и.
   Когда до запертых  ворот  оставалось  всего  несколько  сотен  шагов,
латники,  повинуясь  команде  рыцаря,  остановились,  переводя  дух,   а
ландскнехты торопливо сняли с телеги толстые брусья с привязанными к ним
короткими стволами, уложили на дорогу,  направив  в  сторону  ворот.  На
воротных башнях тревожно закричали  караульные,  но  это  уже  не  имело
значения.
   - Пали!
   На затравочные отверстия посыпались искры, и бомбарды одна за  другой
оглушительно жахнули огнем. Латники испуганно присели, закрывая  уши,  а
маленькие чугунные ядра ударили в толстые дубовые ворота, проломив в них
дыры, каждая размером в голову.
   - Пали! - более  тяжелые  длинноствольные  пищали  снимать  оказалось
дольше, но их мощный залп оказался как нельзя кстати, выбив нижние  углы
воротных створок.
   Епископ положил ладонь на плечо своего воина и сжал  пальцы  с  такой
силой, что тот даже присел, оглянувшись на  своего  господина,  но  руки
скинуть не решился. В эти мгновения священник благодарил Господа за  то,
что тот вразумил его отдать воинов в руки молодого, но хорошо обученного
военачальника, а не вести их в бой самому.
   - Пали! - бомбарды ударили еще раз, разлохмачивая ворота.
   Кавалер Иван прекрасно представлял, как  сейчас  в  крепости  мечутся
полураздетые командиры и пушкари, как торопятся добежать  до  ворот,  но
это уже не имело значения,  поскольку  через  считанные  минуты  створки
рухнут, и защитить их не успеет никто.  С  момента  поднятия  караульным
тревоги и до приведения крепости в полную готовность к обороне  проходит
не менее часа - а этого часа он русским не даст!
   - Пали! - в ворота снова ударили пищали, снося их с петель, и  проход
крепость  теперь  защищали  не  ворота,  а  груда  щепок,   лишь   чудом
сохраняющая свое прежнее подобие.
   - Мой первый город, - тихо произнес сын  великого  магистра,  обнажая
меч. Русских не могло спасти уже ничто. - Последний раз, пали!
   Б-ба-бах! - словно железный молот  ударил  по  голове,  отшвыривая  в
сторону. Кавалер покатился по  покрытой  изморозью  траве,  замер,  видя
перед  лицом  огромной,  бархатисто-черное,  покрытое  мелкими,  острыми
искорками небо и  поразился  огромной,  бесконечной  тишине,  в  которую
погрузился мир. Он обнял свою голову, он  стучал  по  ней  кулаками,  не
чувствуя боли и не понимая, почему она вдруг достигла таких  неимоверных
размеров. Подбежавшие латники подняли его,  поставили  на  ноги,  но  ни
единого звука  в  мире  все  равно  не  прозвучало.  Он  увидел  ошметки
человеческих тел, вколоченную в  железную  каску  голову,  подрагивающие
ноги, обутые в деревянные туфли.
   Тут его взгляд упал на ворота  города  -  ворота  раскрытые  настежь,
поскольку последний залп снес створки начисто, и туда можно было входить
строем, ничего не боясь, с барабанной дробью и  развернутыми  знаменами.
Но никто на штурм не шел.
   - Вперед! - закричал командующий,  и  не  услышал  своего  голоса.  -
Вперед! - указал он мечом на открытые ворота. - Вперед, трусливые волки,
вперед, порождение греха, вперед!
   Неожиданно он снова  упал,  и  от  удара  о  землю  звуки  неожиданно
возвратились  снова.  Он  удивился  налетевшему  шелесту  ветра,  тихому
позвякиванию оружия, испуганному гомону вокруг.
   - Вперед! - закричал он еще раз, и  поразился  тихому,  еле  слышному
хрипу, вырвавшемуся из горла.
   Кавалер схватил кнехта, помогающего ему подняться, за пышные  складки
рубашки и прохрипел в лицо:
   - Трубача сюда! Играть сигнал к штурму.
   Воин убежал, спустя пару минут вернулся назад вместе с трубачом.
   - Играй атаку! - протянул к нему руку,  меча  которой  уже  не  было,
рыцарь, и горн наконец-то запел, бросая войска вперед.
   Ландскнехты радостно побежали к воротам, размахивая палашами, но  тут
воротные башни внезапно выплюнули густые облака сизого  дыма.  Пехотинцы
начали падать: отлетать назад,  сгибаться  в  поясе  и  заваливаться  на
землю, красочно раскидывать руки в стороны и проворачиваться на месте.
