ных  к  дремоте  и
безделью и почти не страдавших недугом  мышления  -  душевным  заболеванием,
неизменно порождающим недовольство. Гудзон погрузил обильный запас  джина  и
кислой капусты, и каждому матросу разрешалось мирно спать  на  своем  посту,
если только не дул ветер. Правда, в двух,  трех  случаях  проявилось  легкое
недовольство неразумным поведением командора Гудзона. Так, например,  он  не
желал убавлять парусов при легком ветре и ясной погоде,  что  самые  опытные
голландские моряки считали определенным _вызовом погоде_  или  предвестником
ее ухудшения. Больше того, он поступал как раз наперекор древнему и  мудрому
правилу голландских мореплавателей, которые вечером всегда  убирали  паруса,
клали лево руля и завалились спать;  благодаря  этим  предосторожностям  они
хорошо отдыхали за ночь, были уверены, что будут знать  на  следующее  утро,
где они находятся, и почти не подвергались опасности наткнуться в темноте на
материк. Гудзон запретил также морякам надевать больше пяти курток  и  шести
пар штанов под предлогом, что им следует, быть более подвижными;  ни  одному
человеку не разрешалось взбираться на мачту и  возиться  с  парусами,  держа
трубку в зубах,  как  это  неизменно  принято  у  голландцев  до  настоящего
времени. Все эти обиды, хотя и  могли  на  мгновение  нарушить  прирожденное
спокойствие голландских матросов, оказывали лишь преходящее влияние;  моряки
ели до отвала, пили, сколько влезет, и без всякой меры спали.  Находясь  под
особым покровительством  провидения,  корабль  благополучно  достиг  берегов
Америки: там, после того, как судно несколько  раз  приближалось  к  берегу,
удалялось от него и снова шло  прежним  курсом,  оно  4-го  сентября  вошло,
наконец, в величественную бухту, которая и сегодня расстилает  свою  широкую
гладь перед городом Нью-Йорком и которую до  тех  пор  не  посещал  ни  один
европеец.
   Правда  -  и  это  обстоятельство   мне   небезызвестно   -   в   одной
апокрифической книге путешествий, составленной неким Хеклутом {7}, приведено
письмо, написанное Франциску I неким Джованни или Джоном Вераццани  {8},  из
которого некоторые ученые склонны  сделать  вывод,  что  европейцы  посетили
чудесную бухту почти на столетие раньше путешествия предприимчивого Гудзона.
Этому  сообщению  (хотя  оно  и  было  встречено  с  одобрением   некоторыми
здравомыслящими и учеными людьми) я совершенно не верю, притом по нескольким
веским и существенным причинам.  _Во-первых_,  потому,  что  при  тщательном
изучении  можно  обнаружить,  что  приведенное  Вераццани  описание  так  же
подходит к Нью-Йоркской бухте, как к  моему  ночному  колпаку.  _Во-вторых_,
потому, что этот Джон Вераццани, к которому я  начинаю  питать  самую  лютую
злобу,  уроженец  Флоренции;  а  всем   известно   низкое   коварство   этих
флорентийских  лежебок,  с  помощью  которого  они  похитили  лавры  из  рук
бессмертного Колона (обычно называемого  Колумбом)  и  наделили  ими  своего
пронырливого земляка Америго Веспуччи. Я не  сомневаюсь,  что  они  способны
ограбить  и  знаменитого  Гудзона,  отняв  у  него  честь   открытия   этого
прекрасного острова, украшенного городом Нью-Йорком,  и  приписав  ее  себе,
вместе с незаконно присвоенной заслугой открытия Южной Америки. _В-третьих_,
я  высказываюсь  в  пользу  притязаний  Хендрика  Гудзона,   поскольку   его
экспедиция, будучи воистину и полностью голландским предприятием, отплыла из
Голландии; и пусть другая сторона приводит любые доказательства, я  отвергну
их, как незаслуживающие моего внимания. Если этих трех причин  недостаточно,
чтобы удовлетворить всех жителей нашего старинного города, то  я  могу  лишь
сказать, что они недостойные потомки своих почтенных голландских  предков  и
совершенно не стоят того, чтобы люди тратили силы для  их  убеждения.  Итак,
права Хендрика Гудзона на его знаменитое открытие полностью доказаны.
