обрались  до  желанной
цели.  Цель эта показалась мне весьма невзрачной. Широкая лавообразная
выработка  целиком  села,  от  кровли  отделились  огромные  плиты  по
три-четыре  метра  толщиной.  Между  новым  потолком и севшими плитами
зияла  широкая  щель,  не  более  полуметра  вышины,  ведшая  в  новую
неизвестность.  Двадцать семь сажен толщины пород по-прежнему отделяли
нас от поверхности земли.  Но здесь приятно  было  почувствовать  тягу
воздуха,  вздохнуть как следует. Пламя фонаря вспыхнуло и стало гореть
ярче.  Долго лежали мы,  отдыхая на гладкой плите,  похожей на большую
льдину.   Движение   воздуха   колебало   огонек   фонаря  и  холодило
разгоряченное лицо.
     - Тянет  здорово,  Корнилыч,  -  нарушил  я молчание.  - Пожалуй,
где-то близко выходные выработки.
     - Близко-то  близко,  да  не  для нас.  Это знаешь куда тянет?  В
большую Покровскую шахту,  откуда воду берут в выселке  на  сырту.  Ее
второй горизонт примерно с этим сходится,  а сбойка была,  но нам туда
не пробраться - село все,  а понизу затоплено. Нет, наша дорога теперь
направо,   в   Верхоторский  отвод  -  Мясниковский  Новый  по-другому
называется. Ну, давай полезли понемногу, - отдыхался я...
     Щель, несмотря  на  свой  зловещий  вид,  оказалась  сравнительно
легкопроходимой.  Из нее мы попали в узкий ход,  а дальше - в большие,
правильные  выработки  и  через  несколько  узких восстающих поднялись
метров на  двенадцать  выше.  Потом  потянулись  низкие,  неправильной
формы,  изогнутые ходы. Они неуклонно заворачивали к юго-востоку, пока
не перешли в широкую галерею.
     - Вот тебе и Старо-Ордынский! - обрадованно сказал штейгер. - Это
штольня кольцом вокруг пойдет,  а из нее - орты внутрь,  как  колесные
спицы. Посередке большая камера - нам туда и надо... Да вот одна орта,
в нее и лезем...
     Низкое сводчатое  отверстие  хода  чернело налево у пола галереи.
Пришлось снова становиться на четвереньки и,  испытывая острую боль  в
натруженных коленях, продвигаться по слегка наклоненному вверх тесному
ходу. Несмотря на всю привычку, я стал уставать от ползанья.
     Внезапно орта  кончилась,  и  мы вошли в огромный,  почти круглый
зал.  Как я ни поднимал фонарь,  мне не удалось разглядеть потолок,  и
только когда я зажег свечу,  увидел его изрытую подсечками поверхность
на высоте больше десяти метров. Огромные черные бревна столбовой крепи
стояли  колоннадой,  подпирая  своими терявшимися в темноте верхушками
боковые уступы,  косо сбегавшие с потолка к стенам зала. Пол был ровен
и   чист.  Против  устья  орты  виднелись  высокие  закати  -  штабеля
оставленной в выработке бедной руды.
     - Ну и чудеса!  - воскликнул я в восторге, осматриваясь кругом. -
Но как крепи уцелели здесь за сто лет, не понимаю!
     - Это  дело  немудреное.  Прежде  ведь дубами крепили.  А уцелели
потому, что не давило здесь. Попробуй-ка крепь - смекнешь сразу.
     Я подошел к ближайшему черному столбу и тронул его пальцем. Палец
вошел, как в масло, в сырую и черную мякоть, но в глубине нащупывалось
твердое  дерево.  Присмотревшись,  я  заметил,  что древесина окрашена
местами в густо-синий,  местами в зеленый  цвета  -  значит,  насквозь
пропитана медными солями.
     Мы расположились на отдых у штабелей руды. Часы показывали четыре
утра:  уже двадцать один час находились мы под землей. Усталость брала
свое.
