меняя свои распоряжения, он не мог правильно судить
об их последствиях, а, прислушиваясь к крикам черни и стараясь угодить всем,
он, честно говоря, не делал ничего.
   Впрочем, я не хотел бы, чтобы  у  кого-нибудь  возникло  несправедливое
предположение, будто Вильям Кифт относился добродушно ко всяким напоминаниям
и вмешательствам, ибо это не вязалось бы с его доблестным  духом;  напротив,
за всю его жизнь не было случая, чтобы он, получив совет, на первых порах не
разгневался на того, кто его подал. Но я  всегда  замечал,  что  вспыльчивых
маленьких людей, как  маленькие  лодки  с  большими  парусами,  легче  всего
вывести из равновесия или сбить с пути. Это мы видим на примере  губернатора
Кифта; хотя он по характеру был  настоящий  перец,  а  в  его  голове  вечно
крутились вихри и проносились ураганы, все же его неизменно  увлекал  каждый
последний совет, доносившийся до его ушей. Для него счастье  было,  что  его
власть не зависела от грубой толпы и что население пока не  обладало  весьма
важным правом назначать губернатора. Однако оно, как истинная чернь,  делало
все возможное, чтобы помочь  в  общественных  делах,  беспрестанно  досаждая
своему правителю, подстрекая его речами и постановлениями, а затем  упреками
и напоминаниями сдерживая его пыл, как на воскресных  скачках  шайка  жокеев
обращается с несчастными клячами. Можно сказать, что и Вильгельмуса Кифта  в
течение всего времени его правления то погоняли без  передышки,  то  пускали
легкой рысцой.

   *

ГЛАВА VII

   Содержащая различные страшные рассказы о пограничных войнах  и  гнусных
насилиях коннектикутских разбойников а также о  возвышении  великого  совета
Амфиктионии на востоке и об упадке Вильяма Упрямого.

