Многолетняя, затяжная военная кампания  в  Московии,  покорение  этих
языческих земель выгодны Венеции, интересны империи и крайне  важны  для
него. Потому, что иного пути к высоким постам, власти  и  известности  у
него нет.
   - Во всем этом великую Османскую  империю  может  обеспокоить  только
одно, - громко щелкнул камнями четок гость. - Что,  если  молодым  ханом
движет лишь честолюбие? Может быть, приняв на себя  тяжесть  власти,  он
сочтет, что достиг желаемого и  успокоится,  занявшись  иными  насущными
делами, коих у любого правителя случается в избытке?
   - Молодой хан отнюдь не молод, - успокаивающе ответил  хозяин.  -  Он
долго казался тихим и незаметным, одним  из  многих  мальчиков  ханского
гарема. Но десять лет назад  у  него  в  кочевье  завелся  демон.  Самый
настоящий демон войны. И этот демон будет рваться на  север,  даже  если
молодого хана запереть в клетку и спрятать в подвал. Вот только...
   - Что? - приподнял брови гость.
   - Наместник небольшого городка далеко не всегда способен повлиять  на
дела целого ханства...
   - Это  можно  понять,  -  согласился  гость.  -  Но  если  султанский
наместник в крымском ханстве, полновластный паша дал  бы  обещание,  что
после его назначения доблестные османские воины двинутся на север  и  не
остановятся, пока не намочат свои войлочные туфли в холодных  морях,  на
него можно было бы положиться?
   - Османские войска двигались  бы  на  север  каждый  год,  верста  за
верстой до тех  пор,  пока  паша  оставался  бы  жив,  -  твердо  заявил
наместник Балык-Кая.
   - Да, - поджал губы монах, - ваша уверенность вселяет в меня надежду,
уважаемый Кароки-мурза. Но паше следовало бы, наверное,  знать,  что  во
владениях великого султана есть очень маленькая страна Трансильвания.  И
правит в ней коренастый, кривоногий, низкорослый воевода по имени Стефан
Баторий. Этот человечек поедает султанское золото лопатами, но  в  обмен
обещает добиться для империи  того,  что  многие  лежащие  на  севере  и
востоке отсюда земли попадут в  лоно  империи  сами  собой,  без  всяких
стараний со стороны крымского ханства. И если наш доблестный паша станет
медлить, то может оказаться так, что его услуги не понадобятся вовсе.
   - Вы хотите напугать поверившего вам пашу?
   - Нет, - мотнул головой монах. - Я хочу его предупредить, что на пути
на север могут встретиться  самые  неожиданные...  друзья.  И  он  может
оказаться лишним, а сипахи - под стенами  Венеции.  Вы  меня  понимаете,
уважаемый Кароки-мурза? Как раз я предпочел бы воинскую славу  отважного
паши всем успехам некоего трансильванского воеводы.
   - Угу, -  усвоил  предупреждение  Кароки-мурза.  -  И  когда  Баторий
предполагает начать свой поход?
   - Насколько мне известно, он просил у своего благодетеля пять лет для
собирания сил.
   Хозяин дома, забыв про одышку, весело рассмеялся:
   - Какой лентяй! Молодой хан, о котором мы  сегодня  говорили,  сможет
начать  наступление  ближайшим  летом  после  своего  назначения.  И  не
остановится, пока не сядет на царский трон в главном дворце Москвы.
   - Что же, я очень рад вашей уверенности,  уважаемый  Кароки-мурза,  -
поднялся гость и протянул османскому наместнику свои  четки.  -  Примите
этот скромный подарок,  дорогой  единоверец.  Поверьте,  подобные  четки
встречаются очень редко. И если вы увидите их у кого-то  еще,  то...  То
может быть, это буду я. И большое вам спасибо за кофе.
   - Кофе! - спохватился хозяин. - Сейчас...
   - Ни к чему, уважаемый Кароки-мурза, - остановил его гость. -  Беседа
с вами доставила мне куда большее удовольствие, нежели  любое  возможное
угощение. И... и не нужно вам будущим  летом  покидать  этот  прекрасный
полуостров. Честное слово.
 
Глава 4 
ФИРМАН 
 
   Боевая  галера  османской  империи:  черная,  низкобортная,  узкая  и
длинная - двадцать весел с каждой стороны, шесть хищно смотрящих  вперед
крупнокалиберных бомбард на носу, над окованным железом тараном - прошла
через узкое, с поворотом, горнило бухты, осторожно обогнула две торчащие
из воды обугленные мачты и нацелились тараном на скальный отвесный берег
порта. Деревянные лопасти, последний раз ударив  по  воде,  поднялись  в
воздух, замерли, роняя на спокойную гладь жемчужные  капли,  после  чего
весла с грохотом втянулись в отверстия на бортах.