     - Много ли осталось, Корнилыч? - обратился я к штейгеру, доставая
еду.
     - Тут уж пустое.  Сейчас в  Чебеньки  выйдем  -  и  в  штольню  в
Ордынском логу, выше ключа, в лесок.
     - Ну и далеко же нас завело! Досталось тебе, Корнилыч!
     - И то не думал я,  что перед  смертью  еще  раз  побываю.  После
Шаврина я был тут с сыном лет пятьдесят назад...
     - Вот что, пока будем закусывать да отдыхать, доскажи-ка мне, что
дальше с Андреем было, - попросил я.
     - Выпивки-то осталось сколь-нибудь? - спросил старик. - Заморился
я. А хорош шоколад-то: как поешь, сразу силы прибудет. В наше время мы
его не видывали...
     Он молчал,   закусывая,   и,  только  основательно  заправившись,
сказал:
     - Ну  ладно,  слушай дальше...  Так,  значит,  Андрюшка валялся в
амбаре,  скрученный по рукам и ногам,  а мы ничего не слыхали...  Либо
его связали некрепко,  либо ярость в парне больно велика была,  только
ночью  удалось  Андрею  от  пут  освободиться.  И  хитер  же  он  был!
Поразмялся  маленько  и  влез  на толстенную балку наверху,  прямо над
дверью,  да как завопит  диким  голосом!  Сторож  перепугался,  вызвал
подмогу.  Решили  посмотреть,  что  стряслось  с Андрюшкой:  то ли ума
решился,  то ли помирает парень.  Дверь отомкнули,  вошли с фонарем  в
амбар...  Андрюшка прыгнул сверху на последнего,  что с ружьем у двери
стоял,  сбил его с ног,  подхватился - и в  степь.  Ну,  тут:  "Держи,
лови!" - бух,  бух в темноту... Где там! Сквозь землю провалился. Да и
впрямь ведь в землю ушел - выручай, родная! И выручила...
     Утром мне  на работу выходить.  Встал еще до свету.  Мать на стол
собирает и говорит,  что  с  Андрюшкой  неладное  случилось.  Уж  слух
прошел: и как управляющий Настю забрал, и как Шаврин ему зубы вышиб, и
как сбежал он ночью куда-то.  А что с Настей было,  никто не  знал.  У
меня  от этих новостей даже дух захватило,  и пошел я на работу сам не
свой.  Все думал, что теперь будет и как бы Андрею помочь. Работали мы
в Чебеньках, на самом краю отвода. Полез я шестой забой проверять. Иду
по штреку задумавшись,  вдруг слышу Андрюшки Шаврина голос.  А я все о
нем думаю,  и  так  это  меня  пробрало,  даже  обмер я,  остановился.
Посмотрел туда,  сюда - рядом печь старая.  Посветил, гляжу - и впрямь
Андрюшка меня рукой подманивает.  Огляделся я кругом - никого,  фонарь
притушил и в печь.  А там,  в  глубине,  разбуравлено  было  и  старый
ордынский  ход пересекался.  Мы с Андрюшкой туда и прошли.  Я к нему с
расспросами, как да что. Андрей только головой помотал - некогда, мол:
Настю да и себя спасти надо.  "Про тебя,  - говорит,  - знают,  что ты
дружок мой, следить будут, так ты долго здесь не задерживайся. Костьке
Силаеву  (это  второй  его дружок был) скажи,  что я повидать его хочу
ночью, чтобы только никто не видел. Принесите в Ордынский лог, к ключу
у четырех больших берез,  еды побольше - на несколько дней.  Там я вас
встречу и скажу,  что дальше делать надо.  И еще:  пусть ты или  Костя
всенепременно  перед  вечером с кузнецовой Надеждой повидаются.  Пусть
она постарается передать Насте:  жив  Андрей  и  скоро  ее  освободит.
Старому ироду пускай не поддается и ждет от меня известия..." На том и
порешили.  Харч,  что я с собой взял,  отдал Андрюшке,  и он  исчез  в
ордынской работе.  Я  потихоньку выбрался из печи - да к себе в забой.
