хребтом солнышко брызнуло прямиком в
наш склон. Глаза у меня заслезились, я отвернулся - и обмер. Нора наша
продолжалась узкой щелью, а в той щели, на выступе, будто на подставке
какой,  громаднейший кристалл  лунного  камня,  с  голову...  да  нет,
побольше!   Засветился   огнем  изнутри  и  пошел  играть  переливами,
струйками, разводами...  Будто всамделе взяли  лунный  свет,  из  него
комок  слепили,  огранили,  отполировали  да  еще  намешали туда огней
разноцветных:  синих,  сиреневых,  бирюзовых,  багряных,  зеленых - не
перечесть.  И  не  просто  светит,  а  переливается,  гасится да снова
вспыхивает.  Тут мы - шестеро нас  было  разного  народу,  молодого  и
старого,  ученого и неученого,  - как есть голодные и мокрые,  про все
забыли и перед кристаллом замерли.  Будто теплее стало и есть  не  так
хочется,  когда  глядишь  на такую вот вещь...  - Фомин заволновался и
ухватился за свою жестянку для махорочного курева.
     Александров прикрыл   глаза,   так   остро   возникло  перед  ним
воспоминание  о  редчайшей  находке  -   огромном   кристалле   особой
разновидности прозрачного ортоклаза,  внезапно представшего перед ними
в расщелине обвалившейся жилы пегматита.
     - И что дальше? - понукнул радист.
     - Дальше вот что.  Откуда силы взялись - собрали топливо, развели
костер,  обсушились да обогрелись,  чайник кипятку выдудили.  Топор да
молоток  геологический  изломали;  как  сумели  из  крепчайшей  породы
волшебный   кристалл  вырубить  целехоньким,  до  сих  пор  не  пойму!
Поволокли его в заплечном мешке попеременке,  а он  весом  поболе  чем
полтора пуда. Судьба переменилась - конечно, это мы ее переменили, как
приободрились. К ночи доперли мы до зимовья, кое-какие продуктишки там
нашли,  а лучше всего - положила там добрая чья-то душа пачку махорки.
По гроб буду того человека добром поминать!
     - А потом?
     - Потом все!  В зимовье день отдохнули и  через  сутки  пришли  в
жилое место.
     - А камень?
     - Камень  там,  где  надлежит ему быть:  в музее московском альбо
ленинградском.  Может, вещь драгоценная из него сделана и цены ей нет!
Вот никогда не говори:  красота - пустяк.  Вовсе она не пустяк, а сила
большая, через нее и жизнь в правильное русло устремляется!
     Александров приподнялся  на  локте.  Воспоминания  давно забытого
таежного похода,  стертые множеством последующих  впечатлений,  встали
перед  ним  остро  и ярко.  Забракованное месторождение шиферной горы,
странное место - перевал Юрта Ворона...  Юрта Ворона - "Хюндустыйн Эг"
по-тувински...  Это  широкое  болотистое  плоскогорье на голом хребте,
использовавшееся  как  перевал   аратами,   перегонявшими   стада   из
монгольских  степей  и  обратно  в конце июня - начале июля,  в период
гроз.  Перевал издавна известен по необычайно частым и мощным  грозам.
Много  скота  погало здесь от молний.  Трупы,  валявшиеся постоянно на
перевале,  служили пищей целой колонии обитавших тут же  воронов.  Вот
откуда  возникло  странное  название местности.  Александров отчетливо
вспомнил  унылую  вершину  перевала  с  белесоватыми  глыбами  камней,
выступавших  там  и  сям  среди  редкой  зелени  мхов подобно костям и
черепам  погибших  чудовищ.  В   пологих   промоинах,   спадавших   на
юго-восточную  сторону  хребта,  росли корявые,  полузасохшие деревья,
побелевшие от помета птиц.  Дальше вниз,  к долине,  болотистый  купол
полумесяцем охватывала темная тайга - вековые ели с древним буреломом,
покрывшимся  светлым  и  пухлым  покровом  мха.  Там,   должно   быть,
гнездились   вороны,   если  только  они  не  прилетали  из  скалистых
монгольских гор на время гроз, когда появлялась добыча.
