ья начинать - не выйдет у меня,  а
уж если детишки,  то и говорить не о чем.  Выходит,  на нашу долю, кто
одного со мной возраста, остались мальчишки - тьфу, ерунда! - либо кто
неприкаянный, пьяница да бабник остался! Сами видите, получается такое
замужество... только себя уронишь...
     - Но ведь может же встретиться подходящий и...  не женатый еще, а
то и вдовец хороший.
     - Может, само собой, да не встретился. Ну что говорить, судьба не
привела, -  лицо  молодой  женщины  посуровело,  -  но впереди большая
радость намечается. Жду ее нетерпеливо!..
     - Что же такое? - даже приподнялся на локте Александров.
     - Решило  наше  государство  важнейшее  дело:  чтобы  каждый  мог
получить знания, какие хочет, по собственному желанию и вкусу, - я про
народные университеты.  Это дело громадное,  и тяга у народа  к  тому,
чтобы искусство, книги, науку понимать, несказанная. Не для звания там
какого, а для себя, чтобы жизнь интересней стала...
     - Эх,  Валя,  вам  бы с Фоминым повстречаться,  есть такой старый
горняк, вы ему прямо родная душа... я в больнице лежал с ним.
     - С  горняком  вашим  когда встретимся,  а в университет этот мне
поступить сейчас - самая большая забота.  Говорят,  заявлений столько,
что надо еще десять других открывать...
     - Я могу написать письмо в Кызыл,  чтобы вам помогли.  Не помогут
поступить,  так посоветуют,  где добиваться,  а это уже полдела, самое
важное - знать, куда правильно удариться!
     - Ой,  Кирилл Григорьевич,  дорогой, напишите! У меня есть всякие
рекомендации, но у вас будет по ученой линии.
     - Напишу  сейчас!  -  Геолог  извлек  из  полевой сумки конверт и
бумагу и принялся писать.
     Валя с загоревшимися глазами следила за размеренным движением его
руки.

                                * * *

     Машина вырвалась наконец из зарослей  после  долгого  мотанья  на
ослизлых  корнях,  буксовки  в  чернеющих  торфяной грязью мочажниках.
Прекратилось тарахтенье веток по кузову, замолк и мотор. В наступившей
тишине стал слышен слабый шум перегретого радиатора.
     Александров, едва живой после езды по бездорожью,  с  облегчением
увидел  дымок,  поднимавшийся  из  железной  трубы  низкого,  добротно
срубленного  зимовья.  Кочковатая  поляна  с  севера   точно   забором
огораживалась "флажными" лиственницами - толстыми деревьями, лишенными
веток с одной, наветренной, стороны.
     На жердинной  лавке  у  входа  в  зимовье  сидел,  видимо,  давно
поджидавший машину пожилой тувинец.  Едва "ГАЗ-69"  остановился,  как,
собрав  в  приветливой  улыбке  все морщины обветренного лица,  хозяин
поспешил навстречу гостям.
     - Хорош машина,  куда заехал...  их! Баба-шофер... хорош! А я чай
готовил.  -  Тут  он  увидел  тяжко  вылезавшего  на  своих   костылях
Александрова и замолк от удивления.
     - Ну,  Валя,  дорогая,  спасибо вам!  Жив буду - век не забуду! -
Растроганный тон геолога был несозвучен полушутливым словам.  - Только
вы это смогли сделать.  Теперь мое дело выйдет:  отсюда до Юрты Ворона
не больше десяти километров...
     Молодая женщина смутилась,  покраснела  и,  ласково  взявшись  за
локоть геолога, сказала:
     - Я так рада!  Только не понимаю я,  что вы тут будете делать, не
вижу,  чего задумали.  Скрываете вы от меня серьезное что-то... Раньше
вы так не делали! Значит, дружба дружбой, а табачок - врозь?
     - Ладно,  Валя,  вам  я скажу...  Но никому ни слова!  - И геолог
рассказал о своем плане поисков месторождения на  перевале  Хюндустыйн
Эг.
     - А вы-то сами?..  Как решились!  - В тоне молодой женщины звучал
явный испуг.
     - Ну,  что я?  А ваши сверстники, что лежат в украинских степях и
лесах Прибалтики, - они могли, если нужно!
     - Я не о том. Если это так сильно нужно, то почему же раньше...
     - А,  понял!  Раньше простой расчет,  да, расчет, а не чрезмерная
осторожность.  Результат очень сомнителен,  риск безусловно  велик,  а
другого, не менее важного дела - невпроворот.
