трескиванье  радио  с
"Риковери"  вдруг  вмешалось  резкое  щелканье  позывных   "Аметиста",
характерное  для мощной радиостанции нового линкора.  Радист простучал
ответ,  и Ганешин выслушал четкие сигналы, славшие привет американской
экспедиции   и  поздравления  личному  составу  "Аметиста".  Особенное
удовольствие адмирал выражал Ганешину.  Ответив командующему,  Ганешин
приказал радисту:
     - Передайте     на     "Риковери"     начальнику     американской
океанографической    экспедиции    Милльсу:   "Командующий   советским
Тихоокеанским флотом только что передал вам поздравление со  спасением
и пожелания дальнейших успехов в вашей отважной работе".
     Через пять минут Ганешин крепко спал у себя в каюте.

                                * * *

     Осенний владивостокский дождь лил нескончаемыми потоками, хлестал
в   высокое  окно  кабинета  Ганешина.  Моряк  перечитывал,  собираясь
отвечать,  письмо  от  обоих  спасенных  им   полтора   месяца   назад
американских   ученых.   Догадливые   люди  направили  письмо  на  имя
командующего с  просьбой  передать  Ганешину,  разыскать  которого  не
составило для адмирала затруднения.
     "Только тот,  кто  провел  в  безнадежности и отчаянии шестьдесят
часов на недоступном дне океана,  может  понять,  что  сделали  вы,  -
писали  ученые.  - Несколько часов изо всех сил мы пытались отделить с
помощью винтового пресса присосавшийся  груз,  задыхаясь  и  обливаясь
потом в леденящем холоде батисферы.  Нельзя передать, что пережили мы,
уже впадая в тупое безразличие перед лицом неотвратимой судьбы,  когда
увидели   свет   в   иллюминаторах  и  поняли  ваши  сигналы.  С  этой
незабываемой минуты мы живем  с  твердой  верой  в  безграничную  силу
человека,  в  его  светлое будущее,  в то,  что нет одиночества даже в
самых смелых, еще не понятых миром исканиях..."
     Перечитав письмо,  Ганешин начал писать ответ.  "На вопрос, как я
достиг  таких  результатов  в завоевании океанских глубин,  мне трудно
ответить.  Пожалуй,  главное  здесь  было  в   точной   направленности
поставленных задач и,  конечно,  в огромных материальных возможностях.
Первое дал мне наш старый ученый, который несколько лет назад призывал
нас,  моряков,  помочь науке найти "глаза" и "руки",  которые могли бы
достать океанское дно.  Он же показал нам,  на что способен человек  в
борьбе с морем,  рассказав о замечательном атолле Факаофо. Второе дала
мне родная страна.
     Я только развил идею,  отказавшись пока от необходимости опускать
человека в пучины океана и заменив  его  прибором,  не  нуждающимся  в
воздухе  и не боящимся страшного давления.  Так возник мой телевизор -
"глаз" человека,  опущенный на дно, таковы будут мои бурильные приборы
для  взятия  коренных  пород  со  дна  океана  - эти протянутые на дно
"руки".  Вспомните глубоководных животных.  Некоторые из них  обладают
глазами  на  длинных  стебельках;  вот  что  натолкнуло  меня на мысль
использовать телевизор..."
     Ганешин писал   еще  некоторое  время,  задумался,  потом  быстро
закончил:  "Поэтому я  считаю,  что  ваша  благодарность  должна  быть
направлена  не  мне  лично,  а моей стране,  моему народу.  Поддержка,
помощь правительства,  огромного коллектива флота,  разных  людей,  от
ученого до слесаря,  - всего, одним словом, что является для меня моей
Родиной, -  привели  к  тем достижениям,  которые показались вам почти
сверхъестественным  могуществом.  И  это  только  начало,   мы   будем
продолжать..."
     Ганешин кончил  письмо,  встал  и  подошел  к  окну.  По  стеклам
струилась вода, сквозь которую, будто очень далекий, виднелся поросший
дубами скалистый мыс.