   В нашей семье сохранилось предание, что  когда  великому  мореплавателю
посчастливилось  увидеть  этот  очаровательный  остров,  он   в   первый   и
единственный  раз  в  своей  жизни  высказал  явные  признаки  удивления   и
восхищения. Говорят, он обернулся к штурману Джуэту и, указывая на этот  рай
Нового Света, произнес следующие замечательные слова: "Смотри!  Там!"  После
чего он выпустил такие густые облака табачного  дыма  (как  он  всегда  имел
обыкновение делать, когда  был  особенно  доволен),  что  с  корабля  тотчас
перестали видеть землю, и штурману Джуэту пришлось ждать, пока ветер рассеет
непроницаемый туман.
   "Это было  действительно,  -  говаривал  мой  прапрадедушка,  хотя,  по
правде, я никогда не слышал его, ибо он умер, как легко догадаться, до того,
как я родился, - это было действительно местечко,  которым  взор  мог  вечно
упиваться,  открывая  для  себя  все  новые  нескончаемые  красоты".  Остров
Манна-хата {9} широко расстилался перед ними, как сладостное  фантастическое
видение или прекрасное создание искусного чародея. Его  нежно-зеленые  холмы
мягко возвышались один над другим, увенчанные могучими,  пышно  разросшимися
деревьями. У некоторых из  них  сужающаяся  кверху  крона  была  обращена  к
восхитительно  прозрачным  облакам;  другие,  отягощенные  зеленым  бременем
вьющихся растений, пригибали свои ветви к земле, покрытой  цветами.  Пологие
склоны холмов в буйном изобилии поросли дереном, сумахом и диким шиповником,
алые ягоды  и  белые  цветы  которого  ярко  сверкали  среди  темной  зелени
окружающей листвы; тут и там клубы дыма, поднимаясь над маленькими долинами,
открывавшимися в сторону моря, казалось,  обещали  усталым  путешественникам
ласковый прием со стороны их  ближних.  Когда  они  стояли,  с  восторженным
вниманием вглядываясь в  представшее  их  взору  зрелище,  из  одной  долины
появился  краснокожий  мужчина;  над  его  головой  развевались   перья.   В
молчаливом  изумлении  он  некоторое  время  созерцал  прекрасный   корабль,
державшийся на воде, как стройный лебедь,  плывущий  по  серебряному  озеру,
затем испустил военный клич и, подобно дикому оленю, стремительно бросился в
лес, к крайнему удивлению флегматичных голландцев, которые за всю свою жизнь
ни разу не слышали такого крика и не видели таких прыжков.
   Я не  буду  говорить  о  том,  как  происходило  общение  между  нашими
искателями приключений и дикарями, о том, что последние курили медные трубки
и ели коринку, о том, что они принесли большой запас табаку и устриц, о том,
как они застрелили одного из членов судовой команды и  как  его  похоронили,
ибо все это я считаю  для  моей  истории  несущественным.  Проведя  в  бухте
несколько дней, чтобы покурить на досуге трубки и отдохнуть  после  морского
плавания, наши путешественники снялись с якоря и отважно поднялись вверх  по
течению могучей реки, впадавшей в бухту. Эта река, по слухам, была  известна
дикарям под названием _Шатемук_, хотя в  небольшом  прекрасном  историческом
труде, опубликованном в 1674 году Джоном Джосселином {10}, джентльменом, нас
уверяют, что она называлась Мохеган {* На карте Огилва эта  река  изображена
также под названием Манхаттан, Ноордт, Монтень  и  Мауриниус.},  и  господин
Ричард Блум, писавший несколько позже, утверждает то же  самое,  так  что  я
сильно склоняюсь в пользу мнения этих двух почтенных  джентльменов.  Как  бы
там ни было, эта река называется теперь  Гудзон,  и  в  верхнем  ее  течении
проницательный  Хендрик  почти  наверняка  надеялся   найти   столь   упорно
разыскиваемый проход в Китай!