     Двадцать лет   назад   молодой  геолог  долго  ломал  голову  над
вопросом,  почему это место,  казалось,  ничем не  выделявшееся  среди
тысяч  таких  же  в море сопок и хребтов тувинской тайги,  разрезанной
клиньями монгольской лесостепи,  странным образом притягивало грозовые
разряды -   молнии.  В  полевой  книжке  -  дневнике  того  времени  -
Александров вычертил план Юрты Ворона  и  записал  родившиеся  в  пути
догадки.  И  в  памяти  возникли  не  мысли,  не ощущения,  а страницы
дневника.  У геологов обычно хорошо тренирована зрительная  память,  и
Александров  не  составлял  исключения.  На плане перевала Александров
обозначил направления летних ветров  -  гигантских  потоков  нагретого
воздуха,    прилетавших    из   Монголии.   Среди   десятка   хребтов,
загораживавших  им  путь  на  север,  был  выбран  именно   этот,   не
выделявшийся  высотой.  Уже двадцать лет назад Александров понял,  что
если  скопище  гроз  над  Юртой  Ворона  не  вызвано   географическими
причинами,   то  должны  быть  другие,  так  сказать,  внутренние  или
геологические причины.  В составе пород,  или геологической  структуре
района   перевала,   крылась   сила,   заставлявшая  грозовые  облака,
прилетавшие   из   далеких   пустынь,   отдавать   свои   колоссальные
электрические  заряды  только  здесь,  на этом пологом перевале,  а не
рассеиваться по бесчисленным толпам тувинских гор.
     Большое скопление  минералов  с  хорошей  электропроводностью   -
металлических руд,  скорее  всего  железа,  -  могло  скрываться   под
покровом обширного болота, редких кустов и замшелых каменных россыпей.
Состав горных пород хребта,  в общих чертах известный, не противоречил
такой  возможности.  Накануне  войны  по заявке Александрова и просьбе
Тувинской Народной Республики - тогда Тува еще  не  входила  в  состав
Советского  Союза  -  была произведена магнитометрическая авиаразведка
хребта новыми,  только что созданными приборами.  Полнейшее отсутствие
признаков  железных  руд  дало  повод  к  недовольству  геологического
начальства и дружеским  насмешкам  товарищей-геологов.  Но  напряжение
военной  работы  сразу  отбросило в далекое прошлое все удачи и ошибки
довоенного времени.  Забыли о Юрте Ворона и неверных  догадках  и  сам
фантазер-исследователь, и его товарищи.
     А теперь,  в  особенной  обостренности воспоминаний о счастливом,
здоровом  прошлом,  Александров  вспомнил  еще  одно  соображение  тех
времен,  заставившее его сжать кулаки в напряжении раздумья.  "Если бы
кто-то,  не побоявшийся смертельной опасности,  смог в разгар  сильной
грозы  проследить  места  непосредственных  и  наиболее  частых ударов
молний и остаться в живых,  то,  пожалуй,  так можно было бы  добиться
разгадки Юрты Ворона дешевым и простым способом.  Ведь,  кроме железа,
там могли залегать немагнитные руды цветных металлов,  особенно  такие
электропроводные сульфидиды,   как   галенит   -   свинцовый    блеск,
аргентит - серебряный блеск,  сфалерит - руда цинка.  Мощные жилы этих
руд должны притягивать молнии  тем  сильнее,  чем  больше  масса  руд,
залегающая  под  землей,  чем  длиннее  и глубже жилы.  Что-то похожее
сохранилось  в  глубине  памяти   из   старинной   истории   свинцовых
месторождений  и  горных  разведок  в Германии".  Геолог закрыл глаза,
сосредоточиваясь.
     "Свинец... поверхностное и большое месторождение свинца...  этого
столь необходимого в эпоху атомной энергии металла...  Если бы свинец!
Давно  уже  выработаны  его  мировые  поверхностные  месторождения,  а
потребность  в  нем  все  растет...  Впрочем,  и цинк или серебро тоже
неплохо,  но  лучше  всего  свинец!"  Александров  представил  тяжелые
слитки-чушки серого мягкого металла, сверкающе-синеватые на разрубе, -
металла,  так  хорошо знакомого каждому промышленнику Сибири,  каждому
охотнику,  вселяющего уверенность в успехе охоты,  в борьбе с опасными
зверями,  добыче  сторожкой  дичи.  Ленты и диски пулеметных патронов,
готовые  к  отражению  врага...  детали  для  технических  приборов  и
аппаратов,  приготовляющих и исследующих ядерную энергию.  С ними дело
обстояло хуже:  геолог смог вообразить лишь толстые листы  и  пластины
свинца - могучую броню от вредного излучения.
     - Кирилл   Григорьевич,   чего   задумались?  Застыли,  будто  на
подсидке... Небось вспоминали тот поход? Растравил я вас, каюсь. Вот в
окно вижу: жена ваша идет и с ней еще кто-то.