Места не нахожу,  все думаю,  как с  Костей  повидаться.  На  счастье,
понадобились   мне   новые   клинья,   а   наша   кузница   стояла   у
Верхне-Ордынского,  где Костька работал.  Я скорее туда.  Ну, повезло:
Костьку разыскал,  перемигнулся, быстро ему все сказал... Сговорились,
что Надежду он  повидает.  А  встретимся  мы  у  большого  Волковского
вывоза, выходить будем порознь. Отлегло у меня от сердца, вернулся я к
себе на шахту.  А кругом уж только и  разговору,  что  об  Андрюшке  и
Насте. Приказчики  да  сторожа  в степь поскакали - Андрея ловить,  да
собаки охотничьи спущены были.
     Управляющий занемог  -  видно,  здорово  его Андрей стукнул,  - в
постели лежал. Награду назначил большую, кто Шаврина поймает. Нарочный
в  Каргалу  поскакал,  полицию  уведомить,  а  оттудова  в  Оренбург к
полицмейстеру, за приказом ловить Андрюшку и в железо ковать.
     Я, как  домой вернулся,  мешок приготовил да потихоньку от матери
насовал в него все,  что под руку попалось из еды. Подождал, когда все
заснули.  Наудачу,  луны-то  как  раз не было,  ночи теплые да темные.
Пошел я,  на душе неспокойно:  за Андрюшку боюсь,  не знаю, что дальше
будет.   Тихо  в  степи,  пусто.  Где-то  стороной,  слышно,  верховые
проскочили - должно, дружка моего ищут. По узенькой тропинке подошел я
к  Волковским  вывозам.  Чуть забелел на горушке большой вывоз - тут в
кустах заворошилось,  и Костька как из-под земли появился.  И  тоже  с
мешком.  Пошли мы потихоньку,  как два волка,  в темноте непроглядной.
Спустились в лог,  и не по дороге, а на всякий случай по-за кустами, в
полугоре  пошли...  Костька мне шепотом рассказывает,  как был у Нади.
Та,  говорил,  даже в лице изменилась, побледнела, однако же говорит -
сделаю.  В сумерках прибежала,  отдыхаться не может. Настю не увидать,
ни сказать  ей  не  смогла,  держат  ее  по-прежнему  под  замком.  Из
разговоров в доме Надежда узнала,  что управляющий сильно занемог,  но
клянется,  как только  ему  полегчает,  непременно  самолично  сыскать
Андрюшку и отомстить за свое уродство сполна...
     Пока Костя все это рассказывал,  подошли мы к  месту.  У  родника
повернули направо;  здесь  было чистое песчаное место,  кругом - кусты
чернотала,  а выше - гривка небольшая с травой, и на ней четыре старые
березы.  Сели мы под березами. Тихо кругом. Крикнул я сычом. Послушал,
еще раз крикнул. И вдруг откуда ни возьмись Андрюшка прямо перед нами.
Мы даже перепугались от неожиданности.  Рассказали мы ему все. Подумал
Андрей и  говорит:  "Вот  что,  дружки мои любезные,  - пропал я,  а я
пропаду - Настя тоже:  загубит ее управляющий.  Коли хотите  помогать,
делать это надо не мешкая.  Сперва покажу я вам сейчас место, где меня
сам черт,  а не то что Афанасьев,  не найдет.  Вы в это место отнесите
тулупчик  какой или одеяло,  посуду для воды да женское платье...  Вот
эту цидулю снесите в Воскресенскую контору -  Рикарду.  В  собственные
руки отдайте и ответа ждите.  Ответ отнесите сюда и положите - покажу,
в какое место...  Дальше вот еще что: старинный рудничок у самой фермы
знаете?  Там  открытая  работа  большая,  а  в  ней  несколько  штолен
маленьких,  осыпавшихся.  Так вот:  средняя штольня выведет в  подкоп,
подкоп  пойдет все правее и правее,  к ямам от дудок,  что уже в самом
Ордынском лугу,  в кустах. Нужно по этому подкопу пролезть и в одну из
дудок  ход  расчистить наружу.  Только землю,  чур,  внутрь отгребать.