     1944



                             Иван ЕФРЕМОВ

                              БЕЛЫЙ РОГ

     В бледном и знойном небе медленно кружил гриф.
     Без всяких усилий парил он на огромной высоте,  не шевеля  широко
распластанными крыльями.
     Усольцев с завистью следил,  как гриф то  легко  взмывал  кверху,
почти  исчезая  в  слепящей жаркой синеве,  то опускался вниз сразу на
сотни метров.
     Усольцев вспомнил про необычайную зоркость грифов.  И сейчас, как
видно,  гриф  высматривает,  нет  ли  где  падали.  Усольцев  невольно
внутренне  содрогнулся:  пережитая  им  смертная тоска еще не исчезла.
Разум успокоился, но каждая мышца, каждый нерв слепо помнили пережитую
опасность,  содрогаясь от страха.  Да,  этот гриф мог бы уже сидеть на
его трупе, разрывая загнутым клювом обезображенное, разбитое тело...
     Засыпанная обломками  разрушающихся  обнаженных  скал долина была
раскалена как печь.  Ни воды,  ни деревца,  ни травы - только  камень,
мелкий и острый внизу,  обрывисто громоздящийся угрюмой массой вверху.
Разбитые трещинами утесы, нещадно палимые солнцем...
     Усольцев поднялся   с   камня,  на  котором  сидел,  и,  чувствуя
противную слабость в коленях, пошел по скрежетавшему под ногами щебню.
Невдалеке,  в  тени  выступающей скалы,  стоял конь.  Рыжий кашгарский
иноходец насторожил уши, приветствуя хозяина тихим и коротким ржанием.
Усольцев  освободил повод,  ласково потрепал лошадь по шее и вскочил в
седло.
     Долина быстро  раскрылась  перед ним:  иноходец вышел на простор.
Ровный уступ предгорий в несколько километров ширины круто спускался в
бесконечную   степь,  затянутую  дымкой  пыли  и  клубящимися  струями
нагретого воздуха.  Там,  далеко,  за желто-серой  полосой  горизонта,
лежала  долина  реки  Или.  Большая  быстрая  река несла из Китая свою
кофейную воду в зарослях колючей джидды и цветущих  ирисов.  Здесь,  в
этом  степном  царстве покоя,  не было воды.  Ветер,  сухой и горячий,
шелестел тонкими стеблями чия[Чий -  высокий,  растущий  пучками  злак
среднеазиатских степей.].
     Усольцев остановил   иноходца   и,  приподнявшись  на  стременах,
оглянулся  назад.  Вплотную  к   ровной   террасе   прилегала   крутая
коричневато-серая   стена,   изрезанная   короткими  сухими  долинами,
разделявшими ее гребень на ряд неровных острых зубцов.  Посредине, как
главная башня крепостной стены, выдавалась отдельная отвесная гора. Ее
изрытая выпуклая грудь была подставлена знойным ветрам широкой  степи,
а  на самой вершине торчал совершенно белый зубец,  слегка изогнутый и
зазубренный.  Он резко выделялся  на  фоне  темных  пород.  Гора  была
значительно  выше  всех других,  и ее острая белая вершина походила на
высоко взметнувшийся в небо гигантский рог.
     Усольцев долго смотрел на неприступную гору,  мучимый стыдом. Он,
геолог,  исследователь, отступил, дрожа от страха, в тот самый момент,
когда,  казалось,  был близок к успеху. И это он, о ком говорили как о
неутомимом и стойком  исследователе  Тянь-Шаня!  Как  хорошо,  что  он
поехал  один,  без  помощников!  Никто  не  был свидетелем его страха.
Усольцев невольно огляделся кругом,  но палящий простор был безлюден -
только  широкие  волны  ветра  шли  по заросшей чием степи и лиловатое
марево неподвижно висело над уходившей на восток горной грядой.
     Иноходец нетерпеливо переступал с ноги на ногу.
     - Что же, Рыжик, пора нам домой, - тихо сказал геолог коню.
     И тот,   словно  поняв,  выгнул  шею  и  двинулся  вдоль  уступа.
Маленькие крутые  копыта  отбивали  частую  дробь  по  твердой  почве.
Быстрая езда успокаивала душевное смятение геолога.
