о горя. А также о том, как Питер Стайвесант  прославился  благодаря
необычайной крепости своей головы.

   Для такого глубокомысленного философа, как я,  способного  ясно  видеть
насквозь там, где взор обыкновенных смертных проникает едва до полпути,  нет
более простой и очевидной истины, нежели та, что смерть великого человека  -
событие весьма маловажное. Сколько бы мы ни мнили о себе, какие  бы  суетные
рукоплескания миллионов  мы  ни  вызывали,  даже  самые  великие  среди  нас
занимают, несомненно, лишь крайне ничтожное место в этом мире;  и  столь  же
несомненно, что даже это маленькое место быстро замещается,  как  только  мы
оставляем его вакантным. "Какое значение имеет, - говорит изысканный Плиний,
- появление человека или его уход? Мир - это театр, в  котором  декорации  и
актеры постоянно меняются". Ни один философ не высказывал  более  правильной
мысли, и я  только  удивляюсь  тому,  что  столь  разумное  замечание  могло
просуществовать  так  много  веков,  недостаточно  оцененное  человечеством.
Мудрец  шествует  вслед  за  мудрецом;  герой,  едва  сойдя  с  триумфальной
колесницы, уже уступает место другому герою, появившемуся после  него;  и  о
самом надменном государе говорится лишь, что "он почил с праотцами, и вместо
него воцарился его преемник".
   Говоря по секрету, мир не слишком скорбит  о  своей  утрате;  если  его
предоставить самому себе, он скоро перестанет  печалиться,  и,  хотя  народ,
выражаясь фигурально, часто тонул в слезах по случаю смерти великого  героя,
почти наверняка можно сказать, что никто не прольет слезы по столь грустному
поводу, разве только  какой-нибудь  голодный  писака  уронит  ее  со  своего
заржавелого  пера.  Всю  тяжесть  скорби  приводится  выдерживать  на   себе
историкам, биографам и  поэтам,  которые  -  злосчастные  мошенники!  -  как
"мортусы" {1} в Англии, выступают в роли главных плакальщиков; в их писаниях
народ испускает тяжелые вздохи и утопает в слезах, хотя он вовсе и не  думал
этого делать. В то время как патриотический писатель рыдает и воет в  прозе,
в белых стихах и в рифмованных поэмах и собирает капли общественной скорби в
свой толстый том, как в слезницу, его сограждане - в  этом  можно  почти  не
сомневаться - едят и пьют, пиликают на скрипке и танцуют, ничего не ведая  о
горьких стенаниях, издаваемых  от  их  имени,  как  не  ведают  наши  мнимые
персонажи, Джон До и Ричард Ро {2}, о тяжущихся, за которых они  великодушно
выступают на суде в тех или иных случаях.
   Самый  славный  и  достохвальный  герой,  когда-либо  разорявший  целые
государства, может быть предан забвению  среди  обломков  воздвигнутого  ему
памятника, если какой-нибудь добросердечный историк не смилостивится над ним
и благосклонно не сохранит его имя  для  потомства.  Сколько  бы  доблестный
Вильям Кифт ни тревожился, ни суетился и ни терзался, когда в его руках были
судьбы всей колонии, я вполне серьезно допускаю возможность того,  что  лишь
этой достоверной истории будет  он  обязан  своей  известностью  в  грядущих
веках.
   Его кончина не вызвала никаких потрясений  в  Новом  Амстердаме  и  его
окрестностях; земля не задрожала, и ни одна звезда не упала,  сорвавшись  со
своей орбиты. Небеса не оделись в траур - в чем охотно попытались бы убедить
нас поэты -  по  случаю  злосчастной  смерти  героя,  скалы  (жестокосердные
бродяги) не изошли слезами и деревья не склонили свои вершины  в  молчаливой
скорби. А что касается солнца, то оно проспало в  последующую  ночь  так  же
долго, и проснувшись, явило взорам такое же веселое лицо,  как  и  всегда  в
этот день того же месяца любого года и  до  этого  события,  и  после  него.