Надежде скажите,  что я вечером послезавтра буду ее ждать  в  роще  на
Заовражном - ей туда добежать пустяк,  а вы туда же приходите, как все
обделаете.  Только записку мою Рикарду  обязательно  завтра  на  свету
снесите,  а  вечером  -  ответ".  Шаврин вдруг замолчал,  прислушался.
Прислушались и мы с Костей. Внизу, по логу, слышен конский топот. "Ну,
други, прятаться надо,  это ведь меня ищут",  - шепнул Андрюшка.  Взял
меня за руку,  я - Костьку,  и пошли мы в кусты,  прихватив мешки.  За
кустами  была  большая  старинная  штольня  -  Ордынской звали.  Устье
широченное,  высокое, верхом въехать можно. А сама штольня короткая, и
выхода из нее нет.  "Куда ты,  Андрюшка? - говорю я Шаврину шепотом. -
Ведь они беспременно в штольню заглянут - за тем, наверное, и едут..."
-  "Ладно.  Конечно,  заглянут...  Да  ты поспешай,  а то мы их поздно
заметили,  заболтались..." И верно, под землей слышно - конские копыта
уже совсем близко топают... В штольне - я знал хорошо - было три хода.
Средний - самый длинный,  сажен восемь,  Андрюшка нас туда и повел.  В
конце  -  орта небольшая;  туда и сюда печи слепыми забоями.  Вот мы в
левую печь заскочили. Андрюшка и шепчет: "Вверху, выше роста, подсечка
узкая,  всего  два аршина в глубину и меньше аршина в ширину.  В конце
подсечки - ход вверх,  ордынская выработка смыкается. Руки вперед суй,
перегнешься туда вверх, ноги подтянешь - и хоть во весь рост вставай".
Так и сделали, и в самое время - голоса уже по логу слышны. Тут видишь
какое дело:  ход-то,  он прямо над подсечкой,  вверх идет и назад, над
штольней поворачивает,  узко очень,  и как ни смотри - снизу ничего не
увидишь.  Влезли  мы все.  Андрюшка подвинул два больших куска породы,
опустил в подсечку и конец ее вовсе закрыл.  И знать  будешь,  так  не
пролезешь.  Назад  от подсечки ход шире шел;  сели мы втроем над самым
отверстием и слушаем.  Верно,  в штольню идут,  шарят везде,  ближе  к
нашему  забою  подходят.  Вот  чуть-чуть засветило между камнями - это
кто-то свечу прямо к забою поднес.  "Так нигде  ходу  нет?"  -  слышу,
спрашивает,   не   узнал  по  голосу  кто.  А  ему  Рыбин,  штейгер  с
Покровского,  отвечает: "Посмотри сам. Мы ведь каждую печь знаем, - не
видишь,  что  ли?"  А  мы сидим,  притаились,  друг друга локтем в бок
подталкиваем.  Ну,  ушли незваные гости;  высекли мы  огонь,  запалили
свечу.  Андрей нас и повел в свое убежище.  Тут,  оказывается, большие
ордынские работы были.  И никто о них ничего не знал.  Знаешь,  как  у
ордынцев-то было - ходы узкие, без крепий, трубами, стоят вечно. Труба
за трубой спускаются наклонно вниз до большой выработки,  где  ордынцы
богатое  гнездо брали.  Здесь Андрюшка-то и основался.  Показал он нам
оттуда путь в Старо-Ордынский рудник - в эту вот большую залу,  где мы
с тобой сейчас сидим.
