понятно,  почему  с  такой  силой
хочется в одно место.
   Телега резко качнулась, и котел в очередной раз подпрыгнул у  нее  на
боку. Юля скрипнула зубами от боли и снова закрыла глаза. Скорей бы  все
это кончилось. Так или иначе.
   По счастью, солнце действительно катилось к закату, и  в  наступающих
сумерках телега остановилась. Вскоре потянуло  дымком,  запахло  жареным
мясом, отчего  давно  опустевший  желудок  свело  острой  болью.  Вскоре
донесся смех, жалобные женские выкрики  и  стоны.  Вполне  красноречивые
звуки.  Довольные  перекрикивания  удовлетворивших  похоть  мужчин.  Юля
бессильно скрипнула  зубами,  но  предпочла  затаиться  -  ей  вовсе  не
улыбалось оказаться татарской подстилкой вместе со своими  крестьянками.
Хотя, конечно, рано или поздно настанет и ее очередь:  раз  уж  сцапали,
теперь неминуемого не избежать.
   Мужские и женские голоса удалялись, приближались. Голоса спокойные  и
даже веселые - и Юля никак не могла понять, чему могут  радоваться  бабы
после всего того,  что  с  ними  случилось?  Снова  донеслись  гортанные
выкрики, женский плач, чей-то болезненный стон. Нет, пусть уж лучше  про
нее забудут. Забудут на несколько дней, и тогда избавление  придет  само
собой.
 
*** 
 
   Проснулась она снова от удара котла по ребрам. Невольно застонала, но
на ее вскрик в звуковом многоголосье никто внимания не обратил.  Похоже,
где-то орали верблюды -  слышала  она  однажды  этот  звук  в  зоопарке.
Тревожно ржали кони, поскрипывали несмазанные колеса множества  повозок.
Требовательно кричали  мужчины,  просительно  -  женщины.  Во  рту  сухо
перекатывался песок, но слюны не было и в помине. Рук она почти уже и не
чувствовала, а все еще зажатые тюком ноги словно горели огнем.
   "Интересно, куда они могут нас гнать? - попыталась прикинуть  Юля.  -
Середина шестнадцатого века, между Россией и  Османской  империей  Дикое
поле  лежит,  от  Оскола  до  Крыма  никак  не  менее  пяти-шести  сотен
километров получается. Других жилых мест нет. Значит, в  Крым  везут,  в
Турцию. Нет, пожалуй сдохну я куда раньше, чем они  доберутся  до  места
Сдохну, протухну и пропитаю своей вонью нашу семейную с Варламом постель
и все деревяшки. Хрен они тогда чего продать смогут".
   В данный момент даже такая месть  показалась  ей  сладостной,  и  она
попыталась  задержать  дыхание  -  умереть  прямо  сейчас,  без  лишних,
ненужных мук.
   Но когда перед глазами  уже  начали  плыть  синие  и  красные  круги,
рефлексы взяли верх, и она  глубоко,  всей  грудью,  вздохнула.  Что  ж,
придется ждать смерти от жажды. Тоже, сказывают, недолго.  Телегу  опять
качнуло, котел снова подпрыгнул, и Юля болезненно  сморщилась  -  скорее
бы!
   К вечеру она не чувствовала не только рук и ног, но  и  своего  бока,
однако облегчения это не принесло - острые, пронзающие  все  тело  волны
сменились однообразной, постоянной, тянуще-нудной болью.
   Когда татары остановились  на  очередной  ночлег  и  опять  принялись
насиловать полонянок. Юля уже не  испытывала  никаких  эмоций,  тоскливо
ожидая только одного: скорее бы забытье. А еще лучше - смерть.
