одрастают  -  не  страшно.
Коли дети есть - смерти более не существует. Потому как в них остаешься.
   - Что кажешь, Семен Прокофьевич? - отозвался Евдоким Батов.
   - Детей, говорю, нет, боярин. - потрепал жеребца  по  шее  Зализа.  -
Нислав мой, вроде, разродится  вот-вот.  Хоть  они  с  Матреной  кого-то
заимеют. А здесь... Полсотни народа почитай,  год  живет,  а  ни  одного
малого нет. Беда просто.
   - Это точно, - согласился, усмехнувшись,  боярин.  -  Порою,  сам  не
озаботишься, так и вовсе опустеют деревеньки. Ладно, Семен  Прокофьевич,
давай прощаться. Я с сыновьями, коли коней пришпорю,  тоже  засветло  до
усадьбы успею. А то уж забывать стал, как выглядит.
   - А Прослав твой где, проводник наш? - удивился  Зализа,  оглядываясь
на вьючных коней.
   - Сей хитрый смерд, - погладил  бороду  боярин,  -  условием  закупа,
видно, доволен, коли бабу  свою  и  малых  перетащить  решил,  а  потому
разрешил я ему лодку, в Раглицах купленную, взять, и  вкруголядь,  через
Лугу и Оредеж к усадьбе воротиться. В деле этом он толк разумеет.  Пусть
рыбу ловит, да по нужде нашей или своей по реке плавает. И мне прибыток,
и сам новых смердов для детей моих сытыми вырастит. А от земли откажется
- другого полонянина куплю. Ныне Иван  Васильевич  границы  Руси  на  юг
сдвигать взялся, да рьяно. Много пленников оттуда идет.
   - От татар какая польза? - пожал плечами опричник. - При конюшнях, да
в холопы только и годятся. Работать не умеют.  На  землю  лифлянцев  или
литву хорошо сажать... А не сбежит?
   - Прослав-то? - боярин  хитро  усмехнулся  себе  в  бороду.  -  Жаден
больно. Я ему  за  проводничество  честное  подарок  в  усадьбе  обещал.
Вернется. Да еще  рыбу  в  реке  ловить  дозволил  невозбранно,  да  еще
хозяйство поднимать начал... В землях западных кому такое скажи - сами в
полон сдаваться прибегут. Голытьба...
   Боярин Батов приложил руку к  сердцу,  коротко  поклонившись,  и  дал
шпоры коню. Вскоре маленький отряд русских витязей промчался между домов
поселка и унесся к дальнему краю длинного Кауштина луга.
   Зализа, спрыгнув с коня, махнул рукой полонянкам - за мной  следуйте,
и двинулся к боярину Росину. Первая ярая радость в односельчанах  спала,
и сейчас они спокойно  двинулись  к  часовне,  разбившись  на  небольшие
группы.
   - Константин Андреевич!
   - Да?! - боярин бросил  несколько  слов  встречавшему  его  огромному
плечистому Симоненко и чумазому Качину, после  чего  повернул  навстречу
опричнику. - Надеюсь, Семен Прокофьевич, ты с нами отобедаешь?
   - Домой хочу, Константин Андреевич, - Зализа опять  ласково  потрепал
морду коню. - Загулялись мы все. Надобно, ако Самсону, к земле ненадолго
припасть. Силы набраться.
   - Как же на пустой желудок, да в такую даль?
   - Охота пуще неволи. -  Опричник  отпустил  повод,  позволяя  жеребцу
отойти на несколько шагов, потом кивнул в сторону пленниц. - Полон  свой
я пока тебе оставлю.  Пристрой  к  делу.  Коров  подоить,  кур  попасти,
грибов-ягод в лесу к общему столу набрать, опорос принять. Они к  такому
хозяйству привычные, молодые, справные. В тягость не станут.
   - Н-ну, хорошо, Семен Прокофьевич, - пожал  плечами  Росин.  -  Пусть
побудут, коли надо.
