о  шлепалась  своей  многопудовой  тяжестью  в
пенящуюся за кормой воду, и на ее место важно и медленно подкатывалась
другая.  А сверху по лотку непрерывной цепью катились все новые черные
гладкие бочки, такие безобидные с виду.
     Сторожевой корабль  прошелся по широкой дуге,  оставляя за кормой
зеленые водяные столбы,  уже без огненных проблесков и  более  низкие.
Ткачев  следил  за распределением взрывов,  не переставая рассчитывать
размеры завесы и площадь накрытия. "Еще одну, последнюю, для верности,
- подумал Ткачев,  нажимая правый рычаг бомбосбрасывателя. - Все равно
никуда не денется.  На дно ей не лечь, глубина здесь почти в километр.
Попалась!"
     Лейтенант, следивший по секундомеру, удивленно пожал плечами. Уже
прошло  необходимое  для  погружения  бомбы время,  а разрыва не было.
Ткачев приказал повернуть корабль обратно,  чтобы прослушать  лодку  в
покрытой бомбами зоне.
     - Гавриленко!  - окликнул лейтенант минного старшину.  -  Вы  как
поставили взрыватель у последней?
     - Точно как у всех: девяносто метров, товарищ лейтенант!
     - Должно  быть,  взрыватель отказал.  Странно,  это у меня первый
случай... - произнес удивленно Ткачев.
     В этот  момент  в  полукабельтове  справа  по  носу  встал низкий
водяной бугор.  Едва  слышный  удар  донесся  из  глубины,  сейчас  же
заглушенный  громким  всплеском  накатившейся  на  нос волны.  Корабль
качнуло. Ткачев ухватился за поручень, отрывисто бросив:
     - Время, лейтенант?
     - Две минуты сорок пять секунд, - ответил Малютин.
     - Ого!  Значит,  утонула чуть не на полкилометра,  оттого и взрыв
такой слабый.  Ясно,  во взрывателе дефект...  Ага,  попались! - вдруг
вскричал Ткачев,  впиваясь глазами туда,  где по скатам невысоких волн
расплывалось огромное масляное пятно.
     Машина затихла,   и   снова   чуткие   подводные  уши  гидрофонов
насторожились,  следя  за  борьбой  уже  подбитой   вражеской   лодки.
Послышался  шум винтов,  уже не ровный,  а прерывистый,  смолк,  опять
возник. "Ну и нырнули!  Наверно,  заклепки текут",  - подумал Ткачев и
послал по новому пеленгу еще две бомбы, продолжая следить в бинокль за
вспененной поверхностью воды.
     - Слева за кормой предмет! - раздался позади голос краснофлотца.
     Изумленный несоответствием только что взятого  пеленга  и  местом
всплытия, Ткачев резко повернулся, направил бинокль на смутное красное
пятно близ места падения последней  бомбы  и  чуть  не  отшатнулся  от
неожиданности.  Хрустальный  круг бинокля в опаловой дымке приблизил к
его глазам очертания гигантского красно-бурого тела среди равномерного
колыхания  волн.  Это  было  какое-то  животное  невиданных размеров и
цвета.  Ткачеву показалось, что у него широкое тело, огромные плавники
и   могучая   круглая  шея:  голову  и  хвост  скрывали  волны.  Всего
удивительнее была гладкая  кожа,  местами  изборожденная  морщинами  и
складками густо-красного цвета, переходившего в темно-бурый.
     - Справа по носу пузыри!
     Голос сигнальщика  вернул командира к действительности,  и Ткачев
снова сосредоточился на борьбе с подводным  врагом.  Тысячи  воздушных
пузырьков усеяли поверхность волн. Минуту спустя корабль стоял уже над
местом выхода воздуха, вслушиваясь в глубину.
     Вдруг вода  заклокотала  от  большого  количества воздуха,  сразу
пришедшего снизу.  Одновременно в гидрофонах возник короткий,  тупой и
невнятный  гул.  Люди  молча  смотрели.  Корабль  уже  потерял  ход  и
становился лагом к волне.  Прошло несколько минут.  Последние пузырьки
воздуха исчезли.  Ни одного звука не доносилось из глубины в гидрофон.
Только масляное пятно расплывалось все  шире,  выравнивая  заостренные
гребни валов.
     Где-то далеко внизу,  под поверхностью моря,  разбитая лодка,  не
смогшая  всплыть,  проваливалась  все  глубже в пучину,  и беспомощное
давление воды выжимало из нее воздух и масло. Ткачев дал ход кораблю и
подошел к снимавшему наушники Малютину.