   Она даже не заметила, когда очередной вечер сменился  новым  утром  и
повозка   двинулась   вперед,   перекатывая    по    онемевшим    ребрам
давяще-невыносимый котел. И не придала значения истошным  воплям,  звону
стали, непривычной дневной остановке. Разум пробудился, только когда она
увидела над собой лицо Варлама, ощутила, как ее подняли мужнины  руки  и
переложили на жесткую, как камень, землю, покрытую обломками  пересохшей
травы.
   - Юленька, ты как? Юленька, любая моя...
   - А-а... - попыталась она ответить, но за прошедшие дни  рот  пересох
так же, как окружающая степь.
   Варлам засуетился, поднес к губам горлышко бурдюка.  Она  ощутила  во
рту  непривычную  влагу,  закашлялась,  выплюнула  песок.  Потом   снова
сполоснула язык и выплюнула, и только после этого смогла пить.
   - Как ты, ненаглядная моя?
   - Спасибо, чертовски  погано...  -  Она  опять  закашлялась.  -  Руки
развяжи...
   - Да порезал я уже путы все твои.
   - Да? - Она снова дернула руками, но не обнаружила  никаких  ответных
ощущений. - Встать помоги.
   Варлам положил ее руку себе на плечо, выпрямился во  весь  рост.  Она
повисла на нем, пытаясь поставить ноги на ширину плеч,  и  ощутила,  как
конечности  очень  медленно  наливаются  словно  расплавленным  свинцом.
Опустила глаза вниз - ноги на месте. Посмотрела на свою руку, что лежала
на плече Варлама, потом на другую, свисающую вниз. Пошевелила пальцами -
двигаются.
   - Кажется, цела...
   - Конечно, цела,  боярыня!  -  подъехал  и  загарцевал  рядом  Сергей
Храмцов. - Кто  же  такую  красоту  попортить  решится?!  Побили,  вижу,
изрядно, но увечить не стали. Думали, до Крыма  заживет,  а  там  этакую
красавицу за хороший барыш сбыть удастся. Они же не дураки -  сами  себя
золота лишать!
   - Слушай, ты, уродец, - прохрипела Юля. - Где твои разъезды хваленые,
почему не упредил ни кто?
   - Так, боярыня, - покорно снес  оскорбление  витязь,  -  не  знал  же
никто, что вы тут усадьбу ужо поставили. Вот вестника и не присылали.  В
Малаховку по первую очередь помчались, в Рыжницу. Там  мы  про  набег  и
услышали. А Кочегури и Снегиревку упредить и вовсе не успели... В общем,
в усадьбу примчались. А как поняли все, в погоню пошли.
   - С тобой все в порядке, Юленька?
   - Хочешь знать, трахнули меня с прочими бабами или нет? Не  трахнули.
И без того досталось...
   - Юленька, любая моя...
   Женщина оттолкнула его в сторону,  самостоятельно  сделала  несколько
неуверенных шагов,  подняла  и  опустила  руки.  Огляделась.  По  седой,
бестравной степи в беспорядке стояло около сотни повозок, плотно забитых
грузом.  Топтались   неподалеку   три   верблюда,   валялись   несколько
изрубленных тел. Пленники - ее бабы, Николай, пара незнакомых  парней  и
пяток девок, поправляя разорванную одежду, устало сидели  на  земле.  Их
недавние хозяева: два  десятка  татарок,  старух  и  молодых  женщин,  и
столько же примерно мужчин и стариков - сбились в стадо, вокруг которого
выписывали верхом круги несколько русских воинов. Юля  выбрала  взглядом
татарку повыше ростом, в парчовых шароварах, ткнула пальцем:
   - Варлам, сними с нее штаны.
   Муж, не задавая вопросов, направился к пленнице:
   - Раздевайся!
   Та послушно  обнажилась,  закрывая  ладонями  срамные  места,  отдала
одежду.
   - Воды дай, - потребовала Юля. - И отвернитесь вы, охальники.