     - Ясно, - протянула Валя. - Теперь вам такому можно идти на очень
сомнительный результат. Какой угодно риск, пусть все сто против одного
- вдруг да выйдет.  Вот как вы себя цените.  А о близких вам людях - о
жене, о друзьях - подумали?
     - Подумал.  Жена, друзья - это геолога Александрова, которого уже
нет, и только вопрос времени, на сколько у кого хватит памяти.
     Валя, словно подхлестнутая, отстранилась от геолога:
     - Вот как!  Спасибо, отблагодарили! А я сейчас кто? И впредь буду
то же, не беспокойтесь!..
     - Поймите  меня  верно,  Валя.  Если  я выиграю этот один шанс...
тогда... Ведь я человек самый обыкновенный, со слабостями, и мне нужно
выздороветь... душевно. Посмотрите на меня - разве вы не видите, после
какой я передряги?
     Валя опять   залилась   краской   и  вдруг  обняла  Александрова,
всхлипнула и, стыдясь своего порыва, бросилась в машину.
     - Я приеду...  когда дадите знать...  Только,  только... берегите
себя, как сможете... Я хочу сказать, чтобы вы не смели нарочно...
     - Обещаю вам. Валя! - твердо ответил геолог. - Только куда же вы?
Сейчас будем чай пить, потом отдохнуть надо.
     - Не надо!  Боюсь,  что просрочила я путевку.  И...я, я... реветь
буду! - заключила молодая женщина,  прикрывая глаза;  на руль закапали
слезы.
     Зафырчал мотор,  и  не  успел  геолог   двинуться,   как   машина
развернулась  и  умчалась  по извилистой тропе в заросли.  Александров
долго смотрел ей вслед, слушая замирающий вдали шум мотора.
     Хозяин зимовья решился нарушить этикет, заговорив первым:
     - Зачем ссорились?  Шибко худо  получилось  -  машина  уехал,  ты
остался...  Что делать будем? А я чай готовил! Почему не приказал бабе
оставайся?
     Геолог успокоил   лесника.   Выпив  положенный  чай,  Александров
повалился на нары и забылся тяжелым сном.  Он проснулся,  когда солнце
уже садилось.  Дверь в зимовье была открыта. Пучок багульника, тлевший
на угольях в старом тазу,  распространял  резкий  аромат,  оборонявший
спавшего  геолога  от  комаров.  Хозяин  сидел на пороге с деревянной,
окованной медью трубкой в зубах и  смотрел  на  юг.  Там  громоздились
тяжелые тучи, густо-лиловые в свете зари. Сеть далеких молний внезапно
зазмеилась в лиловых громадах.  Как будто из-под земли донесся дальний
раскат,  и  в  нем  было  столько  угрозы,  что Александров вздрогнул.
Устремленное вдаль лицо лесника было бесстрастно и так неподвижно, что
казалось  в  сумерках  деревянным.  Даже  трубка  не дымилась,  крепко
зажатая в лежавшей на колене руке. Александров подполз к двери. Хозяин
зажег  погасшую  трубку и поднес спичку к папиросе геолога.  Оба молча
курили,  пока Александров не решился наконец задать  важный  вопрос  о
коне   для  поездки  к  перевалу.  Непроницаемо-темные  глаза  хозяина
тщательно оглядели гостя.
     - Не понимай я, кто пускал?
     - Как - кто пускал? - переспросил геолог.
     - Тебя кто сюда пускал?  Совсем не можешь ходить,  совсем плохой,
ай-ай! Зачем приехал? Пропадать приехал, однако!
     Геолог стал объяснять цель своего приезда,  не говоря правды. Ему
надо наблюдать грозу на перевале Юрта  Ворона,  чтобы  понять,  откуда
приходят тучи и как предсказывать непогоду для путников.  Он двигаться
не может, но сидеть в шалаше, смотреть и писать может...
     Хозяин слушал, не перебивая.
     - Кто тебя посылал,  все путал, - заговорил тувинец, когда геолог
кончил свою  речь.  -  Теперь  через  Хюндустыйн Эг десять лет скот не
ходит.  Наша республика,  как в Союз  вошел,  тогда  и  кончал.  Такой
опасный дело напрасно получается. Почему так, какой дурак думал?
     Александров сообразил,  что  этот  мифический  дурак  -  он  сам.
Обмануть сына природы с его серьезным отношением к жизни и вдумчивости
таежника оказалось делом не столь простым,  как сначала  представилось
Александрову.  Стыдясь своей ненужной лжи,  геолог сказал леснику все,
как старшему брату или отцу,  не утаивая более ни  своей  болезни,  ни
конечной цели.