   Галера тем не менее продолжала  двигаться  вперед,  постепенно  теряя
скорость. Рулевой с  силой  навалился  на  кормовое  весло,  не  столько
поворачивая, сколько гребя  им,  ускоряя  поворот  -  и  вот  уже  судно
повернулось боком к причалу, каковым после  пожара  стала  служить  сама
скала,  отвесно  обрывающаяся  глубоко  в   воду,   и   очень   медленно
накатывается на нее. Полуобнаженные моряки торопливо выбросили  за  борт
несколько деревянных чурбаков на  длинных  веревках,  не  давая  корпусу
ободраться о камень, выпрыгнули на берег, торопливо разматывая веревки.
   С грохотом упали на берег сходни, двое одетых  в  рубахи  и  шаровары
слуг вывели  по  толстым  доскам  тонконого  вороного  жеребца,  тут  же
принялись его седлать. Следом сошло еще несколько коней - но  этих  вели
уже вооруженные ятаганами воины.
   Последними на сходнях появились пятеро  сипахов  в  обычных  арабских
доспехах: островерхие шлемы, кольчужные рубахи с  вплетенными  в  гибкую
броню большими округлыми дисками на груди и  продольными  пластинами  на
животе; обшитые железной  чешуей,  похожей  на  большие  медные  монеты,
подолы и короткие рукава.  На  поясах  висели  кривые  сабли  и  длинные
кинжалы - копья и небольшие легкие  щиты  ожидали  османских  рыцарей  у
седел.
   Поднявшись на коней, кавалькада сорвалась с места и  помчалась  через
город, нещадно сбивая с ног зазевавшихся людей,  да  еще  и  огревая  их
плетьми, дабы в следующий раз были внимательны и почтительны.
   Охраняющие ворота янычары не только не попытались задержать всадников
или хотя бы узнать, кто они такие - воины дружно навалились на  груженую
изюмом и вяленой рыбой повозку, оказавшуюся на дороге, сворачивая  ее  в
сторону, после чего вытянулись в струнку, выпятив грудь. И только  когда
сипахи умчались вверх по дороге, один из янычар почтительно пробормотал,
глядя им вслед:
   - Султанский гонец прибыл...
   Тридцать верст - смешное расстояние для застоявшегося  коня  арабской
породы, и гонец преодолел его широкой рысью всего за пару часов,  вскоре
после полудня спешившись у  окаймленного  двумя  высокими,  островерхими
минаретами желто-коричневого ханского дворца.
   Стоящая у дверей стража, нутром учуяв важного  гостя,  посторонилась,
пропуская сипахов внутрь.
   - Где хан? - одними губами спросил начальника караула один из гостей.
   Десятник, кивнув, первым побежал вперед.
   По счастью, Сахыб-Гирей в этот час не нежился в гареме,  не  спал,  и
попивал кофе. Он как раз собрал свой диван -  калги-султана,  калмакана,
гурэддина,  верховного  муфтия,  кырым-бека  рода  Шириновых,  самолично
Барын-бека и Аргин-бека и двоих богатых греческих откупщиков.
   Охраняющая покои стража крымского хана так же догадалась не  вставать
на дороге османских рыцарей, и сипахи без стука  ворвались  в  усыпанную
подушками комнату.
   Над диваном  повисла  мертвая  тишина.  Первый  из  вошедших  сипахов
расстегнул поясную сумку, извлек  из  нее  деревянную  трубку,  закрытую
крышкой  и  запечатанную  воском  со  свисающей   печатью,   почтительно
поцеловал и двумя руками протянул Сахыб-Гирей.
   - Великий султан Селим, сотрясатель вселенной, мудрейший и величайший
посылает тебе свой фирман, уважаемый хан.
   Сахыб-Гирей, в чьих  жилах  смешалась  кровь  генуэзских  поселенцев,
русских невольников и татарских завоевателей, давших новому народу  свое
имя - черноволосый, кареглазый  и  светлокожий,  поднялся  навстречу,  с
поклоном  принял  письмо  и  тоже  почтительно  поцеловал  футляр.  Годы
иссушили хана, успевшего дважды побывать на троне Казанского  ханства  и
почти треть века  -  на  крымском  престоле.  Он  стал  худощавым,  щеки
ввалились, лицо покрылось мелкими морщинами, веки казались пергаментными
и полупрозрачными. Но суставы его по-прежнему оставались  подвижными,  а
разум еще не покинул старое тело.