     - Один   мой  сотрудник,  -  ответил  геолог,  -  бывший  мой,  -
поправился он, нахмурившись.
     Привычка все замечать и мгновенно отдавать себе отчет в увиденном
помогла  разглядеть  усталую походку и опущенную голову Люды.  Она шла
медленно,  будто обремененная заботами старая женщина.  Снова  жалость
больно   уколола   геолога.   Не  только  забота,  хуже  -  обреченная
безнадежность,  бесплодные  усилия  помочь  любимому  человеку.   Нет,
кажется,  он  начинает  нащупывать почву в дне безысходного болота,  в
котором барахтается уже много месяцев.
     Старый забойщик    по-своему   понял   хмурую   сосредоточенность
Александрова.
     - Мало ли,  что теперь не с вами работают, небось часто бегают за
советом?
     - Ходят, а что?
     - Я к тому,  что советами тоже можно большую пользу принести... у
вас опыт-то вон какой!
     - Эх,  Иван Иванович,  добрая душа!  - улыбнулся геолог. - Только
советами не проживешь.  Может,  будь я очень старым, когда душе и телу
мало чего нужно,  тогда бы я жил...  Посоветую дельное - и доволен!  А
сейчас   хоть  половина  меня  мертвая,  зато  другая  -  полна  жизни
по-прежнему...  Да что говорить,  ревматизм вас скрутил,  а  разве  вы
думаете на пенсию? Вы-то сами советами проживете?
     Фомин насупился, вздохнул и, чтобы перевести разговор, спросил:
     - Жена ваша, она тоже геологом работает?
     - Да, - улыбнулся Александров, - настоящая геологиня!
     - Как это вы сказали - геологиня? - переспросил Фомин.
     - Это я выучился называть от студентов. Мне нравится, и, кажется,
так правильнее.
     - Почему правильнее?
     - Да  потому,  что в царское время у женщин не было профессий,  и
все специальности и профессии назывались в мужском роде,  для  мужчин.
Женщинам  оставались  уменьшительные,  я  считаю  -  полупрезрительные
названия:  курсистка,  машинистка,  медичка.  И до сих пор мы  старыми
пережитками   дышим,   говорим:   врач,   геолог,   инженер,  агроном.
Женщин-специалистов почти столько же,  сколько  мужчин,  и  получается
языковая бессмыслица: агроном пошла в поле, врач сделала операцию, или
приходится добавлять:  женщина-врач,  женщина-геолог, будто специалист
второго сорта, что ли...
     - А ведь занятно придумал,  Кирилл Григорьевич!  Мне в голову  не
приходило...
     - Не я,  а молодежь  нас  учит.  У  них  верное  чутье:  называют
геологиня, агрономиня, докториня, шофериня.
     - Так и раньше называли, к примеру: врачиха, кондукторша...
     - Это неправильно.  Так исстари называли жен по специальности или
чину их мужей.  Вот и были  мельничиха,  кузнечиха,  генеральша.  Тоже
отражается второстепенная роль женщины!
     Старый горняк расплывался в улыбке.
     - Геологиня - это как в старину княгиня!
     - В точку попали, Иван Иванович! Княгиня, графиня, богиня, царица
- это женщина сама по себе,  ее собственное звание или титул.  Почему,
например,  красавица учительница -  это  почтительное,  а  красотка  -
так... полегче словцо, с меньшим уважением!
     - Как же тогда - крестьянка, гражданка?
     - Опять правильно!  Мы привыкли издавна к этому самому "ка",  а в
нем,  точно жало скрытое, отмечается неполноценность женщины. Это ведь
уменьшительная  приставка.  И  женщины  сами за тысячи лет привыкли...
Разве вам так не покажется -  прислушайтесь  внимательно,  как  звучит
уважительное -   гражданин   и  уменьшительное  -  гражданка.  А  если
правильно и с уважением, надо гражданиня или гражданица!
     - Верно,  бес его возьми! Чего же смотрят писатели или кто там со
словами орудовать обязан?  Выходит,  что они о новом не думают,  какие
настоящие слова при коммунизме должны быть.
     - Думать-то   думают...   да   неглубоко,   пожалуй,  -  вздохнул
Александров.
     В этот момент дверь палаты раскрылась и вошли посетители.