   В  числе  многих  гибельных  опасностей,  окружающих  вашего  отважного
историка, есть одна, которой я не надеюсь избегнуть,  несмотря  на  всю  мою
неизъяснимую кротость  и  безграничную  доброжелательность  по  отношению  к
ближним. Движимый благочестивыми помыслами и роясь жадной  рукой  в  гниющих
останках прошлых дней, я могу подчас оказаться в таком же положении, в каком
очутился храбрый Самсон {1}, когда, прикоснувшись к трупу  льва,  навлек  на
себя рой пчел.  Так  и  я  сознаю,  что  стоит  мне  вдаться  в  подробности
бесчисленных злодеяний племени яноки, или янки, как почти наверняка я задену
болезненную чувствительность  некоторых  из  их  неразумных  потомков  и  те
несомненно накинутся на меня и подымут такое жужжание вокруг моей несчастной
башки, что от их укусов меня могла бы защитить только крепкая шкура Ахиллеса
или Orlando Furioso {Неистовый Роланд (итал.).}. Если так и случится, я буду
горько и искренне оплакивать не мою  злосчастную  судьбу,  заставившую  меня
нанести обиду, а упрямую злобу  нашего  злонравного  и  безжалостного  века,
обижающегося на все, что бы  я  ни  сказал.  Послушайте,  почтенные  господа
упрямцы, скажите мне, бога ради, что могу я поделать, если  ваши  прапрадеды
так низко вели себя по отношению к моим  прапрадедам?  Я  очень  сожалею  об
этом, от всего сердца, и тысячу раз хотел бы, чтобы они вели себя  в  тысячу
раз лучше. Но так как я рассказываю о священных событиях истории, то  ни  на
йоту не  могу  поступиться  чистой  правдой,  хотя  бы  и  был  уверен,  что
коннектикутский палач свалит в кучу все издание моего труда и сожжет его.  И
разрешите  сказать  вам,  милостивые   государи,   что   одно   из   великих
предназначений,  ради  которых  провидение  посылает   в   этот   мир   нас,
беспристрастных историков, именно в том и состоит, чтобы мы исправляли зло и
обрушивали возмездие на головы виновных. Поэтому  пусть  какой-нибудь  народ
причиняет зло своим соседям, оставаясь временно безнаказанным, все  же  рано
или поздно придет историк, который отдубасит его по заслугам. Так,  у  ваших
предков, ручаюсь за них, когда  они  лупили  и  колотили  почтенных  жителей
провинции Новые Нидерланды и чуть не свели с ума ее злосчастного  маленького
губернатора, в мыслях не было, что когда-нибудь явится историк вроде меня  и
возвратит им весь долг с процентами. Клянусь богом! От одного  разговора  об
этом кровь закипает у меня в жилах!  И  меня  разбирает  охота  с  таким  же
аппетитом, с каким я уничтожал мой обед, на следующей же странице  искрошить
на мелкие кусочки всю кучу ваших предков! Но ради той горячей любви, какую я
питаю к их потомкам, я, так и быть, пощажу их. Я верю, что, поняв, насколько
в моей  власти  сделать  всех  вас  до  одного  безродными,  вы  не  найдете
достаточно слов для восхваления моей справедливости и великодушия.  Итак,  с
обычным спокойствием и беспристрастием я продолжаю мою историю.
   Древние мудрецы, близко знакомые с  этими  делами,  утверждали,  что  у
ворот дворца Юпитера лежали две большие бочки,  одна,  наполненная  благами,
вторая - несчастьями. Воистину похоже на то, что последняя была опрокинута и
затопила несчастную провинцию Новые Нидерланды. В числе  других  причин  для
раздражительности,  постоянные  вторжения  и   грабежи   восточных   соседей
подогревали легко воспламеняющийся от природы темперамент Вильяма  Упрямого.
В летописях прежних  дней  можно  еще  и  теперь  обнаружить  многочисленные
сообщения о такого рода набегах, ибо пограничные начальники особо  старались
проявить свою неусыпную бдительность и  воинское  рвение,  соревнуясь  между
собой в том, кто чаше других будет посылать в столицу жалобы  и  чьи  жалобы
будут всего длиннее; так ваши верные  слуги  вечно  являются  в  гостиную  с
жалобами  на  мелкие  кухонные  дрязги  и  проступки.  Донесения  всех  этих
доблестных ябедников с великим гневом выслушивали  и  вспыльчивый  маленький
губернатор, и его подданные, которые точно с таким же  любопытством  жаждали
узнать эти пограничные сплетни и с такой же легкостью верили  им,  с  какими
мои сограждане поглощают забавные истории, ежедневно наполняющие  газеты,  о
британских  нападениях  на  море,  французских  секвестрациях  на   суше   и
нарушениях испанцами наших прав в _обетованной земле_ Луизиане {2}. Все  это
доказывает,  как  я  утверждал  выше,  что  просвещенный  народ  любит  быть
несчастным.
   Впрочем, я далек от того, чтобы утверждать, будто наши достойные предки
тревожились  попусту;  напротив,  им  приходилось  страдать   от   ежедневно