     В сгустившейся темноте он не мог разглядеть лица тувинца.  Хозяин
долго  набивал  трубку  и  возился  с отсыревшей спичкой,  потом курил
длинными и резкими затяжками.  Вспышки трубки освещали его нахмуренный
в усилии мысли лоб и опущенные в землю, прикрытые веками глаза.
     - Я тебе помогать буду,  - спокойно произнес  он,  и  Александров
облегченно вздохнул.  - Я думай, ты правильно живешь. Сам тебе помогал
бы...  да вот один только сынка у меня был,  да помер,  баба оставил и
два ребята. Теперь мне думать надо, опасное дело ходи! Еще сколько лет
помогай им надо.
     Александров протянул   руку   и   положил  ее  на  костистое,  со
сморщенной,  шероховатой кожей запястье хозяина.  Тот понял этот  жест
безмолвной благодарности и торопливо сказал:
     - Теперь чай пьем,  потом спи надо.  Утром рано пойду  за  конем.
Вещей тебе мало,  продукты и тебя сразу свезем,  конь сильный.  Устал,
однако, давай ложись!
     Хозяин ловко  устроил  для  геолога  удобное  ложе,  настелив  на
дощатые нары толстый слой душистых ветвей.
     Лесник быстро  уснул,  а  геолог  еще  долго  лежал в темноте,  с
благодарностью думая об исполненной уважения к чужим чувствам и  думам
бескорыстной помощи.
     Ни Валя,  ни лесник не произнесли  сакраментальных  слов:  "Потом
отвечай за тебя",  - слов,  которые так часто попадались в книгах, что
он начал думать, будто фальшивый страх ответственности составляет чуть
ли  не  главное  ощущение  многих  людей.  А в жизни случилось как раз
наоборот.  Никто не старался приписать ему свои случайные  домыслы  и,
заподозрив   его   в   нелепых   намерениях,  обнаружить  свою  мнимую
проницательность.  Даже хозяин,  который имел бы на  это  право  после
того,  как  геолог  пытался  солгать ему,  сразу же поверил настоящему
объяснению.  Александров понял,  что  чуткость  помогавших  ему  людей
выработалась  в суровой жизни,  где каждый немедленно отвечает за свои
личные промахи перед самим собой и  ближайшими  товарищами.  Эти  люди
привыкли  полагаться прежде всего на себя и,  главное,  доверять себе.
Геологу привиделась поддержка не двух,  а тысяч таких  людей,  готовых
ежеминутно   прийти   на   помощь.   Уверенность   в  невиданной  силе
коллективов,  способных выполнить любую сказочную задачу  и  составить
опору нашего общества, как-то ободрила Александрова. Нервная усталость
последних двух дней от огромного напряжения бессильного тела и тревоги
за  выполнение  намеченного отошла,  сменилась покоем,  растворилась в
крепком сне.

                                * * *

     - Э-эээй,  э-ээээй!  -  Надрывный  крик  разносился  по   пустому
плоскогорью Юрты Ворона.
     Александров узнал хозяина,  выполз из растрепанного ветром шалаша
и  попытался  откликнуться.  Простуженное  горло издавало лишь сиплые,
слабые звуки,  но слух таежного охотника не упустил их.  Скоро тувинец
показался  у  шалаша  Александрова.  Он  внимательно оглядел обросшего
геолога,  закопченного,  в отсыревшей и прожженной одежде,  изорванной
судорожным ползанием по кочкам и багульнику.
     - Плохо тут тебе,  инженер.  Я продукты привези, еще вот - куртка
мой.   Смотри,   совсем  рваный  стал.  Табак  вот...  Ой,  какой  ты,
паря! - сморщился он от огорчения,  когда геолог подполз к уступу, где
стояли прислоненные костыли, и поднялся, цепляясь руками за кустарник.
     - Ничего, - бодрился Александров, - все в порядке...
     За этими  незначащими словами стояли две недели жизни на перевале
Хюндустыйн Эг,  настолько странной,  что Александров вряд ли  смог  бы
рассказать о ней.