Добрые жители Нового Амстердама все как один  сказали,  что  губернатор  был
очень хлопотливым, расторопным, суетливым  человечком,  что  он  был  "отцом
отечества" {3}, "благороднейшим созданием божиим" {4},  "он  человек  был  в
полном смысле слова, уж мне такого больше не видать" {5},  и  еще  множество
других вежливых и доброжелательных фраз, какие всегда произносятся по случаю
смерти любого великого человека; после чего они закурили трубки и  больше  о
покойнике не вспоминали, а Питер Стайвесант стал его преемником.
   Питер Стайвесант был последним  и,  наравне  с  прославленным  Воутером
Ван-Твиллером, самым лучшим из  наших  старинных  голландских  губернаторов.
Воутер  превосходил  всех,  кто  ему   предшествовал,   а   с   Питом,   как
по-приятельски  называли   Питера   старые   голландские   бюргеры,   всегда
обнаруживавшие  склонность  к  фамильярному  обращению  с  именами,  не  мог
сравниться ни один из тех, кто за ним последовал. Он действительно был самой
природой предопределен к тому, чтобы  вывести  из  отчаянного  положения  ее
любимую провинцию, но богини судьбы, или Парки - Клото,  Лахесис  и  Атропос
{6}, эти самые могущественные и неумолимые из  всех  древних  и  бессмертных
старых дев, предназначили этой провинции  постоянно  пребывать  в  состоянии
неизменного смятения.
   Сказать просто, что он был герой, значило бы совершить по  отношению  к
нему беспримерную несправедливость; он был поистине сочетанием  героев,  ибо
обладал крепким,  сухощавым  телосложением,  как  Аякс  Теламон  {7},  столь
прославившийся своей доблестью,  когда  он  дубасил  маленьких  троянцев,  и
сутулыми плечами, за которые Геркулес отдал бы свою шкуру {8} (я имею в виду
львиную шкуру), когда вздумал освободить старого Атласа от его груза. Больше
того, он был, как пишет Плутарх про Кориолана {9}, страшен не  только  силой
своего оружия, но также и голосом, звучавшим так, будто исходил из бочки;  и
подобно этому же воину, он питал величайшее презрение к державному народу, а
одного его сурового вида было достаточно, чтобы сердца врагов  трепетали  от
ужаса и смятения. Вся эта  великолепная  воинственная  внешность  несказанно
выигрывала от случайного преимущества, которым, к моему удивлению, ни Гомер,
ни Вергилий не наделили ни одного из  своих  героев,  хотя  оно  стоит  всех
жалких царапин и ран, упоминаемых в "Илиаде" и  "Энеиде",  и  в  "Фарсалиях"
Лукана {10} на придачу. Это было не что иное, как страшная деревянная нога -
единственная награда, заслуженная им в битвах, в которых он храбро  сражался
за родину; однако он очень гордился своей деревянной ногой и не раз говорил,
что ценит ее больше, чем все остальные конечности вместе взятые. И  в  самом
деле, он так высоко почитал ее, что велел изящно инкрустировать  и  украсить
серебряными барельефами, из-за чего в некоторых исторических произведениях и
легендах  рассказывается,  будто  у  него  была  серебряная  нога   {*   См.
исторические труды господ Джосселина и Блома.}.
   Подобно вспыльчивому воину Ахиллесу,  Питер  Стайвесант  был  подвержен
внезапным вспышкам гнева, часто оказывавшимся  весьма  неприятными  для  его
любимцев  и  оруженосцев,  чью   сообразительность   он   имел   обыкновение
подстегивать - на манер своего знаменитого  подражателя  Петра  Великого,  -
крестя их плечи дубинкой.
   Однако больше всего я ценю его за то, что во многих отношениях  он  был
похож на прославленного Карла Великого. Я нигде не мог обнаружить сведений о
том, что он читал Платона, или Аристотеля, или Гоббса {11}, или Бэкона,  или
Олджернона Сидни, или Тома Пейна, и все же в  своих  действиях  он  проявлял
иногда проницательность и  мудрость,  которых  трудно  было  бы  ожидать  от
человека, не знакомого с греческим языком и никогда  не  изучавшего  древних
авторов. Правда, я должен в этом с грустью признаться, он питал необъяснимое
отвращение к экспериментам и любил править  своей  провинцией  наипростейшим
способом, но зато ему удавалось поддерживать в ней  больше  порядка,  нежели
было при ученом Кифте, хотя тому помогали и затуманивали голову все  древние
и современные философы. Я должен  также  признаться,  что  Питер  Стайвесант
издал очень мало законов, но опять  же  он  позаботился  о  том,  чтобы  эти
немногочисленные законы всеми неуклонно выполнялись; не знаю, право, мог  бы
кто-нибудь так хорошо отправлять правосудие, если бы ежегодно издавали  тома
мудрых указов и постановлений, но каждодневно пренебрегали ими и забывали  о
них.