     С крутого спуска Усольцев увидел стоянку своей партии.  На берегу
небольшого  ручья,  под  сомнительной  защитой филигранных серебристых
ветвей джиддовой заросли, были раскинуты две палатки и поднимался едва
заметный столбик дыма.  Подальше,  уже на границе степи, стоял толстый
карагач,  словно обремененный тяжестью своей густой  листвы.  Под  ним
виднелась еще одна  высокая  палатка.  Усольцев  посмотрел  на  нее  и
отвернулся с привычным ощущением грусти.
     - Ребята не вернулись еще, Арслан?
     Старообразный рабочий-уйгур,  мешавший  плов  в  большом  казане,
подбежал к лошади.
     - Я  сам  расседлаю,  а то пригорит у тебя плов...  Есть не хочу,
жарко...
     Узкие темные глаза уйгура внимательно взглянули на Усольцева.
     - Наверно,  опять Ак-Мюнгуз[Ак-Мюнгуз -  Белый  Рог  (уйгурск.).]
ездил?
     - Нет... - Усольцев чуть-чуть покраснел. - В ту сторону, но мимо.
     - Старики говорят - Ак-Мюнгуз даже орел не  садится:  он  острый,
как шемшир[Шемшир - меч.], - продолжал уйгур.
     Усольцев, не отвечая,  разделся и направился к ручейку.  Холодная
прозрачная  вода дробилась на острых камнях и издалека казалась лентой
измятого белого бархата.  Звонкое переливчатое журчание было исполнено
отрады после мертвых, раскаленных долин и свиста ветра.
     Усольцев, освеженный умыванием, улегся в тени под зонтом, закурил
и погрузился в невеселые думы...
     Сознание поражения отравляло  отдых,  вера  в  себя  пошатнулась.
Усольцев  пытался  успокоить  свою  совесть  размышлением о признанной
недоступности Белого Рога,  но это ему  не  удалось.  Глубоко  задетый
своей  неудачей,  он невольно потянулся к той,  которая уже давно была
его неизменным другом, но только... в мечтах.
     Сегодняшняя неудача   надломила  волю.  Вопреки  давно  принятому
решению,  Усольцев поднялся и медленно пошел  к  высокой  палатке  под
карагачем. Он вспоминал недавний разговор.
     "Что пользы говорить об этом?  - сказала она. - Все давно глубоко
запрятано,  покрылось пылью..." - "Пылью?" - гневно спросил Усольцев и
ушел,  не  сказав ничего,  чтобы не возвращаться больше.  Это было два
года назад,  а теперь работа  снова  нечаянно  свела  их  вместе:  она
заведовала  шлиховой  партией,  обследовавшей  район  его съемки.  Уже
больше двух недель палатки обеих партий стоят рядом.  Но  она  так  же
далека и недостижима для него, как... Белый Рог.
     И вот он,  избегавший лишних встреч,  обменивавшийся с ней только
необходимыми словами,  идет к ее палатке. Еще одно поражение, еще одно
проявление слабости...
     Ну, все равно!..
     На ящике у палатки сидела и шила полная девушка в круглых  очках.
Она дружелюбно приветствовала Усольцева.
     - Вера Борисовна в палатке? - спросил геолог.
     - Да, читает запоем весь день.
     - Входите,  Олег Сергеевич,  - раздался из палатки  мягкий,  чуть
насмешливый голос. - Я узнала вас по походке.
     - По походке? - переспросил Усольцев, откидывая полу входа. - Что
вы нашли в ней особенного?
     - Она у вас такая же угрюмая, как и вы сами!
     Усольцев вспыхнул,  но  сдержался  и осторожно заглянул в строгие
серые, с золотыми искорками глаза.
     - Что-нибудь случилось?
     - Ничего не случилось,  - поспешно проговорил Усольцев. - Вы ведь
скоро уезжаете, я и зашел вас проведать на прощание.
     - А у меня сегодня был день приятного  безделья.  Мои  поехали  в
Подгорный за почтой.  Управление телеграфировало еще на прошлой неделе
об   изменении   дальнейшего   плана.   Должны   прислать    подробное
распоряжение.  Работа здесь кончена,  и мы на отлете... Вот прекрасная