   - И вот еще... - опричник оглянулся, не услышит кто произнесенных  им
крамольных слов. - Вместе мы, почитай месяц, шли. Смерть  видели,  плен,
нечисть, радость вместе  испытали,  слов  много  услышали.  Некоторые  и
позабыть можно. Ты меня понял, боярин?
   Зализа, тяжело выдохнул, словно скинул с души тяжелую ношу,  еще  раз
опасливо оглянулся, потом перехватил уздцы под самой мордой.
   - Удачи вам, Константин Андреевич, отдыхайте, живите.  Скоро  Баженов
со своей ладьей пожалует, али уже с двумя. Глядишь,  и  прибытком  каким
порадует. С Богом.
   Опричник развернул коня, поставил ногу в стремя.
   - Я говорил это...
   От  брошенных  в  спину  слов  Зализа  едва  не  упал,  застряв  алым
сафьяновым сапогом в стремени, запрыгал на одной  ноге,  но  вывернулся,
остановился, повернулся к Росину.
   - Я это говорил, - повторил Костя, глядя ему прямо в лицо.  -  Ведома
мне крамола  супротив  государя.  Верная  крамола,  супротив  жизни  его
направленная.
   - Крамола... - повторил опричник страшное слово. -  Зачем  она  тебе,
Константин Андреевич?
   - Потому, что русский я, - сглотнув неожиданно  появившуюся  слюну  и
отчаянно пытаясь побороть  предательский  холодок,  растекающийся  между
лопаток, сказал Росин. - Русский я. И  знаю,  что  слово  мое  государю,
может, пользы и не даст, но земле  моей,  миллионам  собратьев  моих,  в
разных концах земли нашей живущих, жизнь спасет точно. Я это знаю, Семен
Прокофьевич, спасет. Тысячи, десятки, сотни тысяч людей...
   Он повторял эти слова снова и снова,  как  заклинание,  но  холод  не
отступал, а растекался все дальше и дальше по телу.
   - И что они для тебя, Константин Андреевич? - спросил Зализа, видящей
перед собой  не  мифические  тысячи,  а  одного-единственного  человека,
которого он обязан немедля скрутить и отправить в Посольский приказ.
   - Потому что русский я. И все они, как и земля эта, и  страна,  такая
же часть меня самого, как рука или нога. Я не хочу терять их, пусть даже
не видел в глаза никого, и никто из них не узнает имени моего. Все равно
не хочу.
   - Я возьму тебя под стражу и отправлю в Москву.
   - Я знаю.
   - Тогда... Почему? - мотнул головой Зализа.
   -  А  ты  помнишь,  за  что  мы  пили  в  Сопиместком  замке,   Семен
Прокофьевич? За Русь Святую пили. Так ты думаешь, пить только  можно?  А
бороться за нее другие должны?
   - Пытке тебя подвергнут, Константин Андреевич...
   - Знаю... - Росин неожиданно сорвался и громко заорал, брызгая слюной
опричнику в лицо. - Знаю, знаю, знаю! Ты что, запугать меня хочешь?! Так
радуйся, я и так боюсь. До коликов в животе и поноса по три раза на дню!
Чего тебе еще надо?!
   - Но зачем ты тогда беду на себя кличешь?
   - Потому что русский я! - Костя  сгреб  Зализу  за  шитый  катурлином
воротник и с силой затряс. - Русский я, ты понял урод?!  Русский,  а  не
иноземец! И всегда русским был! И если  не  получается  ничего  иначе  в
дебильной стране нашей, если все всегда через жопу делаем, она все равно
моя, ты понял?! А иди ты на хрен!
