит еще столько же. А ежели он помрет или
ему, как Хайме, помогут отойти в лучший мир? Как быть тогда? Украсть? Куда я
ее дену? Я, конечно, знаю кое-кого,  готового  отвалить  за  эту  исписанную
телячью шкурку золотом по  весу,  но  будет  ли  с  того  прок?  Что  вообще
заставляет меня торчать здесь, кроме  дурацкого  предчувствия  больших  бед?
Если до захода луны ничего не произойдет, ухожу!"
   Полотнище, закрывавшее вход в большой шатер, на  мгновение  шевельнулось,
словно задетое ветром. Всхрапнули потревоженные лошади -  и  сразу  умолкли,
признав знакомого  им  человека.  Еле  слышное  звяканье  сбруи,  глуховатый
удаляющийся цокот копыт по камням.
   "Надо же, получилось. - Вместо ожидаемой радости пришло недоверие. -  Вот
сейчас и разберемся, обычная это ночная прогулка или как..."
   Он соскользнул с нагретой солнцем, а  теперь  начавшей  остывать  макушки
валуна, прислушался, определяя направление, и  легко  побежал  вдоль  гребня
скалы, пригибаясь и стараясь избегать  открытые  места.  Даже  полный  дурак
способен при такой яркой луне заметить преследующий его человеческий силуэт.
Его добыча совершила ошибку, поехав верхом: идти по горам за  лошадью  -  не
работа, а удовольствие. Лошадь издает слишком много звуков: то поскользнется
на осыпи и загремит камнями, то зафыркает от незнакомого запаха,  то  просто
затопочет по ровному месту так, что слышно по всей округе.
   "Жаль, не заметил, кто это -  Рамон,  Тьерри  или  человек  из  свиты,  -
мимолетно подумал он, скатываясь  в  распадок  и  по-прежнему  держась  чуть
впереди  невидимого  в  темноте  всадника.  -  Ставлю  на   Тьерри.   Трудно
заподозрить  человека  со  столь  отсутствующей  физиономией.  Однако  же  и
развлечения у них в Ренне! Не зря мне твердили: не суйся  без  надобности  в