     По обыкновению   Люда  уселась  поближе  к  голове  Александрова,
предоставив товарищу стул в ногах постели.  Пришедший геолог развернул
профиль,  и  они  занялись  обсуждением  наиболее экономичной разведки
недавно найденного месторождения "железной шляпы".
     Когда молодой геолог ушел с извинениями, Александров откинулся на
подушку,  чтобы дать отдых уставшей шее.  Люда  воспользовалась  этим,
чтобы уловить взгляд мужа.
     - Кир,  ты сегодня другой,  я это услышала,  когда ты  говорил  с
Петровым.
     - Не  слишком  ли  ты  изучаешь  меня?   -   деланно   усмехнулся
Александров.
     Молодая женщина глубоко вздохнула:
     - Родной  мой!  Я  чувствую  у тебя в глубине глаз твердую точку,
этого давно  не было.  Что случилось?  Или этот славный старик,  - она
перешла на  шепот  и  оглянулась  на  койку  Фомина,  -  сумел  чем-то
подействовать на тебя? Почему у него вышло так легко? Я не могла...
     - Фомин  тут  ни  при  чем,  хотя  он гораздо больше,  чем просто
славный...  Но я думал,  думал и понял,  что должен сделать  все,  что
могу... - Геолог умолк, подбирая слова.
     - Что можешь, чтобы поправиться?.. - Голос жены дрогнул.
     - Ну,  хоть  не  поправиться,  но  нервы привести в порядок - это
прежде всего!  Я слишком много бился о непроходимую  стену...  слишком
долго переживал свое несчастье.  Это не могло не сказаться, и я калека
не только физически,  но и духовно.  Так надо  попробовать  вылечиться
духовно, если уж физически нельзя!
     Люда низко опустила  голову,  и  слезы  часто  закапали  на  край
подушки геолога. Александров погладил жену по горячей щеке.
     - Не горюй,  Людик!  Как врачи отпустят,  поеду в санаторий.  Еще
недельки две... Хорошо будет переменить место.
     - Я  не  от  горя,  Кир.  Я оттого...  - жена громко всхлипнула и
сдержалась отчаянным усилием, - что ты как прежний, не сломанный.
     - Вот и хорошо.  Теперь ты тоже можешь поехать...  Люда с  острым
подозрением  посмотрела  на мужа.  Тот спокойно встретил ее испытующий
взгляд. Жена молчала так долго, что Александров заговорил первым:
     - Люда! Обмана нет, сама видишь, все чисто.
     - Д-да...  у  тебя  твердые глаза и вот морщинка,  - Люда провела
мизинцем около рта мужа,  - горькая, усталая, но больше не жалобная...
Все так внезапно...
     - Всякий  перелом  внезапен.  Но  ты ничем не рискуешь - я буду в
санатории, никуда не денусь, если что - приедешь.
     - Будто ты не знаешь, что там у меня со связью неважно. Пока туда
и назад - целый месяц.
     - А я в санатории должен быть три месяца!
     - Хорошо, поговорим потом. - В тоне жены Александров уловил нотку
неуверенного согласия. - Я хочу расспросить Ивана Ивановича, чем он на
тебя подействовал.
     - Светлыми жилками!  Еще, Люда, чтобы не позабыть: в моем столе в
нижнем ящике - знаешь,  где старые материалы,  - мои дневники тридцать
девятого года. Принеси, будь добра!
     - Хорошо. Что-нибудь вспомнилось?
     - Иван  Иванович  напомнил  насчет  лунного  камня...  Надо найти
характеристику пегматитов той жилы...

                                * * *

     - Значит, уезжаете, Кирилл Григорьевич?
     - Завтра! Вы что-то задержались здесь, Алеша!
     Унылый радист по-детски обиженно сложил губы.
     - Черт,  не  зарастает рука,  и держат и держат...  Иван Иванович
уехал в прошлую среду,  завтра - вы. Совсем пропаду тут один. Привык я
к вам,  а  Иван  Иванович уехал - так что-то оборвалось во мне,  будто
отца проводил.
     - А сначала-то спорили!
     - Так ведь от неосмыслия.  Какой старикан хороший!  Около него  и
жизнь полегче кажется. Было бы таких людей побольше, и мы побыстрей до
настоящей жизни доходили...
     - Это вы правильно, Алеша! Молодец, что поняли...
     - За вами кто приедет, тетя Валя?
     Александров представил  себе маленькую,  очень молодо выглядевшую
женщину-шофера и улыбнулся.  Валя всегда  казалась  ему  девчонкой  по
первой их встрече.
     - Какая же она тетя? Разве вы ее не видели?