   Росин отпихнул от себя опричника, развернулся и быстрым шагом пошел к
поселку. И о чудо - государев  человек  Семен  Зализа  не  схватился  за
саблю, не порубил в куски человека, обращавшегося с ним как с холопом  и
кидавшим в лицо оскорбительные слова. Нет, он поднялся в седло и  нагнал
боярина, поехал чуть позади и негромко, только для него одно сказал:
   - С хозяйством мне в  усадьбе  разобраться  нужно.  Рубежи  объехать,
тропы лесные. Жалобы от смердов принять, с офенями  и  купцами  заезжими
поговорить. Через неделю. Нет, через две недели приеду. Коли сбежишь:  в
Москву,  в  Поместный  приказ  отпишу,  чтобы  розыск   объявили.   Коли
останешься, со мной в стольный город поедешь. Да.
   Зализа с такой силой потянул левый повод, что едва не  разорвал  губы
чистопородного жеребца, а потом с яростью вонзил ему в бока свои  пятки.
И впервые пожалел, что не носит шпор.
 
Глава 4 
Сказавши слово 
 
   По тропе послышался  дробный  топот,  и  из-за  угла  дома  показался
всадник, ведущий в поводу двух  коней.  На  солнце  блеснули  начищенные
пластины юшмана, притороченный  у  седла  шелом,  заправленные  в  бычьи
сапоги кольчужные чулки, за спиной развевался темно-синий плащ.
   Сгружающий на сеновал сено мужик, щурясь против света, прислонил вилы
к телеге и опустил руку на пояс, на неброско свисающую петлю кистеня.
   - Все в трудах, Нислав, в работах? - конный спрыгнул на землю. -  Ну,
показывай.
   - Семен Прокофьевич, - с облегчением кивнул мужик, отпустил кистень и
снова взялся за вилы, переставив их расщепленными и широко  разведенными
в стороны деревянными остриями вверх, довольно улыбнулся. - Пойдем.
   Они поднялись в избу, свернули в горницу. Зализа, увидев  постеленный
на полу персидский ковер, довольно расхохотался:
   - И как, теплее?
   - Ты по нему босиком пройди, Семен Прокофьевич, - посоветовал  бывший
милиционер. - Пяточки щекочет, и ворс... Как у газона английского.
   - Газон англицкий... Где ты видел такой, Нислав?
   - Не видел, - пожал  плечами  хозяин  дома.  -  Но  рассказывали.  По
"ящику".
   - По ящику? - опричник расхохотался еще  громче.  -  Это  с  заливным
яблочком?  Ну  ты,  оказывается,  мастер  сказки   сказывать.   И   зубы
заговаривать. Но все одно не отстану. Веди.
   - Матрена, - тихонько позвал мужик. - Вы там не спите? Гость у нас.
   - Кто там? - бледная простоволосая женщина в одной  поневе  вышла  из
угла комнаты, держа на руках младенца.
   - Неважно, кто там, важно, кто здесь, - выступил вперед Зализа. - Ну,
покажи.
   - Как, уже? - испуганно охнула женщина. - Пора?
   - Нет, еще не пора, - опричник перекинул плащ себе  на  грудь,  чтобы
прикрыть железо, а потом решительно принял  ребенка.  -  Через  два  дни
только... Мальчик?
   - Само собой, парень! - хвастливо заявил Нислав.
   - Ну, почин хороший, - кивнул Зализа. - Воин растет.
   - Пахарь, - поправила Матрена.
   -  Или  мент,  -  тихо  усмехнулся  Нислав.  Малой  зашлепал  губами,
сморщился и тихонько заныл.
   - Иди, иди к мамке, - вернул малыша Зализа.
   - И вот что, Марьяна... - он снял с  пояса  небольшой  кошель.  -  Не
радуйтесь, это медь. Мужика я твоего послезавтра заберу,  а  самой  тебе
управиться трудно будет. Коли что  понадобится,  соседа  попросишь,  али
купить пошлешь. Пойдем, Нислав.
   Остановившись на улице, опричник хозяйственно распорядился:
   - Ты ноне с пашней не  заморачивайся.  Я  Алевтине  накажу,  коли  до
урожая не вернемся - пошлет косцов, хлеб уберут. Скотину заколи, закопти
и в погреб. Лошадей с собой возьми, нам заводные сгодятся. Одну  оставь,
на всякий случай. Курей оставь, с ними  хлопот  мало.  Поросенка  одного
разве... Иначе не управится с малым. Сена заготовил?