     - Запишем еще одну,  лейтенант,  но чтобы окончательно убедиться,
подождем немного, послушаем... Да, а как же чудовище? - вспомнил он. -
Скорее к нему!
     На месте    всплытия   неведомого   животного   моряков   ожидало
разочарование:  никакого следа красного чудовища не  было  уже  видно.
Холодные волны были пустынны насколько хватал глаз.
     Ткачев досадливо  потер  заслезившиеся   от   напряжения   глаза:
"Неужели почудилось? Ну нет..."
     - Товарищи,  кто еще видел  этого...  как  его...  ну  всплывшего
зверя? - обратился он к команде корабля.
     Откликнулись сразу несколько краснофлотцев и старшина Гавриленко,
который  клялся,  что  это не что иное,  как морской змей,  оглушенный
нашей бомбой.
     - Нет,  не змей,  -  перебил  сигнальщик  Епифанов,  -  я  видел:
туловище у него толстое, широкое, и ласты есть - какой же змей?
     - Ну  все  равно не рыба и не зверь морской,  а гад подводный,  -
стоял на своем Гавриленко.
     Гавриленко предупредил собственную догадку Ткачева,  что животное
было оглушено или убито бомбой и всплыло на поверхность. "Эх, досадно,
что потонул!  Поймать бы такое чудо,  - подумал Ткачев. - А теперь кто
поверит?.."
     Словно угадывая невысказанный вопрос командира, лейтенант Малютин
отозвался:
     - Этот  гад  из глубины - глубоководное животное,  и хлопнула его
наша последняя бомба,  та,  что с испорченным взрывателем. Она ушла на
глубину метров в пятьсот,  да и всплыл-то  зверь  около  этого  места.
Может быть,  он потонул,  а может,  и очнулся...  Впрочем,  я все-таки
успел...  - И Малютин вытащил из кармана "лейку".  -  За  качество  не
ручаюсь,  а пять раз щелкнул:  уж очень занятная зверюга!  Удачно, что
телеобъектив был ввинчен.
     Ткачев восхитился находчивостью лейтенанта,  не  подозревая,  что
из-за этих снимков ему придется выступать с докладом в Москве...
     Снимки лейтенанта  Малютина  были  проявлены  со  всей  возможной
тщательностью, но  все  же  они  не получились достаточно отчетливыми:
серый день,  малая выдержка и красный цвет гада были  неблагоприятными
совпадениями.   Ткачев   был   вызван   к  командующему,  изложил  все
обстоятельства дела,  показал снимки и получил  распоряжение  ехать  в
Москву, на морскую сессию Академии наук.
     - Это неважно,  - возразил командующий на уверения  Ткачева,  что
никто  не  поверит.  -  Мы должны изучать море,  мы обязаны оповестить
ученых о таком необыкновенном происшествии.  Если же ученые не поверят
тому,  что  целая группа моряков видела,  нечего тогда на их авторитет
полагаться...
     Этими шутливыми  словами  адмирала,  под  одобрительный гул зала,
закончил офицер  свой  короткий  доклад  и  приступил  к  демонстрации
снимков.   Свет   потух,   и   на  высоком  экране  появилось  неясное
изображение.
     Медленно прошли один за другим все пять снимков, но Ганешин так и
не  смог  представить  себе  зверя:  впечатление  было   ускользающим,
неопределенным.  Вспыхнул свет.  Десятки людей, старавшихся определить
животное в зыбких очертаниях снимков,  шепотом делились впечатлениями.
Исчезло живое,  общее всем людям очарование неизвестного,  но осталось
что-то.  Это что-то,  как определил Ганешин,  было сознание реальности
происшедшего  -  схваченной,  но  ускользнувшей тайны моря.  Ганешин с
удовольствием отметил,  как молодо заблестели глаза у сидевших  в  его
ряду  почтенных ученых и суровых командиров.  Словно в зале пронеслась
мечта, приподнявшая и соединившая самых различных людей.
     В президиуме  собрания  произошло  движение.  На кафедру поднялся
огромного роста старик с  широкой  седой  бородой.  Зал  стих:  многие
узнали знаменитого океанографа, прославившего русскую науку о море.
     Ученый нагнул голову,  показав два глубоких зализа над  массивным
лбом,  обрамленным  серебром  густых волос,  и исподлобья оглядел зал.
Затем  положил  здоровенный  кулак  на  край  кафедры,  и  мощный  бас
раскатился, достигнув самых отдаленных уголков зала.