   Она скинула штаны, кружевные трусики - последняя память  о  двадцатом
веке, - торопливо подмылась и переоделась. Чужая одежда вызывала  в  ней
меньше омерзения, чем своя, в которую  пришлось  испражняться  несколько
раз подряд. На  душе  стало  немного  легче.  Руки  и  ноги,  вроде  бы,
слушались. Тело хоть и ныло, но не отказывало. Жрать,  правда,  хотелось
до безумия. Но теперь, когда она  снова  оказалась  среди  своих,  голод
несколько притупился.
   - Лук мой никто не видел?
   Один из воинов, описывающих  круги  вокруг  пленников,  отделился  от
остальных, снял колчан и налуч с холки коня и протянул женщине:
   - Прими, боярыня. Твой черный лук ни с одним не  перепутаешь.  Тугой,
однако! Я едва наполовину натянул.
   Витязь вернулся в круг, а  Юля  извлекла  свое  оружие  и  придирчиво
рассмотрела.
   - Не волнуйся, боярыня, не повредили, - опять подал голос Храмцов.  -
Хороший лук, как три молодые полонянки, стоит. Берегли,  наверняка,  как
зеницу ока.
   - Ремень мой с ножом где?
   - А этого добра бесхозного ноне здесь сколько  хочешь,  -  усмехнулся
витязь. - Любой выбирай, никто слова поперек не скажет.
   - Мне татарского не надо,  -  брезгливо  поморщилась  Юля,  не  желая
мародерничать среди трупов.
   - Так откуда у них татарское? - усмехнулся местный боярин.  -  У  них
все ворованное, своего ничего нет. Бери любой, не бойся.
   К жене Варлама  подскакали  почти  одновременно  Анатолий  и  Николай
Батовы, протянули ножи. Один - длинный остроконечный кинжал  в  костяных
ножнах, второй - слегка изогнутый турецкий нож в шитой  золотом  кожаной
оправе. Юля секунду поколебалась, а  потом,  не  желая  никого  обидеть,
забрала оба.
   - Ты же говорил, осенью татары  не  приходят,  Сергей  Михайлович?  -
несколько успокаиваясь, спросила боярыня. - Так откуда эти козлы вонючие
приперлись?
   - То не османы, - покачал головой витязь.  -  Крымчане  только  летом
приходят, и без обозов. Это с  Астраханского  ханства  изменники  бегут,
власти государевой признавать не желая. Ничейные разбойники.  Одного  не
понимаю. В Кочегури они пять баб поймали и двух  смердов.  В  Снегиревке
еще четырех, одного  мужика  и  троих  детей.  Куда  снегиревский  полон
делся?
   - Там еще орда была! - услышала его слова одна из женщин. - Они вчера
в сторону Донца от этих отвернули.
   - А-а, вот оно как... - натянул поводья воин.
   - Цыганской тропой пошли. Ну что, бояре, нагонять надо?!
   - Разве угонишь? - покачал головой Григорий.
   - Они нас ужо, почитай, на два дня обгоняют.  Да  еще  завтра  вперед
уйдут...
   - Да куда эти  кочевники-обозники  от  нас  денутся?  -  презрительно
сплюнул в сторону татар Храмцов - Они же с отарами ползут, с  кибитками,
с полоном. Как ни гони, а больше десятка верст за день не пройдешь. А  у
нас с собой только кони заводные! Впятеро быстрее помчимся.
   Григорий Батов оглядел разгромленное кочевье и понимающе кивнул.
   - Эй, Степан! - окликнул  своего  смерда  Храмцов.  -  Пройдитесь  по
кибиткам, крупу и зерно ищите. Заводным коням торбы  и  мешки  засыпьте.
Сейчас дальше пойдем.
   - Сергей Михайлович, а как же это... - указал на стоящие  тут  и  там
телеги, на приходящих в себя после пережитого кошмара смердов.
   - Пару конников оставьте на всякий случай, - пожал плечами боярин,  -
чтобы назад до усадьбы проводить. Пусть кибитки в обоз соберут неспешно,
да завтра поутру и двигают.