   - Мало...
   - Ну, это она купит. А дрова?
   - Более-менее...
   - Это хорошо. Лето впереди, но  мало  ли?..  Да  и  коли  к  зиме  не
вернемся, запас имеется. В лес ей ездить никак нельзя. Неровен час...  И
с собой ребятенка не возьмешь, и одного не  оставишь.  Ладно,  готовься,
два дня еще у тебя есть. А третьего дня к полудню в Каушту  отправляйся,
там встретимся.
   - Понял, Семен Прокофьевич.
   - Ну, давай, папаша, - хлопнул его по плечу Зализа и вскочил на коня.
   Настроение у него ныне было, как никогда - первый, почитай, ребятенок
при нем на его пожалованной земле рождается.  Причем  мальчишка.  Причем
крепкий мальчишка. Да еще у хорошего мужика. Хорошая примета. Если бы  в
других деревеньках  так  же  заладилось...  Глядишь,  и  детям  поместье
останется уже не  из  средних,  а  из  крепких,  способных  и  лихолетье
выдержать, и ополчение царю сильное выставить, и  свои  рубежи  уберечь.
Теперь за Алевтиной очередь. Пусть рожает наследника, пора уже.
   С этой мыслью и въехал он в ворота усадьбы, с ней  и  жену  обнял,  а
затем решительно поволок наверх, в опочивальню, опрокинул  на  прикрытую
балдахином кровать и полез под юбки.
   - Что ты делаешь, Семен? - вяло попыталась отпихнуть его жена -  День
на дворе, пятница. Людей постыдись!
   - А что, есть кого? - он влез головой под юбку и прижал ухо к животу.
   - Нет пока, но...
   - Но будет, - пообещал Зализа и принялся  торопливо  выпутываться  из
доспехов - крючки, застежки, ремни.
   Алевтина не удержавшись, хихикнула в рукав:
   - Вот так и останешься... С задранным подолом, и нетронутая...
   Опричник только зарычал, спихивая кольчужные штаны вместе с  кожаными
подштанниками и путаясь в излишне плотных штанинах.  Женщина  присела  в
постели, вытянула руки и скользнула  ими  снизу  под  рубаху,  погладила
грудь, живот.
   - Какой ты горячий... Кромешник...
   Зализа наконец-то выбрался из штанов, шагнул к ней, снова опрокинул и
наконец-то вошел, застонав от нетерпения, пытаясь  пробиться  как  можно
глубже, словно ища в силе своих  толчков  возмещения  слишком  долгим  и
частым отлучкам. Но непривычное к  женскому  теплу  тело  обмануло  -  и
взорвалось восторгом через считанные, до обидного краткие мгновения.
   - Ну что, охальник? - добродушно растрепала Алевтина  волосы  на  его
голове. - Обедать-то будешь? Тебя еще офеня почаповский искал...
   - Не хочу, - Зализа вытянулся рядом с женой и сквозь сарафан сжал  ей
грудь. - То есть, офеню не хочу, обедать немного, а больше  всего...  Не
пойду никуда отсюда! Два дня всего осталось,  и  опять  в  дорогу.  Тебя
хочу. Не для того замуж брал, чтобы только вспоминать на привале.  Хочу,
чтобы со мной была. И чтобы сына мне родила. Поскорее.
   - Так возьми с собой, на Москву-то. Чай, не в Дикое поле собрался?  -
она немного выждала и, не получив ответа, мягко толкнула в лоб. - Эх ты,
"поскорее", "чтобы рядом". Ладно, порты натяни. Пойдем,  потчевать  тебя
буду, как муженька ненаглядного. А там, глядишь, и пятница кончится.
   - Мне можно в пятницу, - внезапно вспомнил опричник. -  Тем,  кто  на
службе, Господь пост прощает.
   Алевтина остановилась в дверях, с интересом оглянулась:
   - Так что, можно не кормить?