   Питер   Стайвесант   представлял   полную    противоположность    своим
предшественникам,  ибо  был  не  флегматическим  и   косным,   как   Вальтер
Сомневающийся,  и  не  беспокойным  и  суетливым,  как  Вильям  Упрямый,   а
человеком, вернее губернатором, столь необычайно деятельным и столь  твердым
в своих убеждениях, что никогда  не  искал  и  не  принимал  чужих  советов;
преодолевая все затруднения и опасности, он смело полагался  единственно  на
свою голову, как во время он_о_ герои полагались только на свои руки. Говоря
по совести, для того, чтобы стать превосходным государственным мужем, ему не
хватало лишь одной способности  -  думать  всегда  правильно,  ибо  ни  один
человек не решился бы отрицать, что он всегда поступал  так,  как  думал,  и
если ему недоставало строгости мышления,  он  возмещал  это  настойчивостью.
Прекрасное  качество!  Ведь  правителю  несомненно   более   пристало   быть
настойчивым  и  последовательным,  в  заблуждениях,   чем   колеблющимся   и
противоречивым  в  старании  поступать  правильно.  Это  во  всяком   случае
бесспорно, и я великодушно делаю эту истину достоянием  гласности  на  благо
всем законодателям, великим и малым, которые стоят, дрожа  на  ветру,  и  не
знают, куда направить свой путь. Правитель, действующий  в  соответствии  со
своей собственной волей, будет, конечно, доволен собой, между тем  как  тот,
кто стремится сообразовывать свое поведение с желаниями и прихотями  других,
подвергается большой опасности вызвать всеобщее недовольство. Часы,  стрелки
которых стоят на месте и неизменно направлены в одну сторону, дважды в сутки
будут,  разумеется,  показывать  правильное  время,  а  другие  часы   могут
постоянно идти, но постоянно неверно.
   Эта великая добродетель  не  осталась  незамеченной  славными  жителями
Новых Нидерландов; напротив, они были весьма высокого мнения  о  независимом
характере и могучем уме своего нового губернатора и повсеместно называли его
Hard-koppig  Piet,  то  есть  Твердоголовым  Питом,  -  что   было   большим
комплиментом его мыслительным способностям.
   Если из всего сказанного мною ты, мой уважаемый читатель, не догадался,
что Питер Стайвесант был непреклонным, решительным, отважным, видавшим виды,
ретивым,   упрямым,   толстокожим,   неустрашимым,   великодушным,    старым
губернатором "образца семьдесят шестого года" {12}, тогда ты очень туп и  не
умеешь делать выводы.
   Этот  превосходнейший  губернатор,  чей  характер  я   попытался   выше
обрисовать, начал свое правление 29 мая  1647  года  {13}  -  в  удивительно
непогожий день, отмеченный во всех дошедших до нас календарях под  названием
"ветреная пятница". Так как он чрезвычайно ревниво относился ко  всему,  что
касалось его личного и служебного достоинства, его  вступление  в  должность
сопровождалось большими церемониями; чудесное дубовое кресло  прославленного
Воутера Ван-Твиллера тщательно сохранялось для таких случаев, подобно  тому,
как в Сконе {14}, в Шотландии, благоговейно сохранялись кресло и  валун  для
коронации шотландских королей.