   - Играй отступление, - схватил горниста за локоть рыцарь, и  внезапно
снова осел вниз.
   Когда он очнулся, стоял яркий и солнечный морозный день. Кавалер Иван
лежал на земле, шурша кипами соломы, а рядом стояло несколько  орденских
рыцарей и дерптский епископ. Командующий армией  приподнялся  на  локте,
бросил торопливый взгляд в сторону русской крепости. С  его  места  были
видны разбитые ворота, которые осажденные уже успели завалить  какими-то
толстыми деревянными колодами, кольями, вымазанными  в  земле  бревнами,
вязанками хвороста и массивными камнями и прочим подручным мусором. Было
видно, как сейчас образовавшуюся кучу русские поливают водой.
   - Я долго лежал? - негромко спросил рыцарь.
   - Не меньше трех часов, брат, - отозвался барон фон Гольц.
   -  Я  ничего  не  помню  из  того,  что  случилось...  -  пожаловался
командующий.
   - Мы почти собрались взять этот паршивый городишко, - доложил  барон,
- но тут одну бомбарду разорвало, бомбардиров  разнесло  в  клочья,  еще
нескольких  наемников  покалечило  или  убило.  Тебя  тоже  откинуло  на
полсотни шагов, брат, и мы все думали, что ты погиб. Но  ты  поднялся  и
приказал трубить штурм.
   - Это я помню, - кивнул кавалер, и схватился за голову из-за  резкого
приступа боли. - Кажется, русские бомбардиры успели прибежать к пушкам.
   - Ты приказал играть отступление, брат, и упал без чувств.
   - Да, мы упустили время,  -  выдохнул  сын  Кетлера.  -  Скольких  мы
потеряли?
   - Перед воротами осталось восемнадцать ландскнехтов.
   - Да, они успели, - повторился кавалер Иван.
   - Но почему, почему мы не продолжили штурм? - не выдержал епископ.  -
Солдаты почти входили в ворота.
   - Они умирали в воротах,  -  поправил  его  командующий,  откидываясь
обратно на солому. - Я знаю это, хотя и  не  видел.  Во  всех  крепостях
ворота остаются самым уязвимым местом, и  их  защищают  лучше  всего.  В
воротных  башнях  наверняка  стоит  несколько  бомбард,  которые   умеют
стрелять только по дороге, ведущей в город, но стреляют часто  и  много.
Мы могли прорваться, пока русские бомбардиры не проснулись, но теперь...
Теперь они убьют восемь из десяти тех, кто подойдет  к  воротам.  У  нас
слишком мало людей, чтобы  захватить  селение  такой  ценой.  Завтра  мы
начнем рыть циркумвалационную линию и начнем атаку тихой сапой. Придется
пока остановиться лагерем в этой деревеньке... Как ее?
   - Подкурье, - напомнил епископ.
   Сына великого магистра осторожно переложили на повозку,  что  служила
для доставки пищалей, и повезли  назад.  Командовать  вставшими  в  виду
крепости отрядами из полусотни вооруженных мушкетонами наемников и сотни
ливонских латников из епископской армии остался Аугуст де Толли вместе с
бронированным кулаком из двенадцати дерптских дворян.
   В разоренной деревне истошно  вопил  в  каком-то  из  домов  одинокий
младенец. Зарезать его рука ни у кого не поднялась, но  и  забирать  его
было некому. На земле, распятая между  изгородью  и  бревенчатым  сараем
лежала привязанная к колышкам обнаженная девка лет пятнадцати.  От  души
попользовавшиеся ею победители так и  забыли  свою  жертву  на  улице  и
сейчас падающие на тело одинокие снежинки  уже  не  таяли,  а  волосы  и
ресницы покрывала седая изморозь.
   - Очистите мне крайний дом, -  брезгливо  поморщившись,  распорядился
епископ. - И уберите трупы на улице.
   Один из охраняющих его воинов послушно кивнул и удалился.
   -  Вы  тоже  ступайте  с  ним,  -  отогнал  остальных  телохранителей
священник  и  в  гордом  одиночестве  двинулся  к  прибрежным   камышам.
Оглядевшись и убедившись, что его никто не видит, он тихо позвал:
   - Демон, ты здесь?
   - Разумеется, смертный, - зашелестел коричневыми кисточками камыш.  -
Ты наконец придумал для меня задание?
   - Ты можешь узнать, успели послать из крепости гонца за помощью,  или
нет?
   - Конечно, - мелко задрожали стебли. - Конечно послали. Лукьян  Мошин
вышел из задней железной калитки у башни с колодцем,  и  вывел  с  собой
двух коней.