   - Почему не кормить? - Зализа поднялся, сгреб ее в объятия  и  крепко
поцеловал немного ниже уха. -  Кормить.  Но  "...не  хлебом  единым  жив
человек."
 
*** 
 
   Когда Зализа прибыл в Каушту, Нислав ждал  его  уже  здесь.  Опричник
попал как раз ко времени обеда, и  мог  своими  глазами  убедиться,  что
обычаи его поселенцев - называть своих людей  иноземцами  ему  более  не
хотелось - что обычаи эти по-прежнему мало отличались от монастырских.
   Пользуясь теплым временем, они поставили возле  своей  уличной  кухни
еще один навес, а под ним - два стола. Жители  поселка  ныне  сидели  за
этими столами  все  вместе,  под  мерный  скрип  лесопилки  разбирая  по
тарелкам содержимое больших  котлов.  Пахло  мясом,  свежей  стружкой  и
вареными грибами.
   В глаза опричника сразу  бросилось,  что  полонянки  сидят  отдельно,
плотной  стайкой  в  конце   одного   из   столов,   переглядываются   и
переговариваются только между собой. Правда, одна ливонка ковырялась  на
кухне у очага - но это ровным счетом ничего не меняло.
   Нислав примостился между  двух  местных  девок  -  Юлей  и  упитанной
кухаркой. Помнится, Зинаидой ее  звали.  Служивый  что-то  им  оживленно
рассказывал. Судя по жестам - о младенце.  Бабы  завистливо  смеялись  и
наперебой давали какие-то советы.
   Боярин Константин, увидев гостя, заметно изменился в лице и встал.
   Однако Зализа, делая вид, что и вовсе его  не  замечает,  спрыгнул  с
коня, перекинул повод через бревно коновязи,  отпустил  подпругу,  после
чего спокойно подошел к столу и втиснулся между Ниславом и Зинаидой.
   - Вы ему этого мха в штанишки напихивайте, и пускайте,  -  размахивая
руками,  советовала  женщина.  -  Он  впитывает  все,   как   губка.   И
дезинфекционными качествами обладает. А потом нового напихаете.
   - Нислав, зачем они пытаются напихать тебе в штаны болотный мох?
   - То не мне, - зарделся воин под  взрыв  женского  смеха.  -  То  они
малышу предлагают в штанишки пихать.
   - Чьему?
   - Моему.
   - Так он же маленький совсем! - удивился  опричник.  -  Ему  полугода
нет. Откуда штанишки? Кто же раньше пяти лет ребенку штаны одевает?  Они
же все писаются!
   Женщины почему-то снова дружно захохотали,  а  замеченная  опричником
полонянка с кухни поднесла и поставила перед ним тарелку каши с мясом  и
грибами.
   Зализа вытянул из-за пояса  завернутую  в  тряпицу  ложку,  зачерпнул
угощение, набрал себе полный рот.
   - Вкусно!
   Ему внезапно вспомнилось, как менялся его стол за последние два года.
Когда он приехал сюда с двумя друзьями и они  все  вместе  только-только
пытались разобраться с житьем и законами помещичьего  хозяйства,  то  на
столе обычно стояла рассыпчатая каша на воде, да краюха  хлеба,  которою
съедали целиком, и не морщились.  Когда  маленько  приспособились,  каша
стала пахнуть салом, а на ломтях хлеба нет-нет,  да  и  появлялся  кусок
убоины. Потом государеву власть почуяли местные офени и  купцы,  и  каша
стала  разбавляться  грибами,  иногда  свежей  рыбой,  к  столу   начали
подаваться пряженцы и расстегаи. Когда он выследил  и  частью  посек,  а
частью развесил вдоль  дороги  для  успокоения  путников  две  станишные
ватаги - одну у тракта Новгородского, а другую у летника  через  Кипень,
бояре начали привечать его и зазывать  в  гости,  на  столе  стояла  уже
убоина, пироги и печеная птица. Хлеб они пользовали как  тарелки,  после
чего скармливали собакам. Дома же Лукерия стала варить кашу уже только с
мясом, и только по средам и пятницам Великого поста -  с  рыбой.  Теперь
же, окончательно осев в усадьбе  боярина  Волошина,  он  и  вовсе  начал
забывать, каково это  -  питаться  кашей?  Ноне  опричник  баловался  то
свининкой свеженькой,  то  рыбкой  копченой,  то  ушицей  из  яблок,  да
пряженцами. Такая вот  получалась  история  его  службы  государю  Ивану
Васильевичу.