     - Видел.  Кто ее не знает!  Она,  как вы, еще в республике начала
работать.  Только ведь женщина на возрасте,  неудобно Валей  называть.
Это для  вас  -  другое  дело,  уважает  она  вас очень здорово,  сама
говорила. Чем-то вы ей помогли.
     - Да ерунда, ничем не помог. А возраст ее разве такой большой?
     - Тетя Валя и не скрывает: она двадцать четвертого года рождения.
     - Ну,  понял теперь! Если вы - сорокового года, тогда она для вас
тетя.
     - Точно, сорокового. Как вы угадали?
     - По разговорам вашим с Иваном Ивановичем.
     Радист хотел  что-то спросить,  но вошедшая сестра позвала его на
рентген.
     Александров, оставшись один, с удовольствием подумал о завтрашней
встрече с  Валей.  Геолога  и  шофера  связывала  крепкая  дружба,  не
ослабевавшая,   несмотря   на   годы   и   редкие  встречи.  В  разгар
Отечественной войны   в    далекой    тайге    они    встретились    -
девятнадцатилетняя девушка, ставшая шофером, чтобы заменить ушедших на
фронт,  и геолог,  исполнявший правительственный приказ:  найти нужное
для войны сырье.  С тех  пор  прошло  шестнадцать  лет,  очень  многое
изменилось в жизни и в республике,  теперь ставшей областью Советского
Союза.  Валя - твердый и верный человек,  и она вспомнит, как когда-то
сказала, что все бы сделала для него. Теперь пусть сделает!

                                * * *

     Валя согласилась. Весь персонал больницы вышел провожать геолога,
когда  тот,  неуклюже  переставляя  костыли,  влачил  свое  огрузшее и
ослабевшее тело через залитый солнцем  двор,  наотрез  отказавшись  от
предложения  внести  его  в машину.  Опечаленный радист нес в здоровой
руке небогатый скарб  Александрова.  Короткое  сердечное  прощание,  и
зеленый  "ГАЗ-69"  понесся  по  гладкому  шоссе в направлении поселка.
Александрову надо было заехать на квартиру,  чтобы взять нужные  вещи.
Никто  не  мог  помешать ему:  Люда уже около двух недель находилась в
тайге.  Валя отвезет геолога вместо санатория...  так  близко  к  Юрте
Ворона,   как   сможет  подойти  машина.  Александров  помнил  избушку
промышленника, стоявшего всего в шести километрах от перевала. Правда,
это  было  в  тридцать  девятом и зимовье давно могло разрушиться,  но
наверняка появились новые.  Конец не близкий. Пока он будет собираться
на  квартире,  Валя  договорится  с  начальством.  А санаторий получит
телеграмму с извещением,  что больной приедет с опозданием  недели  на
три из-за большой слабости.
     Простой план удался, как был задуман. Асфальтовое шоссе сменилось
гудроном,  гудрон - серой щебенкой,  а "газик" бежал и бежал,  взвивая
редкую пыль, на юг, к желтоватому небу Монголии, переваливал хребет за
хребтом.  Геолог молчал,  сидя в неудобной позе. Сильно согнувшись, он
вцепился в  дужку  на  переднем  щитке  и  смотрел  на  дорогу.  После
шестимесячного  заключения  в  постели  ход машины казался полетом,  а
таежные сопки, оголенные хребты и степные долины - родным домом, более
приветливым, чем удобная квартира в городке.
     Александров не замечал, что Валя искоса следила за ним, насколько
позволяла  дорога.  В  серых  добрых  глазах  молодой  женщины  иногда
показывались   слезы.   Слишком   велик   был    контраст    прежнего,
мужественного,   полного   веселой   энергии   геолога  и  молчаливого
беспомощного  человека  с  бледным,  одутловатым   лицом   и   рыхлым,
располневшим от лежания телом.  Где он,  тот сильный друг, к поддержке
которого она прибегала в такие минуты жизни, когда каждый, а женщина в
особенности,  нуждается  в  ощущении верной руки,  в надежной помощи и
правильном совете?  Никогда не забудет Валя  их  первой  встречи.  Она
вызвалась  сама  в  далекий  рейс  по  глухой  таежной дороге - прииск
нуждался в муке,  но больше одной машины по военным условиям не смогли
выделить. Старенький "ЗИС" нагрузили добросовестно - едва не  четырьмя
тоннами,   и  Валя  пустилась  в  пятисоткилометровый  путь  с  бодрой