   - Ага, - кивнул Григорий и повернулся к младшему брату:
   - Давай, Коля. Бери себе Илью, и уводите их к усадьбе.
   - А почему я?! - обиделся тот. - Вон,  пусть  жинка  варламовская  их
домой провожает. Все одно истая амазонка.
   - Ты на бабу дела мужского не вали! - моментально парировала  Юля.  -
Ты боярин, вот смердов своих и охраняй. А я подле мужа посижу.
   - Не выйдет, - негромко вздохнул Варлам. - Двоим с таким  полоном  не
совладать.
   - Это точно, - согласился Храмцов и обнажил саблю. - Не совладать.
   Юля поняла, что сейчас произойдет, и отвернулась. Она ни на мгновение
не пожалела пойманных с поличным татар - коли хочешь жить за чужой счет,
всегда будь готов к ранней смерти. Сейчас у них было  дело,  куда  более
важное, нежели  жизнь  полусотни  клопов,  питающихся  чужой  кровью,  -
спасение из неволи восьмерых русских людей.
   Вырубив пленников, боярский  отряд  из  полутора  десятка  всадников,
включая Юлю, во  весь  опор  помчался  на  запад,  не  разбирая  дороги.
Впрочем, дорога здесь была везде:  ровная,  как  пустой  стол,  степь  с
редкими  пологими  взгорками  верста  за  верстой  ложилась  под  копыта
скакунов. Спустя пару часов боярин Храмцов перешел  на  неспешную  рысь,
потом на шаг. Впереди показались заросли  кустарника,  а  еще  дальше  -
кроны деревьев. Смысл действий воина стал понятен. Напоить  распаренного
коня - значит изрядно подорвать ему  здоровье.  Перед  водопоем  лошадей
следует выхаживать, ждать, пока у них установится дыхание, да и сами они
несколько остынут. Причем лучше делать это не на берегу реки или  озера,
а двигаясь в нужном направлении. И в пути лишний час сбережешь, и к цели
ближе окажешься, и скакуна не опоишь.
   Действительно  -  под  ивовыми  корнями  журчал  по   песчаному   дну
прозрачный поток, глубиной по щиколотку и шириной  в  три  шага.  Боярин
спрыгнул на землю, ослабил коню подпругу,  чтобы  голову  мог  опустить,
подвел его к воде.
   - Это Лягушачий Днепр, - пояснил витязь. - Там, - махнул он  рукой  в
сторону степи, - до самого Оскола воды нет. Астраханские татары, что  на
усадьбу кинулись, еще целый день до реки не дошли. Там, - махнул  он  за
ручей, -  поперек  дороги  несколько  оврагов  длинных  и  глубоких.  На
повозках замучишься пробираться. Проще этой стороной объехать. А значит,
самый удобный водопой для них - здесь, у Лягушачьего  Днепра,  никак  не
миновать. Тут и следы искать потребно.
   Напоив лошадей, отряд разделился надвое, устремившись вверх и вниз по
Днепру, условившись, что бояре Батовы, буде не найдут татарских  отметин
до самого Донеца, станут нагонять  Храмцова,  а  коли  найдут  -  пошлют
вестника и двинутся по следу. Однако столь сложный план не потребовался:
вытоптанная поляна со следами кострищ и глубокими полосами  от  тележных
колес оказалась всего в нескольких сотнях саженей выше, и боярин  Сергей
окликнул братьев просто голосом.
   - Утром здесь стояли, - кивнул он на свежие конские катыши. -  Дерьмо
еще воняет.
   - Так что, погоним? - Григорий подъехал ближе. - Коли за  день  верст
на десять ушли, за час догоним.
   - Коней в конец запарим, да и сами устали, - покачал головой  витязь.
- Не дело в сечу истомленными лететь.
   - Не отпускать же нехристей!