     В знойные  дни  и  душные  ночи  геолог   бодрствовал,   поджидая
очередное  полчище  грозовых  туч,  уже издали возвещавших свой приход
тяжелым,  вибрирующим грохотом.  Днем тучи ползли, как стада воздушных
китов,  набрасывая на горы серую тень тревожного ожидания. Ночью нечто
бесформенное закрывало  звезды,  словно  подкрадываясь  для  нанесения
внезапного и свирепого удара.  Страшные удары раскалывали воздух, горы
и весь мир,  слепящие  вспышки  учащались,  переходили  в  непрерывное
полыхание   извилистых   полос   огня,   бороздивших   небо   по  всем
направлениям.  Иногда гроза была настолько сильной,  что  от  грома  и
сотрясения почвы мутилось в голове, уши переставали слышать.
     Вертикальные столбы молний стояли  повсюду,  огораживая  перевал,
как  страшную западню.  Александров полз туга,  где сверкание и грохот
превращались в сплошной огонь и рев.  Странное покалывание пронизывало
все  тело,  в  ноздри бил резкий,  кружащий голову запах озона,  тело,
поливаемое потоками ливня,  коченело под порывами ветра.  Скоро геолог
понял,   что  его,  казалось  бы,  простая  задача  очень  трудна.  Он
передвигался  ползком  слишком  медленно,  несмотря  на   лихорадочные
усилия. Костыли не держали на скользких камнях и кочках, зацеплялись в
путанице жестких веточек багульника,  травы и корней.  Он  подбрасывал
свое  полуживое  тело  резкими  толчками  рук,  устремляясь  навстречу
молниям.  Словно  по  заговору  обернувшейся  против   него   природы,
скопление  молний  оказывалось  в  таком отдалении,  что он не успевал
доползти,  или близкие разряды прекращались слишком скоро. Александров
сам   себе   напоминал   черепаху,  гоняющуюся  за  быстрыми  птицами.
Насмешливо и свободно молнии уносились вдаль в тот  самый  миг,  когда
он,  казалось,  уже  приблизился  к  месту их страшного буйного танца.
Много  раз  геолог,   совершенно   выбившийся   из   сил,   впадал   в
полубеспамятство  и лежал,  поливаемый холодным грозовым дождем,  пока
резкий ветер не приводил его в себя. Александров полз к своему шалашу,
разжигал дымный костер и кое-как сушился. Несмотря на тучи комаров, он
забывался лихорадочным сном,  пока грохотанье, от которого содрогалась
земля, не возвещало ему о прибытии нового отряда туч. Воля к борьбе не
иссякала,  но,  может быть, только насыщенная электричеством атмосфера
гор спасала геолога,  когда, казалось, он обязательно должен погибнуть
от холода, сырости, переутомления и недоедания. Три-четыре раза молнии
ударяли  так  близко  от  него,  что Александров на время слеп и глох.
Окружающее неистовство  грома  и  слепящего  огня  ускользало  из  его
сознания. В этих случаях Александров упускал возможность проследить за
повторными ударами молний и заметить место колышками,  связка  которых
висела  у него на шее.  Назревала трагедия,  сулившая бесплодный конец
его усилиям.  Близкая молния лишала возможности наблюдать,  а только с
помощью  близких  молний  геолог  мог нащупать место залегания рудного
тела.
     Наступили ясные,   солнечные   дни.   Александров   отдохнул   от
полубредового напряжения и преодолел странный гипноз горной грозы.  Он
смог  поразмыслить  над результатами своего двухнедельного житья среди
молний.  Геолог уверился,  что под  болотистыми  кочками  Юрты  Ворона
залегают   металлические  руды.  Почти  не  было  сомнения  в  большом
количестве  рудных  жил,  рассекавших  в  глубине  плоскогорье,  слабо
выпуклым  куполом протянувшееся далеко на запад по направлению широкой
складки метаморфических сланцев,  слагавших  хребет  перевала.  Пляска
молний,  метавшихся между отдаленными друг от друга участками,  внешне
абсолютно   неотличимыми   друг   от   друга,    показывала    широкое
распространение  рудных жил.  Возможно,  главная масса руды залегала в
ядре складки, как в некогда знаменитом богатейшем месторождении свинца
Брокен-Хилл   в   Австралии.   Александров   покончил   с   зарисовкой
распределения частых ударов молний на  площади  перевала.  Постепенно,
день за днем,  ночь за ночью, нащупывалось место наибольшего скопления
молний  при  всякой  грозе.  Там  можно  было  рассчитывать  на  самое
неглубокое  залегание  воображаемых  жил.  Геолог переносил свой шалаш
поближе к молниевому центру и с каждой грозой приближался к  нему.  Но
дни шли,  период гроз мог внезапно окончиться - Александров жил во все
увеличивающемся нервном напряжении.  Четвертый день не было  настоящей
грозы,   а   мелкий   моросящий   дождь   только   порождал   тревогу,
свидетельствуя,  что время гроз проходит.  В таком состоянии  и  нашел
геолога хозяин,  разыскавший новое место его шалаша, в двух километрах
к западу от прежнего.