повторявшихся жестоких несправедливостей, каждая из которых могла  послужить
- если исходить из понятий национального достоинства и национальной чести  -
достаточной причиной к тому, чтобы ввергнуть все человечество в междоусобицу
и смуту.
   Из  множества  горьких  обид,  упоминаемых  в  сохранившихся   до   нас
летописях, я выбираю несколько самых ужасных и  представляю  моим  читателям
судить, были  ли  наши  прародители  правы,  когда  приходили  из-за  них  в
благородное негодование.
   "24 июня 1641 года. Некие люди из Хартфорда увели  с  выгона  свинью  и
заперли ее просто по злобе или из-за другого какого пристрастия,  и  уморили
свинью голодом в хлеве!
   26 июля.  Означенные  англичане  снова  угнали  принадлежащих  Компании
свиней с Сикоджокского выгона в  Хартфорд;  что  ни  день,  осыпали  жителей
хулой, ударами, избивали с позором, какой только могли придумать.
   Мая 20 1642 года. Англичане из Хартфорда,  учинив  насилие,  перерезали
путы  у  лошади,  которая  принадлежала  почтенной   Компании   и   паслась,
стреноженная, на общинном лугу.
   Мая 9 1643  года.  Принадлежавшие  Компании  лошади  паслись  на  земле
Компании, когда были угнаны людьми из Коннектикута или Хартфорда, а  пастухи
были крепко побиты топорами и палками.
   16. Опять  они  продали  подсвинка,  принадлежавшего  Компании,  свиньи
которой паслись на земле  Компании"  {*  Hag  Collect.  S.  Pap.  ["Гаагское
собрание исторических документов"].}.
   О, силы небесные! В какое негодование должно было приводить  каждое  из
этих оскорблений нашего философического Кифта! Письмо за письмом, протест за
протестом,  послание  за  посланием,  на  плохой  латыни  {*  Некоторые   из
написанных по-латыни писем Кифта еще и теперь хранятся в различных собраниях
исторических документов.}, на еще худшем английском языке  и  отвратительном
нижнеголландском наречии, посылал он неумолимым янки, но все было тщетно.  И
двадцать четыре буквы нашего алфавита, которые только и составляли - если не
считать славного героя Ван-Корлеара, смелого трубача  -  регулярное  войско,
находившееся  в  его  распоряжении,  никогда  не  оставались  без  дела   на
протяжении всего его правления. Да и  трубач  Антони  не  уступал  в  пылком
рвении своему начальнику, отважному Вильяму: как подобало  герою  и  верному
охранителю  государственной  безопасности,  он  при  каждом  новом  известии
извлекал, стоя на валу, из своей трубы  самые  зловещие  звуки,  повергавшие
народ в сильнейшую тревогу и нарушавшие его покой в любое время дня и  года.
За это его очень высоко  ценили  и  всячески  ублажали  -  как  мы  ублажаем
крикливых редакторов газет за столь же важные услуги.
   Но вот события на востоке стали принимать еще более  грозный  характер.
До тех пор - как вы могли заметить -  провинцию  Новые  Нидерланды  донимали
главным  образом  ближайшие  соседи,  жители  Коннектикута,  в   особенности
_города_  Хартфорда,  который,  насколько  мы  можем  судить  по   старинным
хроникам, был твердыней этих смелых разбойников; оттуда они  совершали  свои
дерзкие набеги, принося ужас и опустошение в  конюшни,  курятники  и  свиные
хлевы наших почтенных предков.
   Однако примерно в  1643  году  люди  из  восточной  страны,  населявшие
колонии Массачусетс, Коннектикут,  Нью-Плимут  и  Нью-Хейвен,  собрались  на
великий совет;  много  дней  пожужжав  и  поволновавшись,  как  политический
пчелиный  улей  во  время  роения,  они,  наконец,  создали   могущественную
конфедерацию под названием Объединенные Колонии Новой Англии  {3}.  Заключая
этот союз,  они  обязались  стоять  друг  за  друга  во  всех  опасностях  и
нападениях  и  сотрудничать   между   собой   во   всех   наступательных   и
оборонительных войнах против окрестных дикарей,  к  которым,  без  сомнения,
были причислены и наши досточтимые предки с Манхатеза. И чтобы придать союзу
больше силы и организованности, каждый год должен был собираться общий съезд
или великий совет, состоявший из представителей всех провинций.
   Получив сообщение об  этом  могущественном  союзе,  пылкий  Вильгельмус
пришел в крайнее уныние и впервые в жизни забыл разразиться бранью,  услышав
неприятную новость, - что, по рассказу одного почтенного историка той эпохи,
было особо отмечено глубокомысленными политиками Нового Амстердама.  Дело  в
том, что губернатор, перебирая в уме все прочитанное им в Гааге относительно
союзов и объединений, пришел к выводу, что великий совет английских  колоний