   - Нет, конечно. - Боярин Храмцов лихо упал с седла головой вниз и так
же ловко выпрямился, сорвав травинку. Сунул  ее  в  зубы.  -  Не  спешат
татары, не ждут погони. По всему видать, знали, куда шли. Деревни хотели
похапать, да и уйти до сполоха. Покуда уцелевшие,  схоронившиеся  смерды
до  воеводы  в  Оскол  вестника  снарядят,  пока  дойдет,  пока  Дмитрий
Федорович рать снарядит... Они в Диком поле и сгинут бесследно. Откуда ж
им знать, что тут вы появились, и в тот же день по следу ринетесь?
   - К чему ведешь, Сергей Михайлович?
   - Коли по уму, - скусил витязь травинку, - на ночевку им у  Литовской
мельницы вставать удобно. Там и дорога накатанная, луг широкий,  запруда
еще уцелела - коней поить сподручно. И уходить оттуда кочевью по  дороге
ой как удобно. А она через  Марьино  пепелище  и  аккурат  к  Верблюжьим
холмам ведет. Они там завтра вскоре после рассвета появятся. А мы верхом
еще до заката поспеем. Там и отдохнем, туда и татары сами подойдут.
 
*** 
 
   Фатхи-Гиз-зат,  доглодав  холодный  бараний  позвонок,  кинул  его  в
оставшийся от вчерашнего  костра  черный  круг,  после  чего  подошел  к
привязанной к колесу молодухе.
   - Ну что, тюльпан, пошли на водопой? -  рассмеялся  он,  развязал  ей
руки и накинул на шею петлю. - Давай, поторапливайся, тебя  никто  ждать
не станет.
   Он привел ее к запруде, где невольница, опустившись  на  четвереньки,
напилась вместе с конями чистой воды, потом отвел к кустам  шиповника  и
обождал, пока она, присев под кустом, не сделала свое дело. После  этого
он подвел ее к своей кибитке и привязал за  руки  к  деревянному  борту,
продев веревку через сделанное именно для такого случая  отверстие  -  к
отверстию другого борта была привязана корова.
   - В тюльпаны поиграем? - весело он предложил он.
   Невольница промолчала, и он принялся задирать подол ей на голову.
   Игру в тюльпаны показали ему татары из  Арнаутской  орды,  когда  они
пять лет назад ходили в  набег  на  Муром  и  налетели  на  селение,  не
успевшее получить весть о  приходе  извечного  русского  ужаса.  Веселые
кочевники тогда задирали подолы столь любимых русскими  девками  юбок  и
платьев выше головы и связывали там веревками,  приматывая  к  запястьям
рук. После этого пленницы начинали напоминать тюльпан,  которыми  каждую
весну покрывается степь - большой бутон на высокой тонкой, гибкой ножке.
Было очень похоже - вот только ножки сделанных ими цветов были белыми  и
имели весьма соблазнительные формы. Девки тыкались из стороны в сторону,
ничего не видя, не в силах ни снять платья, ни  опустить  его  вниз,  ни
хоть как то защититься - а они веселились, то подкалывая их  ножами,  то
тиская за грудь или задницу, либо, когда  возникало  желание,  пользуясь
ими, как только хочется.
   Весело было. А теперь в Казани сидит московский воевода, в  Астрахани
- московский воевода, за пойманную и попользованную русскую девку тебя в
любой момент повесить могут, или виру взять.  Невольники  все  по  домам
отпущены, новых взять негде. И остается или бежать с родных кочевий, или
работать самому, своими руками, как последнему неверному.
   Ударом ступни он раздвинул невольнице  ноги,  запустил  туда  ладонь,
немного потискал, забавляясь ее вздрагиваниями  и  чувствуя  нарастающее
желание, потом приспустил штаны и резко вошел - всей силой, какой только
мог. Полонянка уперлась руками в повозку, та сдвинулась немного  вперед,
а он долбил и долбил русскую девку,  словно  вымещая  на  ней  обиду  за
отнятую вольготную, сытую жизнь,  лихое  веселье,  достаток  и  свободу.