     - Вот он, наш Георгий Максимович! - шепнул Ганешину Исаченко. - С
таким голосом линкором в шторм командовать, а не лекции читать.
     - Так ведь он и командовал, - бросил Ганешин.
     - Товарищи, - говорил тем временем океанограф, - я очень рад, что
мне  удалось  услышать  изумительное  сообщение капитана Ткачева.  Как
нельзя более кстати его доклад пришелся  на  заключительное  заседание
нашей  сессии.  Мы слишком привыкли к существованию неразгаданных тайн
моря, многие вопросы океанографии считаются пока неразрешенными. Но, я
думаю,  всем  присутствующим  знакомо  сообщение отважного американца,
профессора Биба,  спускавшегося в  стальном  шаре  -  батисфере  -  на
глубину  километра.  Биб  наблюдал  огромных животных,  проплывавших в
невообразимой тьме перед окнами его  батисферы,  слишком  больших  для
ничтожного  освещения,  которое давал его прожектор,  и для маленького
поля зрения кварцевых иллюминаторов. Известно ли вам, что незадолго до
войны  у  восточных  берегов  Африки  была  выловлена  огромная рыба -
латимерия - из породы,  давно исчезнувшей с лица земли  и  считавшейся
вымершей  уже в древнюю геологическую эпоху,  чуть ли не сто миллионов
лет тому назад?  И вот теперь неведомый гад, обнаруженный в Баренцевом
море капитаном Ткачевым,  дает нам еще одно подтверждение таинственной
жизни морских глубин.  Это еще тень, только мелькнувшая перед нами, но
от реального, действительно существующего.
     Несмотря на войну, флот и наши ученые продолжают расширять знания
о море. Но победа уже близка, товарищи, и я надеюсь вскоре увидеть вас
на  послевоенной  морской  сессии,  когда  наши возможности неизмеримо
возрастут...
     Я обращаюсь к вам,  товарищи моряки, от имени науки. Нашему флоту
предстоит большое будущее.  Вы,  вооруженные техническими познаниями и
огромной производственной мощью нашей страны, после войны, в спокойных
условиях работы,  можете оказать огромную по  своему  значению  помощь
науке...  -  Ученый  остановился,  шумно  вздохнул  и загремел сильнее
прежнего: - Многие думают, что мы знаем море. О да, конечно, мы хорошо
изучили его поверхность.  Всем нам известно, например, что в Индийском
океане  встречаются  наиболее  крутые  волны.  Южный  Ледовитый  океан
отличается  гигантскими  волнами  с  необычайно  длинными фронтами,  а
Атлантический дает самую высокую волну.  Мне незачем  перечислять  вам
успехи  океанографии  -  вы  знаете их не хуже меня.  Но как только от
поверхности океана мы обращаемся к его глубинам,  сразу же чувствуется
наша слабость.
     Конечно, мы знаем общее  распределение  осадков  на  дне  океана.
Изобретение  эхолота  сразу  двинуло  вперед изучение рельефа морского
дна,  и недалеко то время,  когда мы будем знать этот рельеф  не  хуже
рельефа  суши.  Но  все  дело в том,  что само дно океана,  строение и
состав его коренных пород нам совершенно неизвестны.  Я не преувеличу,
если скажу, что поверхность Луны мы изучили гораздо лучше. Представьте
себе океан в виде каменной чаши, налитой водой. Так вот, самую чашу мы
совершенно не знаем и не в силах пока осуществить ее изучение.
     Моря и океаны занимают семьдесят один процент  поверхности  нашей
планеты.  Поэтому геология в своем изучении земной коры вынуждена пока
ограничиться только двадцатью  девятью  процентами  этой  поверхности.
Неудивительно,  что  первейшие,  основные  вопросы геологии,  познание
которых даст нам подлинную власть  над  богатствами  земных  недр,  не
могут  быть  решены без исследования геологии морского дна.  Нам нужны
глаза и руки в самых страшных глубинах морей.  Вы, молодые командиры и
инженеры, подумайте над этим!