был точным подобием знаменитого совета Амфиктионии {4},  благодаря  которому
греческие государства достигли такого могущества и  верховенства;  от  одной
мысли об этом сердце в нем  затрепетало,  испугавшись  за  безопасность  его
владений на Манхатезе.
   Он  горячо  настаивал  на  том,  что  конфедерация   была   создана   с
единственной целью выгнать голландцев из их прекрасных  владений,  и  всегда
приходил в ярость, если кто-нибудь осмеливался усомниться  в  справедливости
этого предположения. Говоря откровенно, я думаю, что он  не  был  совершенно
неправ в своих подозрениях, ибо на первом же  ежегодном  заседании  великого
совета, происходившем в Бостоне (который губернатор  Кифт  прозвал  Дельфами
этого  воистину  классического  союза),  против  голландцев  были  выдвинуты
тяжелые обвинения не более и не менее как в том, что они  вели  с  индейцами
торг "ружьями, порохом и дробью - торговлю предосудительную  и  вредную  для
колонистов". Правда, о коннектикутских торговцах было  доподлинно  известно,
что они тоже несколько причастны к этой "предосудительной торговле", но ведь
они продавали индейцам такие дрянные ружья, которые разрывались  при  первом
же  выстреле  и,  следовательно,  могли  нанести  вред  только  самим  диким
язычникам.
   Возникновение могучей конфедерации было смертельным  ударом  для  славы
Вильяма Упрямого, ибо, начиная с того  дня,  как  отметили  многие,  он  уже
больше не  поднимал  головы  и,  казалось,  совершенно  пал  духом.  Поэтому
дальнейшее его правление дает мало пищи для пера  историка.  Мы  видим,  как
великий  совет  все  время  усиливается  и  грозит  завоевать  огромную,  но
беззащитную провинцию Новые Нидерланды,  а  Вильгельмус  Кифт  тем  временем
продолжает без конца стрелять своими посланиями и  протестами,  как  храбрый
маленький капитан, стреляющий из всех своих каронад и фальконетов {5}, чтобы
разбить и рассеять водяной смерч, на который, увы!  эти  выстрелы  оказывают
такое же действие, как если бы они были холостыми.
   Последний дошедший  до  нас  документ  об  этом  ученом,  философически
настроенном, но незадачливом человечке представляет собой  длинное  послание
совету Амфиктионов, в котором он злобно  поносит  жителей  Нью-Хейвена  (или
Ред-Хиллса) за то невежливое пренебрежение, с  каким  они  отнеслись  к  его
протесту, направленному по поводу  того,  что  они  селятся  на  девственных
землях в пределах провинции, подвластной  Высокомощным  Господам.  Из  этого
послания,  которое   может   служить   образцом   эпистолярного   искусства,
изобилующим выразительными апофегмами и классическими украшениями  риторики,
я  за  недостатком  места  могу  привести  лишь  следующий  глубокомысленный
отрывок: "Разумеется, слыша, как жители Нью-Хартфорда жалуются  на  нас,  мы
как бы слышим волка из басни Эзопа, жалующегося на ягненка, или же замечание
молодого человека, крикнувшего своей матери, которая бранилась  с  соседкой:
"О, матушка, ругай ее, чтобы она не начала первой ругать  тебя".  Наученные,
однако, предыдущим ходом событий, мы не удивились,  когда  в  ответ  на  наш
протест жители Нью-Хейвена заявили: "_Орел всегда относится с  презрением  к
комнатной мухе_"; тем не менее мы непоколебимы в своем намерении  добиваться
наших прав честным оружием и другими  справедливыми  средствами  и  надеемся
выполнять  без  колебаний  ясные  приказания  нашего  правительства".  Желая
показать, что последняя фраза не была пустой угрозой, Кифт закончил послание
бесстрашным протестом, обозвав весь совет шайкой  скваттеров  и  нарушителей
чужих прав, ибо члены совета устраивают свои  собрания  в  Нью-Хейвене,  или
Ред-Хиллсе, расположенном, как он  настаивал,  в  пределах  провинции  Новые
Нидерланды. На этом кончаются достоверные  сведения  относительно  правления
Вильяма Упрямого, так как в дальнейшем, в тревогах, замешательстве  и  смуте
наступившей эпохи, о нем, видимо, совершенно позабыли, и он отныне  навсегда
ускользает  от  добросовестных  служителей  истории.  По  какой-то  причине,
отгадать которую я не  в  состоянии,  историки  словно  сговорились  предать
забвению само его имя, вследствие чего они  все,  как  один,  воздерживались
даже от упоминаний о его подвигах. И хотя я обманул ожидания этих негодяев и
расстроил их гнусный заговор, все же я ничуть не уверен, что  кто-нибудь  из
их приверженцев, того и гляди, не осмелится выступить и подвергнуть сомнению
достоверность  тех  или  иных  из  твердо  установленных  и   неопровержимых
сведений, которые я здесь сообщил. Но  пусть  они  сделают  это  -  на  свою