Наконец напряжение взорвалось волной  сладкой  истомы.  Он  отступил  от
невольницы, подтянул и завязал штаны. Потрепал ее по белой щеке, стиснул
податливую грудь - хороша девка! В Ор-Копе можно будет  сменять  на  нее
пару породистых жеребцов, а потом уйти в  степь  уже  одному,  со  своим
табуном.
   Фатхи-Гиз-зат прошел  вперед,  продел  вожжи  впряженного  в  кибитку
мерина через отверстие в борту предыдущей повозки. Отошел  в  сторону  и
поднялся в седло своей каурой кобылы. Поднялся на стременах,  выглядывая
вперед...
   Ну, наконец-то! Первые телеги, мелко  трясясь,  Двинулись  по  дороге
вперед. Кочевье вытягивалось в Длинный обоз,  позади  которого,  жалобно
бекая, трусили волжские овцы. От былого богатства  осталось  всего  лишь
немногим более двух сотен - остальные разбежались, как только из кочевья
ушли все невольники. Хорошо хоть, нукерам  Лухан-бея  удалось  сохранить
конский табун, в котором сейчас шли и пятнадцать кобыл Фатхи-Гиз-зата.
   Обоз из почти полусотни повозок вытянулся длинную  ленту  на  ведущей
куда-то к двугорбому холму дороге, и татарин, заскучав рядом с  матерью,
сидящей сейчас  на  козлах  кибитки,  как  простая  русская  невольница,
помчался вперед. И очень вовремя: вперед на холме он заметил  шевеление,
и с изумлением осознал, что это - девка!
   Еще одна ладная молодуха, в пару к той, что бежит сейчас за  повозкой
- это уже не маленький, а весьма неплохой табун,  который  точно  сможет
прокормить и его, и старую мать. А коли Аллах будет милостив - то и  тех
невольниц, что он поймает еще и станет возить с собой, заставляя ласкать
себя ночью и собирать кизяк днем.
   Татарин негромко выругался, поняв, что заметил добычу не один, что от
обоза отделяются и устремляются вперед все новые и новые  всадники  -  а
он, как назло, все время плелся в конце обоза, перед следящими за отарой
мальчишками, и теперь оказался в самом конце скачки!
   Высокая, стройная девушка в парчовых шароварах и мужской косоворотке,
сквозь которую соблазнительно  выпирала  высокая  грудь,  словно  дразня
мужчин, тряхнула головой, позволила длинным шелковистым  волосам  упасть
вперед через плечо, потом откинула их назад, выдвинула вперед  колчан  и
подняла лук.
   - Лук? - удивился Фатхи-Гиз-зат. - Откуда у  русской  бабы  лук?  Эти
урожденные рабыни и натян...
   Граненый наконечник пробил его грудь, стрела, пронзив тело  насквозь,
глубоко вонзилась в круп кобылы, и Фатхи-Гиз-зат, так и не додумав своей
мысли, завалился набок.
   Скорей, скорей! Татары  мчались  вперед,  пригибаясь  к  шеям  коней,
прячась за ними от стрел, но не отвечая на  выстрелы,  чтобы  не  ранить
ладную девку - не попортить товар.  Потуги  русской  полонянки  отбиться
вызывали смех: куда бабе против прирожденных  воинов!  Да  и  не  видно,
чтобы куда-то попадала.
   На доносящийся со стороны обоза вой они  не  обращали  внимания  -  а
именно там татарки уже раздирали себе лица, видя самое главное:  лучница
стреляла не в первых всадников, а в задних, убивая их одного  за  другим
незаметно для остальных.
   До татар осталось полторы сотни шагов, сотня, полсотни...
   - Варла-а-ам!!!
   И тут