   - Ты можешь его остановить?!
   - Могу... - довольно рассмеялся голос, и камыш облегченно замер.
 
*** 
 
   Отрок Лукьян, сын стрельца Мошина, по темноте  никуда  не  торопился,
двигаясь неспешным шагом по огибающей болото тропе, ведущей к юшкинскому
хутору. Он понимал, что  весть  о  нападении  ливонцев  на  город  нужно
отвезти во Псков как можно скорее - но понимал и  то,  что  если  он  по
глупости своей налетит в сумерках на какой-нибудь сук  или  оскользнется
на льду, то помощи его родной крепости дождаться уже не удастся.
   После того, как позади  осталось  версты  три  дороги,  а  на  быстро
светлеющем небе погасли почти все звезды, он пустил коней рысью, потом в
широкий намет. Он подумал о том, что Юшкиных нужно тоже предупредить  об
опасности,  чтобы  они  успели  отогнать  скот  и  спрятаться   сами   в
непроходимой лесной чаще, а также о том, что, проскочив  через  бобровую
вязь к озеру, можно сэкономить немного времени.
   Лукьян сильно удивился промелькнувшей в  голове  бредовой  мысли,  но
коней все-таки повернул. Продираясь через густой осинник,  волей-неволей
пришлось перейти на шаг, однако отрок продолжал упрямо ломиться  вперед,
сожалея о том, что от чистой озерной глади его отделяет не  меньше  пяти
верст.
   - Этакя до вечерней зари здесь застряну, - понял гонец, понукая коня.
   Под копытами затрещал лед,  тонкие  ноги  скакуна  провалились  сразу
почти по колено.
   - На дорогу возвращаться потребно, на дорогу, - испугался отрок  и...
с силой хлеснул плетью коня.
   Жеребец прыгнул вперед и провалился почти  по  брюхо.  Заводной  конь
испуганно заржал, замотав головой, вырвав поводья и шарахнулся назад.
   - Пропаду, - засосало холодом в желудке. - Совсем я здесь пропаду.
   Лукьян слез с коня на лед и пешком  двинулся  дальше  в  глубь  топи.
Мерзлая корка под ногами прогибалась и  трещала,  но  вес  бездоспешного
кметя выдерживала.
   -  А  может,  обойдется?  -  с  надежной  подумал  молодой  Мошин   и
подпрыгнул.
   Лед угрожающе хрустнул, покрывающий его снег начал  быстро  намокать.
Лукьян прыгнул еще раз, и на  этот  раз  провалился  в  бурую,  холодную
торфяную воду по пояс. Штаны промокли мгновенно  -  вода,  впитываясь  в
ткань, стала забираться все выше  и  выше  по  телу.  Мальчишка,  скребя
беличьми варежками по льду и не находя опоры, не выдержал и  завопил  от
ужаса.
   Над головой послышался  смешок,  метнулся  из  стороны  в  сторону  -
Лукьян, ясно понимая всю смертоносную  глупость  своего  поступка  и  не
переставая кричать, поднял  руки  высоко  над  головой.  Болото,  словно
дожидаясь именно такой возможности, рывком всосало тело почти  до  плеч.
Руки снова  подчинились  доводам  рассудка,  принялись  соскребать  снег
вокруг в надежде на затаившуюся под  тонким  слоем  травяную  кочку  или
плавучую корягу, но ничего,  способного  ему  помочь  не  нашлось.  Жижа
неторопливо потекла по плечам, приласкала холодом горло, устремилась  за
ворот косоворотки.
   Смешок снова прозвучал над головой, вихрем взметнул снежинки,  дохнул
в самое ухо.
   - Помогите! - с надеждой повернул голову отрок, от  резкого  движения
погрузившись еще на несколько пальцев, но смешок  звучал  уже  с  другой
стороны. - Помогите!
   Но странный невесомый  смех  уже  растворился  среди  бурых  осиновых
стволов, оставив незадачливого гонца наедине с  болотом  и  предсмертным
ужасом.
 
*** 
 
   - Нет! - испуганно  вскинула  руку  Настя,  словно  отгораживаясь  от
надвигающегося на нее призрака. - Он идет! Никита, он идет!
   - Кто? - выскочил из соседского дома Хомяк. На  Неву  уже  опустились
первые холода, и свиньи в их символической загородке  могли  замерзнуть.