     Большая ордынская  выработка  с  хорошую  горницу величиной была,
только пониже малость.  Посередине гладкие  плиты  крепкого  песчаника
были  теми  ордынцами  положены.  На  них мы сложили припас из мешков,
свечи оставили, огниво; сюда же уговорились записку положить. На том и
покончили.  Поползли  по  трубам наверх,  добрались до штольни,  камни
вытащили и вылезли.  Андрюшка ход за нами опять  закрыл.  Послушали  -
никого.  Ну и дернули домой без оглядки!  Пришли ночью и выспаться еще
успели...  Ну  а  мы  с  тобой,  Васильич,  успели  отдохнуть.  Хватит
сказки-то сказывать, давай выбираться...
     Штабель у южной стены зала,  где мы сидели, постепенно повышался.
С  него можно было забраться на уступ стены.  Выше шла узкая просечка,
по которой я,  упираясь в стенки спиной и ногами,  забрался на  второй
уступ, почти под самым потолком камеры. Этот уступ, вернее карниз, был
очень  узок.  Пришлось  лечь  на  бок,  лицом  к  стене,  и  проползти
три-четыре   метра   налево,  к  выходу  доисторической  трубообразной
выработки.  В ней я наконец-то твердо закрепился и втащил Поленова  на
веревке.  Развернуться  уже было нельзя,  и я так полз дальше,  ногами
вперед. Следом за мной,  отдуваясь,  полз Поленов. Проклятая выработка
упорно поднималась вверх,  и казалось,  ей не будет конца. Я уже начал
было  думать,  что  кости  на моих локтях вылезли наружу,  но вот ноги
потеряли опору,  и я лягушкой выскочил на ровный пол.  Это и  была  та
самая  подземная  горница,  где  скрывался  семьдесят  лет  тому назад
Шаврин.  Гладкие  стены,  характерные  для  доисторической   выработки
бронзового века, имели овальные очертания, потолок поднимался куполом,
а пол углублялся в  виде  чаши.  Я  увидел  гладкие  камни  посередине
камеры,  о которых рассказывал штейгер.  Осмотрев камеру,  я нашел две
источенные бронзовые кайлы и несколько  медных  слитков.  Кайлы,  один
слиток,  черепки какой-то посудины и череп,  найденный в смежной орте,
были впоследствии отосланы мною в Русский музей в Ленинграде.  Штейгер
шарил с фонарем по полу, бормоча что-то.
     - Вот  смотри,  Васильич,  -  сказал он и направил свет фонаря за
один из больших камней.  Я увидел почерневшую, но хорошо сохранившуюся
дубовую кадушку.  - Бадейка для воды, ее Костька приволок, а вот и нож
Андрюшки... - Старик поднял с полу ржавый обломок ножа и бережно сунул
его в карман.  - Как есть,  все так лежит,  будто год назад было...  -
Даже при скудном свете фонаря видно было,  как молодо заблестели глаза
старика. - Эх, жизнь рабочая! Прошла, как один день...
     Поленову не хотелось,  видно, торопиться. Он обошел с фонарем всю
выработку  кругом,  посидел на камне,  не обращая на меня внимания.  Я
воспользовался этим для  подробного  осмотра  выработки  и  нескольких
ходов из нее.
     Поленов позвал меня идти дальше,  и снова  началось  ползанье  по
трубообразным,  узким ходам.  Мы поднимались постепенно выше и выше, в
то же время неуклонно направляясь на юго-восток.  Странно было увидеть
впереди  голубое  облачко  отраженного  света,  резко отличавшегося от
красноватого пламени свечей,  долго светившего нам в подземном  мраке.
Свет усиливался.  И вот с чувством несказанного облегчения я погасил и
спрятал в карман свечу.
     Столб неяркого света поднимался над квадратным отверстием в конце
хода.  Свесив ноги в  отверстие,  я  решительно  скользнул  в  него  и
остановился на ступеньке верхнего вруба забоя,  повернулся, второй раз
проделал то же самое и очутился на почве  забоя.  Я  помог  спуститься
штейгеру;  и  оба  мы,  торопясь  и  спотыкаясь,  пробежали оставшиеся
пятнадцать метров навстречу  нарастающей  яркости  голубого  света.  Я
нетерпеливо  раздвинул  густой  кустарник  у  входа и,  упиваясь морем
свежего,  теплого воздуха, ослепленный светом до боли в глазах, не мог
удержаться от радостного крика. Обернувшись к Поленову, я подумал, что
суровый старик  будет  смеяться  надо  мной.  Однако  и  на  его  лице
светилась  счастливая  улыбка,  он  тоже радовался красоте просторного
солнечного мира.