погибель. Пропади я пропадом, если, изловив такого клеветника и поджигателя,
оспаривающего хотя бы одно слово из моей  незапятнанной  ложью  истории  или
крадущего у моих героев хоть ничтожную частицу  той  славы,  которую  они  с
таким блеском приобрели, я не вылью на него всю свою чернильницу, пусть даже
она и уступает по величине чернильнице мудрого Гаргантюа {6},  которая,  как
сообщает достоверная летопись  его  чудесных  подвигов,  весила  семь  тысяч
центнеров.
   Я всегда скорбел о том, что последние дни  знаменитого  Кифта  окружены
столь непроглядной тьмой, ибо он был могучим и великим маленьким человечком,
достойным высшей славы: ведь он первый из властителей ввел  в  нашей  стране
искусство воевать с помощью посланий и защищать страну с помощью трубачей  и
ветряных мельниц - весьма дешевый и человеколюбивый  способ  ведения  войны,
который впоследствии не раз применялся, вызывая бурное одобрение, и  который
обещает - если его когда-нибудь удастся полностью осуществить - избавить нас
от огромных  неприятностей  и  огромных  расходов  и  спасти  от  неизмеримо
большего кровопролития, нежели изобретение пороха или мин.
   Правда, некоторые старинные местные поэты - а их  в  Новых  Нидерландах
было великое множество,  -  воспользовавшись  таинственным  исходом  Вильяма
Упрямого, сочинили сказку о том, что он, подобно Ромулу {7},  был  перенесен
на небо и сияет там в виде очень  яркой  маленькой  звезды  где-то  в  левой
клешне Рака; другие высказывают столь же фантастическое предположение, будто
он испытал такую же судьбу,  как  славный  король  Артур  {8},  который,  по
уверениям древних бардов, был унесен в прекрасные кущи сказочной страны, где
живет и теперь, во всем своем величии и  силе,  и  откуда  рано  или  поздно
вернется, чтобы вызволить бедную старую Англию  из  рук  жалких,  болтливых,
погрязших  в  кляузах  министерств  и   восстановить   былое   благородство,
достоинство  и  незапятнанную  честность,  господствовавшие  в  славные  дни
рыцарей Круглого Стола {* Древние уэльские барды верили, что король Артур не
умер, а был унесен феями в какой-то прекрасный край,  где  он  останется  на
время, а затем снова  вернется  и  будет  царствовать,  пользуясь  таким  же
уважением, как и прежде. - Холингшед {9}.
   Британцы предполагают, что он еще вернется и завоюет всю Британию,  ибо
таково, несомненно, пророчество Мерлина {10}.  Он  сказал,  что  смерть  его
будет сомнительной; и сказал правду, ибо люди до сих пор  сомневаются  и  не
знают, что думать об этом, - ибо им неизвестно, жив он или умер.  -  Де  Лив
{11}. Хроника.}.
   Все это, однако, лишь  забавные  фантазии,  туманные  видения  грезящих
наяву плутов-поэтов, верить которым я бы  не  советовал  моим  благоразумным
читателям. Не склонен я также придавать веры ни утверждениям одного древнего
автора мало достоверной истории, доказывающего, что  Вильгельмус  погиб  при
разрушении одной  из  его  ветряных  мельниц,  ни  домыслам  более  позднего
писателя, уверяющего, будто  он  пал  жертвой  философского  опыта,  который
тщетно старался осуществить на  протяжении  многих  лет,  и  имел  несчастие
сломать себе шею, свалившись  из  чердачного  окна  ратуши  при  безуспешной
попытке поймать ласточку, насыпав ей на хвост щепотку соли.
   Наиболее  правдоподобное  сообщение,  которому  я  готов  не   обинуясь
поверить, мы находим в  одном  темном  предании,  гласящем,  что  постоянные
неурядицы на границах его провинции, бесконечные замыслы и планы,  роившиеся
в   его   собственном   черепе,   и   напоминания,   просьбы,   увещания   и
глубокомысленные советы разных почтенных собраний державного народа,  вместе
с упрямым нравом его совета, который ни в чем не соглашался с ним  и  всегда
был неправ, - все это, говорю я, поддерживало его мозг  в  состоянии  такого
накала, от которого он в конце концов и истлел,  как  истлевает  голландская
семейная трубка, послужившая  трем  поколениям  заядлых  курильщиков.  Таким
образом вспыльчивый, но великодушный Вильям Упрямый как  бы  сгорел  заживо,
угаснув, словно грошовый светильник; и  когда  безжалостная  смерть  задула,
наконец, еле мерцавшее пламя, от маленького губернатора  не  осталось  почти
ничего, что можно было бы похоронить!

КОНЕЦ КНИГИ ЧЕТВЕРТОЙ


КНИГА ПЯТАЯ

СОДЕРЖАЩАЯ ОПИСАНИЕ ПЕРВОГО  ПЕРИОДА  ПРАВЛЕНИЯ  ПИТЕРА  СТАЙВЕСАНТА  И
НЕПРИЯТНОСТЕЙ, КОТОРЫЕ ДОСТАВЛЯЛ ЕМУ СОВЕТ АМФИКТИОНИИ.

ГЛАВА I

   В которой показано, что смерть великого человека не вызывает  столь  уж
неутешног