     Я позволю себе задержать еще  на  пять  минут  ваше  внимание.  В
центре  Тихого  океана,  к  северу  от  островов  Самоа,  есть  группа
коралловых  островов  Токелау,  часть  которых  представлена   низкими
атоллами  -  кольцеобразными коралловыми островами,  часто с лагуной в
центре.  Среди вас много молодежи,  и я не думаю, чтобы ей приходилось
видеть настоящие атоллы.  А низкий атолл,  то есть остров,  очень мало
выступающий над  поверхностью  моря,  - это незабываемое зрелище.  Как
метко выразился один из старых капитанов,  низкий атолл -  это  кольцо
беспрерывного  грохота,  тумана  и  пены  от  волн,  неистово бьющихся
вокруг.  Белое  кольцо  пены,  накрытое  радужной  блистающей   шапкой
преломленных  в  водяной  пыли  солнечных  лучей,  удивительно красиво
издали на сияющей  голубой  глади  моря.  Но  поблизости  такой  атолл
выглядит сурово,  а в часы прилива,  пожалуй, и страшно. Ровные волны,
колеблющие вокруг поверхность океана, у самого атолла вдруг вырастают,
с гулом мчатся и с потрясающим грохотом обрушиваются на атолл. Если же
вам  придется  побывать  на  низких  атоллах  в   ураган,   запаситесь
мужеством.  Густые облака погасят солнечный свет,  и море сразу станет
темным и грозным,  изборожденным,  словно гневными морщинами,  черными
провалами  огромных  валов.  Волны,  поднимаясь  все выше,  ринутся на
атолл,  затопляя и сокрушая все на своем пути. Лишь один-два небольших
участка   кораллового  кольца  останутся  незатопленными,  и  на  них,
полузадушенный  ветром,  оглушенный  грохотом,  ослепленный  брызгами,
человек будет искать спасения. Ужас наполняет и неробкие души при виде
острова,  словно тонущего в страшном одиночестве посреди  беснующегося
океана.
     Так вот,  среди  низких  атоллов  Токелау  есть  атолл  Факаофо -
небольшой остров, около трехсот метров в диаметре; однако населения на
нем шестьсот человек.  В прилив от Факаофо над поверхностью моря виден
только плотный серо-зеленый купол густой рощи кокосовых  пальм.  Атолл
Факаофо лежит в девяти градусах к югу от экватора,  на пути постоянных
ураганов.  В  то  время  как  ураганы  затопляют  соседние   островки,
обитатели   Факаофо   чувствуют  себя  в  безопасности.  Бронзовокожие
прирожденные  моряки-полинезийцы  обнесли  остров  стеной  из  крупных
кусков   кораллового   рифа   и  сделали  насыпь  в  середине,  подняв
поверхность своего острова почти на пять метров над  уровнем  прилива.
Таким  образом,  туземцы,  лишенные  всяких  механизмов,  создали себе
безопасный приют.  Какое бесстрашие и глубокое вековое  знание  океана
нужно  было  иметь,  чтобы противопоставить грозной мощи стихии слабые
силы простых человеческих рук!
     Атолл Факаофо всегда служит для меня примером могущества человека
и его власти над морем.  И я рассказал об этом атолле, чтобы показать,
чего  можно  добиться  самыми  простыми  средствами.  Неужели  же  мы,
вооруженные всей  мощью  современной  науки  и  техники,  не  добьемся
окончательной победы над океаном - власти над его глубинами!
     Вот все,  что я хотел  вам  сказать.  Позвольте  мне  остаться  с
надеждой, что некоторые из вас унесут хотя бы мечту о покорении глубин
океана. А мечта умного и сильного человека - это уже очень много...

                                * * *

     Мелкий дождь,  разгоняемый ветром,  порывами налетал на  корабль.
Горизонт   быстро  приближался.  Свет  мерк,  словно  в  воздух  сразу
вытряхнули огромное количество пепла. Наступала ночь.
     Корабль плавно   покачивался,  равномерно  вздрагивая  от  работы
машины.  Один из вахтенных задраивал иллюминаторы  штурманской  рубки.
Ярко  вспыхнул топовый огонь.  Ганешин медленно расхаживал по мостику.
Головная боль стихала, как бы растворяясь в сыром и холодном океанском
ветре.  Эти  боли,  последствия ранения в Великую Отечественную войну,
повторялись еще и теперь,  спустя несколько лет. Ганешин прислонился к
поручням, вглядываясь в тьму. В неясном смешении мрака и судовых огней
выступали белые надстройки корабля.
     Стукнула дверь.  Настил  мостика  рассекла широкая полоса света и
исчезла.  Вышедший из рубки,  очевидно,  приглядывался к  темноте.  Он
нашел Ганешина и обратился к нему:
     - Товарищ капитан первого ранга,  опять острая зазубрина.  Хотите
посмотреть...
     - Слушайте,  капитан второго ранга,  то есть Федор Григорьевич, -
перебил Ганешин, - хватит тебе меня величать, говорил уже не раз!..