   - Сим он повелевает тебе, хан Сахыб, - продолжил  воин,  -  не  медля
собрать свои кочевья, своих  воинов  и  вассалов,  направиться  в  земли
черкесские, карачаевские и касогские,  дабы  к  осени  добыть  для  него
десять тысяч молодых невольников на весла для строящихся ныне в Гелиболе
галер.
   - Слушаю и повинуюсь, - опять поцеловал султанский фирман Сахыб-Гирей
и повысил голос:
   - Повелеваю немедленно разослать призыв во все подвластные мне улусы,
дабы все воины, услышавшие его приготовили с собой припасы на три месяца
похода, трех запасных коней, оружие и собрались... -  хан  покосился  на
калги-султана.
   - Op-Копа, - подсказал военачальник.
   - В степи у крепости Op-Копа! -  закончил  хан.  И  еще  прежде,  чем
султанский посланник покинул стены дворца, из него во все  стороны  один
за другим помчались нукеры из тысячи ханских  телохранителей,  каждый  с
двумя заводными конями и единственным требованием: к оружию!
   Правда, имелся в этом приказе  один  небольшой  момент,  малопонятный
простым татарам,  но  вызвав-широкую  улыбку  Кароки-мурзы:  Сахыб-Гирей
отводил на подготовку к набегу не обычные три или четыре недели, а целых
семь - полтора месяца.  Это  означало  одно:  крымский  хан  рассчитывал
дождаться, пока Девлет-бей вернется из своего обычного весеннего  набега
на русские окраины и либо включить ушедшие с ним сорок тысяч  нукеров  в
свои  ряды,  либо  вовсе  поручить  руководство  войной  получившему  за
последние годы немалую известность племяннику.
   По всему Крымскому ханству стар и млад,  не  пошедший  добровольно  с
Гиреем-младшим, ныне доставали запылившиеся от безделья  кожаные  мешки,
сушили на огне пшено,  затем  толкли  его  или  обжаривали  с  солью,  а
некоторые - мололи  на  небольших  ручных  мельничках.  В  те  же  мешки
укладывались  обычный  или  кобылий  сыр,  мясо,  баранье,   козье   или
лошадиное, копченое, или вяленое,  или  сушеное,  изрезанное  на  мелкие
кусочки и лишенное костей.
   Но много  ли  времени  нужно  степняку,  извечному  кочевнику,  чтобы
сняться с места?  Считанные  часы.  Посему  большинство  татар,  получив
приказ, не стали никуда торопиться, а лишь проверили -  насколько  легко
выходит из ножен древняя  сабля,  достаточно  ли  стрел  в  колчане,  не
рассохлось ли ратовище у копья, да не потрескалась ли дуга тугого  лука.
А потом снова вернулись к своим тучным стадам.
   Заторопился только сотник Алги-мурзы Шаукат - взяв с  собой  половину
воинов, охранявших дворец султанского наместника, он умчался на север  с
письмом Кароки-мурзы, предназначенном для Девлет-Гирей. Мурза  советовал
своему татарскому союзнику, что уже должен возвращаться из набега и  как
раз подходить к Изюмскому броду, до конца июня в ханство  не  входить  -
пусть обленившийся Сахыб исполняет султанский приказ сам.
   Впрочем, наверное, мчались на север и  другие  гонцы  -  потому,  что
спустя две недели после получения в Бахчи-сарае начальственного фирмана,
сообщение о поднимаемом для похода на Северный Кавказ ополчении достигло
московского Кремля.
 
*** 
 
   - Боярыня, - подбежав, торопливо поклонился  Ефрем.  -  Гости  к  нам
нагрянули.
   - Кто?
   - То не ведаю, -  выпрямившись,  холоп  поправил  на  боку  саблю.  -
Сказывают, бояре московские.
   - Сейчас иду, - кивнула Юля.  -  Ступай.  Мальчишка,  опять  поправив
саблю, убежал обратно на стену.
   Всем шести холопам,  выжившим  после  схватки  с  лезущими  на  стену
татарами, Варлам подарил  по  сабле  -  настоящей,  московской,  которой
человека вместе с доспехом пополам развалить можно, и железо им в  Ельце
купил - куяки сшить. Саблями мальчишки гордились,  расставаться  с  ними
отказывались и днем и ночью - но  привыкнуть  к  висящей  сбоку  тяжести
никак не могли.
   Господи, восемнадцать лет - дети ведь еще!
   Юля попыталась вспомнить себя в восемнадцать  шил  посудину  до  дна,
стряхнул последние капли на землю и с поклоном вернул:
   - Благодарствую, боярыня Юлия. Рад видеть тебя в добром здравии.