   Должен  упомянуть,  что  бурное  состояние   стихий,   вместе   с   тем
обстоятельством, что то  был  несчастливый  день  недели,  называемый  "днем
висельников", не замедлил вызвать множество серьезных раздумий и  различных,
вполне оправданных опасений среди пожилых и просвещенных жителей  провинции;
некоторые представители мудрого пола, известные немалыми познаниями в тайнах
астрологии и гадания, тотчас же заявили, что это  страшные  предзнаменования
бедственного правления, И приметы оправдались самым прискорбным образом, что
несомненно говорит о мудрости тех, кто прислушивается  к  сверхъестественным
указаниям, позаимствованным из снов и видений, полета птиц, падения камешков
и гоготания гусей, на которые древние мудрецы и правители столь  справедливо
полагались, или же почерпнутым из падения звезд,  лунных  затмений,  пламени
свечей и воя собак,  тщательно  отмечаемых  и  толкуемых  нынешними  старыми
сивиллами-прорицательницами, которые, по моему  скромному  мнению,  являются
законными представительницами и хранительницами древней  науки  ворожбы.  Во
всяком случае бесспорно, что губернатор Стайвесант  вступил  в  должность  в
беспокойное время, когда извне толпой подступали  и  угрожали  враги,  когда
внутри страны неудержимо росла анархия и усиливалось  упорное  сопротивление
всем начинаниям правительства, когда власть Высокомощных Господ  Генеральных
Штатов - хотя она и  зиждилась  на  широкой  голландской  основе  безобидной
глупости, хотя она поддерживалась  экономическими  соображениями  и  для  ее
защиты прибегали к  речам,  протестам,  посланиям,  флагштокам,  трубачам  и
ветряным мельницам - колебалась, качалась, шаталась, спотыкалась и  в  конце
концов свалилась в грязь под  ударами  английских  захватчиков,  как  рухнут
раньше или позже  наши  величественные  и  огромные,  но  ветхие  деревянные
колокольни под напором резвого северо-западного ветра.

   *

ГЛАВА II

   В которой рассказывается о том,  как  Питер  Твердоголовый,  вступив  в
должность, занялся генеральной уборкой. - И об опасном  промахе,  допущенном
им в отношении Амфиктионов.

   Уже самые первые шаги, предпринятые великим Питером после того, как  он
взял в свои руки бразды правления, показали величие его ума, хотя и  вызвали
немалое удивление и растерянность среди жителей Ман-хатеза. Увидев, что  ему
постоянно возражают, и наскучив мудрыми наставлениями своего тайного совета,
члены которого за время правления его предшественника приобрели безрассудную
привычку думать самостоятельно  и  говорить,  что  им  захочется,  он  решил
немедленно положить конец столь ужасной  мерзости.  Поэтому,  едва  придя  к
власти, он тотчас же прогнал со  службы  всех  назойливых  умников,  которые
составляли мятежный кабинет Вильяма  Упрямого,  и  заменил  их  советниками,
которых он сам выбрал себе среди представителей тучных,  сонливых  почтенных
семейств, процветавших и дремавших во время  спокойного  правления  Вальтера
Сомневающегося. Всех их он велел в изобилии снабдить превосходными  длинными
трубками и почаще кормить общественными обедами, предоставив им курить, есть
и спать на благо народа и взвалив все бремя правления на собственные плечи -
с каковым распределением обязанностей они все выразили свое согласие громким
хрюканьем.
   Но Питер Твердоголовый не остановился на этом и учинил страшный разгром
остроумных изобретений  и  приспособлений  своего  ученого  предшественника,
сломав  флагштоки  и  ветряные  мельницы,  которые,  как  могучие  великаны,
охраняли  окружавшие  Новый  Амстердам  валы,  отправив  к   черту   батареи
деревянных пушек, разрушив придуманную самим  Кифтом  виселицу,  на  которой
подлых бродяг подвешивали за штаны, одним словом, перевернув вверх дном  всю
философскую, экономическую и ветряно-мельничную систему бессмертного мудреца
из Саардама.
   Теперь  честные  граждане  Нового  Амстердама  дрожали  за  судьбу   их
несравненного героя трубача Антони, который своими усами  и  трубой  снискал
большую благосклонность у женщин. Питер Твердоголовый распорядился  привести
Антони к себе и несколько мгновений рассматривал его с ног до головы,  храня
такой вид, который устрашил бы кого угодно, кроме того, кто трубит в  медный
инструмент.
   - Скажи, пожалуйста, кто ты и что ты? - спросил губернатор.
   - Государь, - ответил, нимало не смутившись, трубач,  -  что  до  моего
имени, то меня зовут Антони Ван-Корлеар, что до моего  происхождения,  то  я
сын моей матери, что касается  моего  занятия,  то  я  защитник  и  гарнизон
здешнего великого города Нового Амстердама.
   - Я сильно подозреваю, что ты жалкий плут, - сказал Питер Стайвесант. -
Как ты добился такой высокой чести и такого звания?