     Высокое полдневное  солнце  встретило нас ласковым теплом.  Тихий
шелест осеннего ветерка звучал в  наших  ушах  приветствием.  Двадцать
девять часов провели мы во мраке и тишине подземных выработок!
     - Ну,  Васильич,  погреемся маленько,  отдохнем,  да и в  Уранбаш
пойдем,  на  ферму,  бывшую  Пашковскую,  тут  близко.  Там  и  лошадь
достанем,  а то домой-то далеко,  не дойду я. Выручил нас Андрюшка! Не
знаю ведь я, что с ним потом сталось...
     - Доскажи мне,  Корнилыч,  про Шаврина, - попросил я, раскладывая
на солнцепеке отсыревшие папиросы.
     - Да уж и рассказывать-то  почти  нечего.  Сделали  мы  все,  что
Андрюшка  сказал.  Следующей  же ночью мы с Костькой опять в ордынскую
работу забрались,  принесли тулуп старый,  бадейку, еще хлеба да ответ
от Рикарда. К нему я сам ходил украдкой. Прочел он записку, усмехнулся
и ушел куда-то,  а я в конторе ждал.  Вернулся,  посвистал, походил по
комнате,  написал  что-то  на  бумаге  и мне отдал.  Я сунул бумагу за
пазуху да со всех ног домой,  даже спасибо не  сказал.  Все  боялся  -
заприметит кто-нибудь, что в Воскресенку ходил.
     Назавтра мы  с  Костей  узнали:  управляющий  Афанасьев  маленько
оправился, полиция приехала, сидят в его кабинете, пьют, совет держат,
как им Шаврина изловить.  Едва только смеркалось,  мы, как кошки, - из
дому. Я  топор  несу - Андрюшка просил,  - Костя еще свечей добыл.  На
холмике,  что против фермы,  в кустах залегли  -  ждем,  когда  Надька
побежит по столбовой тропке мимо.  Слышим - пробежала,  а сами ждем да
слушаем,  не следит ли кто сзади.  Долго лежали - не  слыхать  никого.
Тогда и сами - шасть вниз,  в рощу Заовражную. Я опять сычом крикнул -
Андрюшка ответил тихим свистом. Подошли, смотрим, тут же, у березки, и
Надежда стоит.
     "Так непременно,  Надюша,  сделай",  - говорит  ей  Андрей.  "Все
сделаю", - отвечает.  "Ну,  спасибо тебе,  родная,  прощай, не поминай
лихом".  Надежда обняла его,  крепко поцеловала и быстро  так  ушла...
Андрей повел нас в лог,  по дороге рассказывает, что мы делать должны.
Завтра  управляющий  самолично  поедет  по  рудникам   -   выслеживать
Андрюшку.  Догадался  старый  волк,  что беглец скрывается в подземных
работах.  Как уедут все,  нам с Костькой удрать на ферму и  непременно
подпалить  дальний амбар,  что у конюшни,  на горке.  А как подпалим -
бежать что есть духу на Бурановский,  смотреть с горы,  что  будет,  и
потом  непременно  вернуться домой.  А приходить Андрюшку проведать не
раньше чем через пару дней - после пожара-то крепко следить  будут  за
всеми   и  уж  в  Ордынском  логу  станут  шарить  всенепременно.  Ну,
сговорились мы, попрощались и разошлись.
     Утром Афанасьев  с  полицией,  с подручными да с любимыми борзыми
уехал в Богоявленскую контору - это где Горный наш сейчас стоит, - а в
обед  мы  с  Кость