Настя предложили запустить их, по чухонскому обычаю, на зиму в избу,  но
бывший сотрудник  мэрии  категорически  отказался.  Он,  конечно,  любил
животных, но не до такой степени, чтобы делить с ними кров. По  счастью,
после летнего  набега  варягов  в  деревне  остался  бесхозный  дом.  За
прошедшие полгода у него успели оборваться двери, прохудиться пленка  на
окнах и просесть пол у печи, зато печь стояла целехонькая. Никита  решил
пожертвовать парой дней и привести жилище в надлежащий вид -  во  всяком
случае, достаточный для того, чтобы хряки не накатали жалобу в райсобес.
Он предпочитал топить  на  протяжении  зимы  два  жилья,  но  спать  без
жизнерадостного похрюкивания под кроватью.
   - Так что случилось, Настенька? -  поинтересовался  молодой  человек,
привычно засовывая топор за пояс.
   - Там кровь! - указала она пальцем на запад. - Я чувствую смерть.
   Никита рефлекторно  посмотрел  в  указанном  направлении,  ничего  не
увидел и примирительно пожал плечами:
   - Почему ты так решила?
   - Я чувствую, - опустила руку Настя. - Он идет.
   - Кто?
   - Тот, кто давностью равен отцу варягов, кто силой  сравним  с  новым
Богом, а жадностью с тысячами Припекал.
   - И кто это?
   - У него нет имен. У  него  есть  сила  и  жажда  власти.  Ты  должен
остановить его, Никита! - неожиданно повернулась к своему супругу навь.
   - Как? - Хомяк на всякий случай проверил наличие кистеня за  пазухой.
- Я ведь не священник, чтобы заклинать духов.
   - Нет, нет! - остановила его Настя. - Он не боится заклинаний волхвов
нового Бога. И он не может сражаться сам, ибо бесплотен. Но он  подчинил
себе смертных и заставил их воевать вместо себя.
   - Зачем?
   - Наверное, он хочет придти сюда, к отцу варягов и уничтожить его.
   -  Да?  -  засомневался  Хомяк.  -  А  то,  что  на  земле  люди  уже
давным-давно поклоняются Христу,  Будде,  Аллаху,  Элтону  Джону  и  Ошо
Раджнишу, это всем по барабану?
   - Ты говоришь про музыку нового Бога? - навь пожала  плечами.  -  Дух
слишком древен и может не знать о его существовании.
   - А я, значит, должен отдуваться за всех? - понимающе кивнул Хомяк.
   - Нет, тебе не нужно брать в руки меч, - Настя подошла  к  супругу  и
прижалась к его груди. - Ты  не  вой,  ты  плоть  земли.  Твое  дело  не
сражаться, а трудиться на ней. Но ты можешь предупредить  людей  железа,
что на землю пришла  беда.  Она  крадется  тайно,  как  змея,  увидевшая
мышонка, она ядовита и станет умерщвлять всех, кто встретится на пути.
   - Людей железа? - зачесал в затылке Никита.  -  Это  реконструкторов,
что ли?
   - Тех, кто защищает землю.
   - Ну, судя по тому, как они примчались после  появления  разбойников,
предупреждать следует именно их.
   - Так ступай, Никита. Кровь уже пролилась. Я чувствую...  Я  чувствую
ее запах, я ощущаю бесполезно истекающую жизнь. Торопись.
   - Ну да, - кивнул Хомяк. - А что я им скажу?  Жене  кровь  мерещится?
Кто мне поверит?!
   - Правду скажи, Никитушка. Что хочешь говори, но только пусть  они  в
поход собираются. Змею в свой дом пускать  нельзя.  После  нее  остается
яд...
   - Завтра пойду, - решительно отрезал Хомяк. - Свиньи в наших бедах не
виноваты, их в тепло перевести нужно. Да и не успею я засветло до  Суйды
дойти. Лесом туда пути нет, а по реке дорога втрое длиннее выходит.
 
Глава 2 
ЗИМА 
 
   Тот самый путь, который еще прошлым летом, организуя праздник города,
Хомяк преодолевал на своем "Додже" всего за час, на  этот  раз  оказался
заметно длиннее. Двигаться, правда, пришлось почти по  тому  же,  что  и
раньше, пути. Четыре  километра  от  Келымы  до  Ивановского,  и  оттуда
поворот  на  Ульянку.  Вместо  поселка  с  многотысячным  населением  на
небольшом  взгорке  сейчас  имелась  только  опрятная  барсучья  нора  с
чертовски осторожными хозяевами: неоднократно  натыкаясь  на  их  следы,
самих барсуков Хомяк ни разу так и не увидел.
   Путь на Ульянку теперь шел не по двухполосному шоссе, а по куда более
гладкому льду извилистой Тосны, все  еще  сохраняющей  название  "Тесна"
из-за своего слишком узкого русла.