   - Клянусь, государь, что, как многие великие люди до меня, просто  тем,
что _трубил в свою собственную трубу_.
   - Ах, вот оно что? - сказал губернатор. - Ну, ладно,  тогда  насладимся
твоим искусством.
   Тут Антони приставил к губам свой инструмент и протрубил атаку с  таким
грозным вступлением, такими приятными трелями и  такой  ликующей  каденцией,
что этого было достаточно, чтобы на целую милю в окружности сердце у всякого
выпрыгнуло из груди.  Как  боевой  конь,  пасущийся  на  мирных  равнинах  и
случайно услышавший звуки военной музыки, навостряет уши, храпит,  горячится
и бьет копытами землю, так и героическая душа могучего  Питера  возликовала,
услышав пение трубы; ибо о  нем  справедливо  можно  было  сказать  то,  что
говорили о прославленном святом Георгии, покровителе Англии: "В  целом  мире
не было ничего, что больше радовало бы его  сердце,  нежели  приятные  звуки
войны и вид воинов, размахивающих стальными мечами".  Обратив  теперь  более
благосклонный взгляд на  отважного  Ван-Корлеара  и  приметив,  что  то  был
веселый, толстый человечек, острый на язык, но притом весьма благоразумный и
обладавший здоровенными легкими, Питер Твердоголовый сразу проникся  к  нему
изумительной благосклонностью;  освободив  его  от  хлопотливой  обязанности
служить для города гарнизоном, защищая и тревожа  жителей,  он  оставил  его
навсегда при своей особе  в  роли  главного  фаворита,  тайного  посланца  и
верного  оруженосца.  Антони  было  приказано  больше  не  беспокоить  город
зловещими звуками, а  играть  лишь  то,  что  могло  доставить  удовольствие
губернатору во время пиршества, как делали некогда менестрели в дни славного
рыцарства, и во время общественных празднеств услаждать слух народа военными
мелодиями, поддерживая этим благородный воинский дух.
   Много других преобразований и перемен, как к лучшему, так и к  худшему,
осуществил губернатор, но  недостаток  времени  не  позволяет  мне  подробно
описать их; достаточно сказать, что он вскоре дал всей провинции понять, кто
в ней хозяин, и управлял державным народом с  тиранической  строгостью,  так
что обывателям пришлось попридержать языки, сидеть дома и заниматься  своими
делами; эти привычки так укоренились, что вражда и рознь между партиями были
почти забыты, и многие  преуспевавшие  прежде  владельцы  таверн  и  кабаков
совершенно разорились из-за недостатка посетителей.
   В самом деле, затруднительное положение,  в  котором  находились  тогда
государственные дела, требовало величайшей бдительности и быстроты  решений.
Страшный совет  Амфиктионов,  причинивший  столько  бед  несчастному  Кифту,
продолжал  усиливаться  и  грозил  объединить  в  своей   конфедерации   все
могущественные восточные державы. На следующий же год после прихода к власти
губернатора Стайвесанта из города  Провиденс  (знаменитого  своими  пыльными
улицами  и  красивыми  женщинами)  отправились   полномочные   делегаты   от
могущественной колонии Род-Айленд и попросили, чтобы ее приняли в союз.
   Об этом ходатайстве мы находим  такое  упоминание  в  дошедшем  до  нас
отчете о встрече почтенной делегации {* Has. Col. Stat. pap.  ["Хазардовское
собрание исторических документов"].}.

   "Мистер Билл Коттингтон и капитан Партрид из  Род-Айленда  представляют
уполномоченным нижеследующее письменное ходатайство:
   "Мы ходатайствуем и предлагаем от имени Род-Айленда, чтобы  мы,  жители
Род-Айленда, могли вступить со всеми соединенными колониями Новой  Англии  в
прочный и вечный союз дружбы и согласия для нападения  и  защиты,  взаимного
совета и помощи во всех надлежащих случаях ради нашей общей  безопасности  и
благополучия, и т. д.

   Билл Коттингтон,
   Альександр Партрид".

   Признаюсь, от одного взгляда на этот страшный документ я  стал  дрожать
за  безопасность  моей  любимой  провинции.  Имя  Александр,  пусть  даже  в
неправильном написании, во все  времена