книга, прислали по почте. Я весь день читала. Завтра тоже отдых, а там
- в новые места,  скорее всего на Кегень. Жаль, что здесь все было так
неудачно.  Нашли  несколько  кристаллов  касситерита...   и   все.   А
месторождение, когда-то бывшее наверху, давно разрушено, снесено!
     - Да,  если  бы  уцелели  более  высокие  вершины,  -  согласился
Усольцев.
     - Только  Белый  Рог,  -  вздохнула  Вера  Борисовна.  -  Но   он
неприступен,  а  сверху ничего не падает:  должно быть,  очень крепкая
порода.  Мой совет - просите сюда пушку, чтобы отбить кусок Рога, а то
плохо ваше  дело:  секрет останется неразгаданным,  - весело закончила
она.
     Усольцев протянул руку к лежавшей на чемодане книге.
     - "Восхождение на Эверест". Вот чем вы зачитывались весь день!
     - Чудесная   книга!   На   ее   страницах  лежит  отблеск  вечных
гималайских вершин.  Меня захватила...  как бы вам сказать... не самая
атака   Эвереста,   а   постепеннее  внутреннее  восхождение,  которое
проделали в душе - каждый - главные участники атаки. Понимаете, борьба
человека за то, чтобы стать выше самого себя.
     - Я понимаю,  что вы имеете в виду, - ответил Усольцев. - Но ведь
они так и не поднялись на самую вершину Эвереста?
     Глаза Веры Борисовны потемнели.
     - Да,  с  вашей  точки  зрения,  это  было  поражением.  Они сами
признавали  это.  "Нам  нет  извинения,  мы  разбиты  в  этом  честном
сражении,   побеждены   высотой  горы  и  разреженностью  воздуха",  -
прочитала Вера Борисовна,  взяв книгу из рук Усольцева.  - Разве этого
мало   -   выбрать   себе  высокую,  неимоверно  трудную  цель,  пусть
несоразмерную с вашими данными?  Вложить всего себя в ее достижение. Я
так ясно представляю себе Эверест! Роковая обнаженная, скалистая гора.
На той недоступной вершине  ужасные  ветры,  даже  снег  не  держится.
Вокруг  - страшные пропасти.  Рушатся ледники,  скатываются лавины.  И
люди упорно ползут наверх,  вперед...  Если бы мы могли почаще ставить
себе подобные завоеванию Эвереста цели!
     Усольцев молча слушал.
     - Но ведь только единицы способны на такие подвиги!  - воскликнул
он. - И Эверест, в конце концов, он тоже только один в мире.
     - Неправда,  это  просто  неправда!  У  каждого  могут  быть свои
Эвересты.  Неужели вам нужны примеры из нашей жизни?  А война -  разве
она не дала героев, поднявшихся выше своих собственных сил!
     - Но тот,  настоящий Эверест, он безусловен для всех и каждого, -
не сдавался  Усольцев,  -  а  в  выборе  своего  Эвереста можно ведь и
ошибиться.
     - Это  вы  хорошо  сказали!  -  воскликнула  Вера Борисовна.  Она
насмешливо посмотрела на Усольцева.  - В самом деле, представьте себе,
вы  вкладываете  все,  что  у  вас  есть,  в  Эверест,  а  на деле это
оказывается маленькая горушка...  ну,  хоть вроде  этих  наших.  Какой
жалкий конец!
     - Вроде этих наших? - вздрогнув, переспросил Усольцев.
     И в тот же момент с потрясающей отчетливостью вспомнил, как всего
несколько часов назад он распластался на крутом каменистом откосе,  по
которому,  как дробь, катились мелкие угловатые кусочки щебня. Пытаясь
удержаться,  он прижимался к склону всем телом.  Чувствовал,  что  при
малейшем движении вниз или вверх он неминуемо сорвется со стометрового
обрыва. Как медленно текло время, пока он, собирая всю волю, боролся с
собой  и наконец,  решившись,  толчком бросился в сторону,  покатился,
перевернулся и повис, вцепившись скрюченными пальцами в трещины камня.
     Одинокая молчаливая борьба в смертной тоске...
     Усольцев вытер выступивший на лбу пот и, не прощаясь, ушел...