   - Антип, Тадеуш,  Войцех,  -  махнула  рукой  подворникам  барыня.  -
Лошадей примите.
   - Супруг как твой, боярыня? -  вежливо  поинтересовался  гость.  -  В
здравии ли он?
   - Спасибо, здоров, Даниил Федорович, -  кивнула  Юля.  -  В  Ольховку
уехал. Там два смерда луг заливной не поделили. Соседи  сказывают,  чуть
до смертоубийства не дошло.
   - Да, это бывает, - кивнул дьяк. - А я ему гостинец обещанный привез.
Петерсемены два бочонка. А еще вина бургунского  и  мальвазии.  И  тебе,
боярыня, не обессудь, тоже подарок привез.
   Дьяк  развязал  уже  снятую  с  коня  суму,  вынул   лежащую   сверху
душегрейку, встряхнул и накинул Юле на плечи.
   - Вот, боярыня. От души подарок, прими, не обижай...
   Телогрейка была сшита  из  толстой  коричневой  байки,  по  плечам  и
спереди оторочена горностаем, а поверху, треугольником вперед, на  грудь
и назад, ниже лопаток нашит пышный мех чернобурки.  Свободное  место  на
груди, между плечами и чернобуркой, украшали алые яхонты:  толи  рубины,
толи шпинель.
   - Спасибо, Даниил Федорович, - покачала головой Юля, -  ну,  удружил.
Уж не знаю теперь, чем и отдариваться.
   - Братину вина из троих рук принять, большей награды  и  не  надо,  -
попытался отшутиться гость. - Да одежку сию на тебе увидеть.
   Умом Юля понимала, что больших трат боярин на подарок не  понес.  Она
уже привыкла к странному соотношению ценностей  этого  мира,  в  котором
горностай ценился ниже грубо сработанного  стеклянного  стакана,  мед  -
ниже желтоватого жесткого сахара; в котором смерд мог иметь пять лошадей
и только одну пару штанов,  а  помещик  -  разъезжать  на  туркестанском
жеребце с отделанной серебром упряжью и  пухнуть  с  голоду,  в  котором
рубленые дома ставились и сносились с легкостью  матерчатых  палаток,  а
обычные засапожные ножи с почтением передавались от отца к сыну,  а  при
износе лезвия - относились к кузнецу, чтобы тот  наковал  новую  режущую
кромку.
   - Проголодался с дороги, Даниил Федорович? - поинтересовалась Юля.  -
Сейчас откушать желаешь, али хозяина подождешь?
   - А скоро вернуться обещал?
   - К обеду, - подняла глаза к небу Юля. - Вроде, полдень уже  настает,
скоро подъедет. - Она хитро прищурилась, и добавила:
   - Щучьи головы с чесноком есть  холодные,  и  уха  с  шафраном.  А  к
приезду Варлама заячьи почки в молоке и с имбирем стушиться должны. Сама
намедни в поле косого подстрелила, да Варлам двух кистенем зашиб.
   - Да уж конечно подожду, боярыня, - рассмеялся дьяк. - Да и  не  тоже
одному за стол садиться, коли хозяин недалече. Обожду.
   Впрочем, Варлам Батов примчался скоро  -  еще  до  того,  как  боярин
Адашев успел пересказать хозяйке московские новости. Стремительно влетев
во двор, спрыгнул с коня, по-дружески обнял государева дьяка,  поцеловал
жену:
   -  Вели  накрывать,  Юленька,  голоден,  как  волк.  Ну  смерды,   ну
крохоборы!  Хоть  бы  кто  у  помещика  спросил.  Не  поверишь,   Даниил
Федорович, свару из-за луга учудили, что я  и  вовсе  никому  не  давал!
Пришлось обоим начет назначить. Соседи в голос хохотали: кабы  ссоры  не
вышло, так и косили бы дальше, я и не прознал. Но  теперь...  Ты  какими
судьбами у нас, Даниил Федорович?
   -  По  твою  душу,  боярин  Варлам  Евдокимович,   -   дьяк,   широко
перекрестившись, поклонился Юле.
   - Ты уж извини, хозяюшка,  но  в  этот  раз  заберу  я  твоего  мужа.
Государь южные волости на татар исполчить повелел.
   - Опять на татар? - удивился боярин Батов. - Ушли же они  недавно?  И
вроде как, без добычи вовсе. У меня ни единого смерда не взяли.
   - То дело другое, - покачал головой гость. - Весть из  Крыма  пришла,
что по приказу султанскому хан набег на  черкесские  земли  начинает.  А
поскольку племена тамошние  уже  полтора  десятка  лет,  как  Москве  на
верность присягнули, указал мне Иван Васильевич рать наскоро  собрать  и
племена тамошние оборонить.