     - Верно,  Леонид Степанович,  верно! - рассмеялся Щитов, командир
гидрографического судна. - Все еще живы привычки военного времени...
     Офицеры вошли в ярко освещенную  рубку,  блестевшую  полированным
деревом,  приборами,  зеркальными  стеклами окон.  Переход от холодной
темноты и безграничности моря к теплому уюту  помещения  был  приятен.
Ощущение  усиливалось тихими звуками скрипичной мелодии,  доносившейся
из  репродуктора  в  углу  рубки.  Мичман,  стоявший   перед   большим
циферблатом  эхолота,  оглянулся  на  входивших  и  при  виде Ганешина
вытянулся.  Ганешин опять усмехнулся:  он никак не  мог  привыкнуть  к
почтительному  вниманию к себе товарищей по работе.  Теперь,  в мирной
обстановке, это казалось ему излишним.
     - Продолжайте  ваше  дело,  мичман!  -  Ганешин сбросил дождевик,
зюйдвестку и вынул трубку.
     Мичман смутился, тихо ответил:
     - Я... я, собственно... просто любовался на него...
     - Ага,  так  вам  нравится  наш  новый  эхолот,  -   одобрительно
посмотрел на юношу Ганешин.  - А чем, по-вашему, он лучше хьюзовского,
последней модели?
     - Да как же можно сравнивать!  - воскликнул мичман.  - Во-первых,
диапазон глубин  -  наш  берет  любую  без  всяких  угловых  смещений;
огромная   чувствительность;   очень   точная  автоматическая  выборка
поправок,  а главное,  главное...  сухая запись эхографа и тут  же  на
ленте курсовые отметки...
     - Очень  хорошо!  Я вижу,  что вы уже вполне ознакомились с нашим
прибором.
     - Товарищ Соколов - энтузиаст глубоководных измерений, - вмешался
Щитов. - Однако зубчик нужно посмотреть, а то лента уйдет.
     Ганешин вынул  трубку  изо  рта и шагнул к большому диску,  где в
центре горел оранжевый глазок и  дрожала  тонкая  стрелка,  окруженная
тройным  кольцом делений и цифр.  Это был указатель глубин эхолота,  а
под ним, в черной прямоугольной рамке, за блестящим стеклом, медленно,
почти   незаметно   ползла   голубоватая  лента  эхографа  -  прибора,
вычерчивающего непрерывный профиль дна на пути следования корабля.
     Звуковые колебания  высокой  частоты,  излучаемые из днища судна,
летели вниз,  в  недоступные  глубины  океана,  и,  возвращаясь  через
сложную систему усилителей,  заставляли стрелку колебаться, вычерчивая
профильную линию. Мичман поспешил указать соответствующее место ленты.
Здесь,  между  толстой  чертой  дна  судна  и косыми жирными отметками
пройденного расстояния и изменений курса,  шла плавная линия  пологого
дна, вдруг прерывавшаяся резким изломом: заостренная подводная вершина
поднималась почти на два километра из четырехкилометровой плоскодонной
впадины океана.
     Ганешин удовлетворенно улыбался:
     - За  рейс  четырнадцать  "зубчиков" уже нашли!  Не зря я пошел с
вами...
     - Леонид  Степанович,  признайся  мне по чистой совести,  - начал
командир судна,  - эти подводные "зубчики"  тебе  для  нового  прибора
нужны?
     - Угадал,  угадал,  Федор  Григорьевич!  -  обернулся  к   Щитову
Ганешин. - Сядем-ка,  а то я по мостику километров  двадцать  отшагал.
Мой  новый  прибор  уже  прошел все испытания,  и мы с тобой будем его
пробовать на работе сразу как вернемся.  Могу сейчас рассказать, пусть
и  мичман  послушает  -  из  принципа  устройства  прибора мы тайны не
делаем.  Мой прибор приспособлен для того,  чтобы видеть под водой  на
самых  больших  глубинах,  по  принципу телевизора.  Главная трудность
задачи заключалась в освещении достаточно больших  пространств,  чтобы
из-за   огромного  поглощения  световых  лучей  в  богатой  кислородом
глубинной воде  телевизор  не  был  подобен  глазу  очень  близорукого
человека.  Я добился хороших результатов тем, что создал "ночной глаз"
-  прибор,  который  настолько  чувствителен  к  световым  лучам,  что
ничтожных  количеств  света  ему достаточно для получения изображения.
Далее я п