                                * * *

     Четыре головы склонились над придавленной камешками картой. Палец
прораба царапал бумагу сломанным ногтем.
     - Сегодня мы дошли наконец до северо-восточной границы  планшета.
Вот здесь эта долина,  Олег Сергеевич.  Там опять сброс, впритык стоят
древние диориты.  Следовательно, конец нашего островка метаморфической
толщи[Метаморфическая толща   -  пласты  осадочных  пород,  измененных
влиянием давления и температуры в более глубоких слоях земной коры.] -
последняя точка.
     Прораб начал развязывать мешочки,  торопясь до  темноты  показать
образцы.
     Усольцев разглядывал изученную до мельчайших подробностей  карту.
За извивами  горизонталей,  стрелками,  за  цветными  пятнами  пород и
тектоническими линиями  перед  геологом  вставала  история  окружающей
местности.  Совсем  недавно  -  что такое миллион лет по геологическим
масштабам! -  низкое,  ровное  плоскогорье   раскололось   гигантскими
трещинами,  вдоль  которых  большие  участки  земной коры задвигались,
опускаясь и поднимаясь.  На севере образовался провал;  теперь там,  в
этой котловине,  течет река Или и расстилается широкая степь. К югу от
того места,  где стоят их палатки,  поднимается уступами  хребет,  как
гигантская  лестница.  На  самых высоких уступах работа воды,  ветра и
солнца  разрушила  ровные  ступени,  образовав  беспорядочное  скопище
горных вершин. Верхние пласты на этих горах снесены. Они рассыпались и
легли рыхлыми песками и глинами на дно низкой котловины.  Но вот  этот
первый  уступ  должен хранить под покровом наносов те породы,  которые
исчезли на горах:  его поверхность не подвергалась  размыву.  Если  бы
пробить  верхний  покров  уступа  шурфом или шахтой - ведь он не более
тридцати метров толщины!  Но для того чтобы предпринять такую  работу,
нужно  знать хотя бы приблизительно,  что обещает исчезнувшая на горах
верхняя толща.  Ответ на этот вопрос может дать только Белый  Рог:  на
его  неприступной  вершине  уцелел  маленький  островок верхних слоев.
Грань между  темными  метаморфическими  породами  и  загадочным  белым
острием  видна  совершенно  отчетливо  -  падение  в  сторону  сброса.
Следовательно,  нет сомнения, что в опущенном участке эта белая порода
полностью сохранилась.  А гора словно заколдована: сколько ни искал он
в осыпях разрушенной породы у ее подножия,  он не смог найти ни одного
куска,  отвалившегося от Рога...  Какая-то вечная, несокрушимая порода
слагает белый зубец! Но ведь именно у подножия Ак-Мюнгуза были найдены
два огромных кристалла касситерита - оловянного камня...
     Нет, тайну Белого Рога надо раскрыть  во  что  бы  то  ни  стало!
Только  на  этой  вершине лежит ключ к рудным сокровищам,  погребенным
снизу. Олово! Как нужно оно нашей стране! Это ясно сознает он, геолог.
Значит,  геолог и должен сделать то, чего не могут другие - те, кто не
понимает всей важности открытия.
     Уставшие за  день  помощники  Усольцева  быстро  заснули.  Чистый
холодный воздух  опускался  на  теплую  землю.  Лунный  свет  струился
зеленоватыми каскадами по темным обрывам.  Усольцев лежал в стороне от
палаток, подставляя ветру горящие щеки, и старался уснуть.
     Он снова переживал неудачную попытку восхождения на Белый Рог. Он
считал чудом свое спасение от неминуемой гибели и в то же время  знал,
что еще раз повторит попытку.
     "Теперь же,  на рассвете! - решил он. - Пока не зашла луна, нужно
достать зубила".
     Усольцев встал,  осторожно пробрался между  веревками  палаток  к
ящику со снаряжением и, стараясь не шуметь, принялся рыться в нем.
     От дальней палатки послышалось тихое пение. Усольцев прислушался:
пела Вера Борисовна.
     "Узнаешь, мой княже,  тоску и лишенья, великую страду, печаль..."
- тихо разносился голос по выбеленной луной степи.
     Усольцев захлопнул ящик и вернулся на свое место.
     "Нет, подожду   немного,  пока  не  уедет.  Если  разобьюсь,  еще
подумает что-нибудь...  Будто  я  из-за  нее  полез...  Тут  еще  этот
разговор об Эвересте... Хорош Эверест - в триста метров высоты!"

                                * * *

     - Куда  мы  сегодня поедем,  Олег Сергеевич?  - спросил Усольцева
прораб.
     - Никуда  -  планшет  окончен.  Даю  вам  два дня на приведение в
порядок съемки и коллекций. Потом поедете в Киргиз-Сай за подводой.
     - Значит, переберемся поближе к границе?
     - Да, в Такыр-Ачинохо.
     - Это хорошо, там места куда лучше: горы повыше и рощицы есть, не
то что здешнее пекло. А вы сегодня будете отдыхать?
     - Нет, проедусь вдоль главного сброса.
     - К Ак-Мюнгузу?
     - Нет, немного дальше.
     - Знаете,  я забыл вам  сказать.  Когда  я  был  в  Ак-Таме,  мне
рассказывали,   что  на  Ак-Мюнгуз  пробовали  взбираться  альпинисты.
Приезжали какие-то спецы из Алма-Аты...
     - Ну и что? - с нетерпением перебил Усольцев.
     - Признали Белый Рог абсолютно неприступным.

                                * * *

     Облако пыли поднималось за рыжим иноходцем. Усольцев ехал изучать
непобедимого   противника.   Белый   Рог  повис  над  ним  всей  своей
выдвинувшейся в степь громадой,  словно  чудовищный  бык,  старающийся
подняться  из захлестнувших его волн каменного моря.  Прямо к подножию
горы ветер накатывал клубки сухих  колючих  растений.  Здесь  когда-то
зияла  трещина,  здесь терлис