   - Ясное дело, - кивнул хозяин усадьбы. - Ну, коли государь на  службу
призывает, стало быть, пойдем. От долга перед Русью Святой открещиваться
не станем.
   - И я с тобой, - моментально сообщила Юля. - Одного не отпущу.
   - Ну куда тебе, Юленька? - развел руками Варлам. - То ведь  не  набег
скорый, и не свой поход в охотку. Там ведь и в сечу ходить  придется,  и
от лавы татарской строй держать...
   - А то я в поход не ходила, - хмыкнула бывшая спортсменка.  -  Забыл,
как мы крестоносцев на Луге долбали?
   - Любая моя, - осторожно попытался возразить муж. - Но ведь не было у
нас с тобой тогда детей малых. И хозяйства никакого не  имелось.  Только
сабля, да шкура медвежья на двоих.
   - Я на шкуре его спала, - пояснила Юля для навострившего уши Адашева.
- А он рядом на траве.
   - Помню, - кивнул гость. - Помню я историю про поход сей.  Это  когда
опричник  государев  Зализа  Семен  Прокофьевич  набег  ордынский  зимой
остановил?
   - Он самый, - кивнула Юля и запоздало сообразила, что спать зимой  на
траве, мягко выражаясь, затруднительно. -  В  общем,  невенчаны  мы  еще
были.
   - Понятно, -  пригладив  бороду,  кивнул  Даниил  Федорович.  -  Коли
невенчаны, тогда да.
   - Но будь моя воля, - не удержался Варлам, - я бы тебя и тогда в сечу
не пустил.
   - Не пустил бы в сечу, - не сдержав улыбки от  давнего  воспоминания,
парировала Юля, - некого было бы потом в Каушту из Бора  по  реке  домой
везти. Ты помнишь, когда мне про десять сыновей первый раз сказал?
   Батов тоже улыбнулся и взял жену за руки.
   - Я вот рассказать тебе хотел,  Варлам  Евдокимович,  -  с  серьезным
выражением лица начал гость. - Про помещика нашего, Думова Сергея из-под
Вологды. Ходил он на Засечную черту с ополчением, татар о  прошлом  лете
стеречь. Так представляешь, вернулся через год домой, а  приказчик  его,
оказывается, все добро продал, смердов обобрал до нитки,  отчего  те  по
соседям разбежались, казну всю помещичью  собрал,  да  и  сбежал  с  нею
незнамо куда. Так и остался боярин Сергей только с тем, с  чем  в  поход
собирался:  оружием,  котелком  медным,  да  топориком   малым.   Теперь
побирается, сердешный, на дороге, что в Клин от Москвы ведет.
   - Слышал я про такое, - кивнул Варлам. - У нас в Водьской пятине тоже
староста деревенский помещика обобрал, пока тот в походе был. Оброк весь
собрал, деньги, что у боярина в кубышке имелись, вынул, добро продал, да
в бега ударился.
   - Ну что вы врете, как сивые мерины? - вздохнула Юля. -  Что  вы  мне
голову морочите? Ну, коли ваш Сергей боярин, коли поместье от  родителей
получил, так наверняка у него в усадьбе бабка с  дедом,  мать  или  отец
старые еще живут, жена с детьми, сватья-теща али  еще  какая  приживалка
обитает! Кто же  даст  приказчику  смердов  сживать  или  в  казну  лапу
невозбранно  запустить?  Даже  если  государь  воину  храброму  поместье
пожаловал - все одно жена быть должна, родственники какие  прибьются.  И
уж если бояре ваши дураки такие, что всех близких  со  свету  сжили,  из
дома своего выгнали: так ведь и приказчика он сам выбирал. О чем  думал?
Страсти, что вы придумываете, только у одного на тысячу случиться могут.
И то не обязательно случатся. Что вы мне  вкручиваете,  мужики?  Я  что,
похожа на идиотку?
   - Ты, боярыня Юлия, - вкрадчиво сообщил Адашев, - похожа на  хозяйку,
что поместье свое без пригляда бросить готова. И родичей у тебя,  как  я
вижу, в усадьбе нет.
   - Сговорились?
   - Как можно? - улыбнулись в одинаковые бороды витязи. - Что есть,  то
и говорим.
   - Это дискриминация женщин!
   - Это любовь к тебе, милая моя, - ответил Варлам, уже успевший не раз
услышать мудреное ругательство. - Я тебя пред Господом беречь  поклялся,
и в дальний переход, за Дикое поле брать не стану. А н