     - Ничего,   -  повторил  геолог,  избегая  укоризненного  взгляда
лесника, - теперь уже скоро!
     - Почему скоро? - оживился тувинец. - Нашел чего?
     - Нет, не нашел, скоро грозы кончаются.
     - Да-а,  -  разочарованно  протянул лесник.  - Скоро,  неделя,  я
думаю.
     - Ну, вот, через неделю и приезжай за мной. Еще смотреть буду.
     - Пх,  пх!  - качал головой тувинец,  ожесточенно затягиваясь  из
трубки, но ничего не возразил геологу.
     Они выпили  чаю с лепешками и медом,  привезенными из селения как
подарок лесника.  Затем тувинец взгромоздился на коня,  и  Александров
остался  снова  наедине  с  шелестом  ветра  на пустынном перевале,  с
неотвязной болью в пояснице и привычными невеселыми мыслями.
     Прошло еще два дня - солнечных, сухих и ветреных.
     Александров уныло  отлеживался  в  шалаше,  поддаваясь   гнетущей
усталости,  не  покидавшей  его  со  времени  отъезда лесника.  Боль в
сломанной спине не давала спать,  бессонница усиливала  дикое  нервное
напряжение, Александрову казалось, что, если только на секунду он даст
себе волю,  тогда мрачное душевное  угнетение  одолеет.  Он  закричит,
завоет,  начнет кататься,  кусать и царапать землю, поддавшись темному
чувству ярости и бессмысленного отвращения к себе  и  всему  миру,  не
выдержав  отчаянной,  безысходной  тоски.  Геолог  вцепился пальцами в
кочку под головой,  чтобы не  поддаться  накипавшему  в  душе  жуткому
желанию,  и замер, не обращая внимания на комаров и залепившую глаза и
уши мошкару.  Александров  не  знал,  сколько  времени  прошло,  когда
услышал знакомый грохот.  Судьба оказывала ему маленькую милость.  Как
корка,  брошенная умирающему от голода, поможет лишь отдалить смерть и
тем  продлить ненужные мучения,  так и приближающаяся гроза уведет его
от тоски.  Еще  два-три  часа  он  будет  жить  полно  и  радостно,  в
стремлениях   и  борьбе  исследователя,  в  напряжении  поиска,  этого
могучего,  глубокого  и  древнего   инстинкта,   всегда   живущего   в
человеческой душе!
     Александров выполз  из  шалаша.  Тусклая  серая  пелена  затянула
восточную половину неба и погасила утреннюю зарю.  Ее краски померкли,
ветер взвыл, покатился по плоскогорью и вдруг утих. Остановленная ночь
стала  безмолвной,  прекратился  отдаленный гром.  Железное небо тяжко
навалилось на  придвинувшиеся  к  перевалу  чугунные  хребты.  Давящая
тишина   заставила   геолога   содрогнуться.   Надежда  на  грозу,  на
возможность забыться в борьбе покидала его в момент,  когда дальнейшая
жизнь  казалась  безнадежной  и  невыносимой.  Он  отвернулся  и хотел
заползти  в  свою  сырую  нору,  как  умирающий  зверь,  для  которого
отвратительны  зовы  жизни  и  свободный  простор природы.  Чудовищная
вспышка и сразу же последовавший за нею оглушительный удар  пришпорили
его,  как  смертельная опасность выбившегося из сил коня.  Александров
рванулся навстречу зеленоватым слепящим столбам,  которые встали  там,
где  он ожидал.  Гроза была особенно сильной,  или он сразу попал в ее
центр.  Непрерывный грохот будто вдавливал Александрова  в  землю.  Он
крепко  зажмуривал  глаза,  чтобы не ослепнуть от встававших перед ним
гремящих  столбов   электрического   огня,   плясавших,   извивавшихся
исполинскими бичами,  хлеставших по всем направлениям, сотрясая небо и
горы.  Казалось, все дрожит в ужасе перед силой этих многокилометровых
электрических искр.
     Геолог упорно  полз,  обливаясь  потом  под  струйками  холодного
дождя.  Оглушительный  треск  разодрал  окружающий мир,  и Александров
перестал слышать,  ощущая раскаты грома лишь  по  сотрясению  тела.  В
глазах за плотно сжатыми веками стр