   - Полонянки как, работают, не увиливают? - спросил он, ни кому  особо
не обратясь.
   - Да помогают, стараются, - признала Зинаида.
   - Со скотиной у них хорошо получается управляться, - добавила Юля.  -
Это мы, городские, все никак у быка вымя от хвоста отличить не можем.
   - А мужики ваши не обижают?
   - Не, как можно, - замахала руками Зина. -
   Что они, насильники какие-нибудь? И пальцем никто не прикоснулся!
   - Угу, - кивнул опричник, быстро доел кашу и, похвалив  ее  еще  раз,
поднялся из-за стола.
   Боярин Константин, увидев, как он  поднимается,  тоже  вскочил  -  но
Зализа снова сделал вид, что Росина  не  замечает  и  пошел  ко  второму
столу:
   - А ну, девки, вставайте и ступайте за мной. Полонянки послушались  и
опричник, отойдя шагов на триста, повернулся к ним, оглаживая голову:
   - Кто я знаете? Хозяин я ваш, на саблю свою всех вас взявший. Все  вы
мои пленницы, и хочу, отпускаю, хочу,  дарю,  хочу  дальше  продам.  Это
ясно?
   Девки закивали, оглаживая подолы.
   - А еще я хозяин здешних  земель  и  этого  поселка.  И  сильно  меня
беспокоит, что живут мужики, как сычи, семей нет, детей нет. Так пойдет,
лет через тридцать и на мануфактуре управляться станет некому, и  в  лес
пойти, и поле вспахать, и скотине корм задать.  Понятно  говорю?  Вот  и
хорошо. Теперь скажу еще яснее: коли вы мужикам здесь не нужны, то и мне
то же. Сейчас я в Москву отправляюсь. Вернусь к осени, а то  и  к  зиме.
Кто из вас к этому времени без  мужа,  али  хахаля  останется  -  продам
татарам.
   Полонянки мгновенно притихли,  а  опричник,  неспешно  обогнув  кучку
молодых девок, подошел к боярину Росину со стороны спины и  положил  ему
руки на плечи:
   - Ну что, Константин Андреевич, пора.
   - Ты чего, Костя? - кинулся сбоку Картышев.
   - Все в порядке, Игорь, -  вымученно  улыбнулся  Росин.  -  Я  только
объясню  людям  про  эпидемии,  про   правила   проведения   карантинных
мероприятий, и все.
   - И все?
   - Не беспокойся, Игорь, - Росин выбрался из-за стола  и  успокаивающе
помахал ему рукой. - Точно говорю, все в порядке.
   Нислав сам сообразил, что настала пора отправляться  в  путь,  первым
подошел к коновязи, подтянул подпруги.
   - Ну что, руки сковывать станете, или  мешок  на  голову  одевать?  -
поинтересовался Росин.
   - Вот уж делать больше нечего, - хмыкнул  Зализа.  -  Ты,  Константин
Алексеевич, если бы захотел, раз сорок сбежать уже мог. Сдается, отпусти
даже я тебя на все четыре стороны, ты сам в допросную  избу  явишься,  и
дыбу требовать начнешь. Потому и поедешь с нами как есть, при мече  и  в
седле. Дабы от  крамольников  своих  отбиться  бы  смог.  Ну,  бояре,  -
опричник тоже поднялся в седло. - В путь!
   Разумеется, первую остановку с долгим ночлегом они сделали в боярской
усадьбе  близ  Замежья.  Поз