   Четырнадцать километров, которые  машина  преодолевала  за  считанные
минуты, на широких охотничьих лыжах, найденных  по  подсказке  Насти  на
чердаке, пришлось вымахивать почти два часа.
   Никакого жилья на здешнем болоте, естественно, не было  и  Хомяк,  не
останавливаясь, двинулся дальше, к Тосно.
   Десять километров по шоссе составляли не менее пятнадцати  по  руслу,
или  полтора  часа  хода.  Будущая  столица  бытовой  химии  и  "крупный
железнодорожный  узел"  ныне  обозначивалась  тремя  длинными   высокими
избами,  над  трубами   которых   курился   теплый   воздух,   временами
перемежающийся  хлопьями   сизого   дыма.   Как   ни   хотелось   Хомяку
познакомиться со своими соседями, но времени на это не оставалось, и  он
продолжил отмахивать километр за километром по временами потрескивающему
льду. Каждый раз в душе зарождался неприятный холодок, но  Никита  знал,
что провалиться под лед на лыжах - это  нужно  сильно  постараться.  Тем
более, что промоин за середине русла ни разу не встречалось,  а  значит,
лед уже достаточно окреп.
   Еще полтора часа - и Тосна повернула на запад. Хомяк остановился  под
невысоким обрывом, усевшись на положенные рядом лыжи, развязал заплечную
котомку и достал  проложенную  ломтями  густой  пшенной  каши  буженину.
Холодная еда распарившемуся путнику показалась вкусной вдвойне. Он запил
ее чуть теплой медовой водой из спрятанного на груди бурдючка,  и  снова
встал на лыжи.
   Километра три-четыре - река повернула обратно на юг,  и  Никита  стал
внимательно присматриваться к уходящим вправо ручейкам. Пару  раз  Хомяк
уже почти решался  повернуть,  но  потом  все-таки  продолжал  двигаться
дальше.
   Отличить Листовку оказалось неожиданно легко: по ширине она  немногим
уступала самой Тосне. Хомяк с облегчением повернул под  скелетоподобные,
раскрашенные инеем березовые кроны и еще  быстрее  задвигал  лыжами.  За
спиной осталось больше шести  часов  дороги,  и  день  уже  подумывал  о
переходе в сумерки.
   Здесь, в  густых  еловых  борах  и  березовых  зарос  лях,  временами
неожиданно обрывающихся в широкие замерзшие болота,  никаких  ориентиров
не имелось. Никита двигался по руслу  примерно  полтора  часа,  а  потом
наугад повернул на запад, прямо  под  садящееся  в  островерхие  вершины
солнце.
   Трудно  даже  представить,  сколько  бездонных  топей  и  вязких   ям
промелькнуло под лыжами  одинокого  путника.  Наконец  стройные  высокие
сосны, сменившие лиственные рощи, показали, что болота остались  позади.
Никита продолжал упорно пробиваться  вперед,  стараясь  не  смотреть  на
опускающийся все ниже и ниже ослепительный диск, и начиная подумывать  о
том, чтобы выбрать место для ночлега.
   Внезапно плотный лесной массив прорезала ровная полоса шириной метров
в пять. Хомяк остановился, посмотрел налево, направо...
   - Эх, весь день против течения иду, - решительно махнул  он  рукой  и
повернул направо. Через пару сотен метров русло вывело его  к  обширному
полю, уходящему далеко на север. Судя по тому, насколько оно возвышалось
над руслом - это было  не  очередное  болото,  а  именно  поле.  Немного
впереди на фоне быстро темнеющего неба различался изящный,  православный
крест. Никита побежал к нему и  вскоре  вышел  к  небольшой  крепостице,
составленной из трех построенных буквой "П" домов.
 
*** 
 
   Утром командующий армией окончательно пришел в себя и в сопровождении
епископа  и  рыцарей,  командующих   отрядами,   направился   к   Гдову.
Захваченных в Закурье лошадей как раз хватило на семерых дворян  и  даже
двух охраняющих епископа воинов. За  прошедшие  дни  земля  окончательно
промерзла, и лишь подрагивала под  ударами  копыт,  уже  не  разбрасывая
влажные комья и брызги оставшейся под ледяной коркой воды.
   В полумиле от города рыцарь изумленно натянул поводья, оглядываясь на
священника:
   - Вы же говорили, что это всего лишь небольшая  крепостица,  господин
епископ?! Да ее стены вдвое выше Кельнских и втрое выше стен Риги!
   - Так оно и есть, господин кавалер,  -  кивнул  тот.