   Далее в судовом журнале рассказывается о нескольких встречах команды  с
туземцами во время плавания вверх по реке, но так как эти встречи  не  имеют
отношения к моей истории, я обойду их  молчанием  и  остановлюсь  только  на
следующей грубой шутке, сыгранной старым капитаном и его школьным  товарищем
Робертом Джуэтом. Она делает такую честь их практической философии, что я не
могу не упомянуть о ней. "Наш  капитан  и  его  штурман  решили  подвергнуть
испытанию  некоторых  местных  вождей,  чтобы  узнать,  склонны  ли  они   к
предательству. Они  привели  туземцев  к  себе  в  каюту  и  угостили  таким
количеством вина и водки, что те развеселились; один из  них  был  с  женой,
которая вела себя так  скромно,  как  ведут  себя  наши  соотечественники  в
незнакомом месте. Под конец туземец,  остававшийся  у  нас  на  корабле  все
время, пока мы стояли там, опьянел, что показалось им странным, ибо  они  не
знали, как к этому отнестись" {* Juet's Journ. Purch. Pil.  [Судовой  журнал
Джуэта, в "Странствованиях" Парчеса].}.
   Убедившись благодаря этому глубокомысленному опыту,  что  туземцы  были
честным,  общительным  народом,  беспечными  забулдыгами,  всегда   готовыми
кутнуть, и становились очень  веселыми  во  время  попоек,  старый  командор
громко хихикнул, заложил за щеку двойную порцию  табаку,  приказал  штурману
Джуэту  тщательно  все  записать  к   удовлетворению   всех   натурфилософов
Лейденского университета, после  чего  продолжил  свое  путешествие,  вполне
довольный собой.  Пройдя,  однако,  свыше  сотни  миль  вверх  по  реке,  он
обнаружил, что водное пространство вокруг становится более мелким и  тесным,
течение -  более  быстрым  и  вода  совершенно  пресной  -  явления,  обычно
наблюдаемые в верховьях реки, но сильно озадачившие честных голландцев. Было
поэтому устроено совещание наших новых аргонавтов;  проспорив  шесть  часов,
они приняли решение, подсказанное тем, что корабль сел на мель, из чего  они
единодушно заключили, что, двигаясь в этом направлении, они вряд ли  попадут
в Китай. Все же для исследования реки выше по течению снарядили  шлюпку,  по
возвращении которой они укрепились в своем мнении, после чего корабль снялся
с якоря и повернул в обратный путь, что было выполнено с большим трудом, так
как он плохо поддавался управлению.  Отважный  Гудзон,  по  выражению  моего
прапрадедушки, вернулся в низовья реки, не солоно хлебавши!
   Убедившись в том, что у него мало надежды попасть в Китай, если  только
он, подобно слепцу, не вернется туда, откуда пустился в путь,  и  не  начнет
все сначала, он тотчас же пересек океан в обратном направлении  и  прибыл  в
Голландию, где его  весьма  радушно  приветствовала  почтенная  "Ост-индская
компания", очень обрадованная тем, что он благополучно вернулся -  вместе  с
принадлежавшим ей  кораблем.  На  многолюдном  собрании  именитых  купцов  и
бургомистров Амстердама было  единодушно  решено,  что  в  качестве  щедрого
вознаграждения за оказанные выдающиеся услуги и  за  совершенное  им  важное
открытие большая река Мохеган должна быть названа его именем! И она до наших
дней продолжает называться Гудзоном.

   *

ГЛАВА II

   Содержащая рассказ о громадном ковчеге,  который  под  покровительством
святого Николая переплыл из Голландии к острову Виселицы, о высадке  с  него
странных Животных, о великой победе,  а  также  описание  старинной  деревни
Коммунипоу

   Обольстительные рассказы великого Гудзона и штурмана Джуэта об открытой
ими  стране  возбудили  немало  разговоров  и  размышлений  среди   славного
голландского   народа.   Правительство   пожаловало   товариществу   купцов,
названному "Вест-индской компанией",  письменный  патент  на  исключительное
право торговли на берегах Гудзона, где  она  построила  факторию,  названную
Форт-Аурания, или Орендж, ныне богатый и гостеприимный город Олбани. Но я не
стану задерживаться на возникавших там различных торговых и  колонизаторских
предприятиях; в их числе было  и  предприятие  мингера  Адриана  Блока  {1},
открывшего и назвавшего своим именем остров Блок, который славится с тех пор
сыром. Я ограничусь только событиями, положившими начало нашему  знаменитому
городу.
   Через три-четыре года после возвращения  бессмертного  Хендрика  группа
честных, добронамеренных, медноголовых нижнеголландских колонистов пустились
в путь из города Амстердама к берегам Америки.  Какой  непоправимой  потерей
для истории  и  каким  убедительным  доказательством  темноты  той  эпохи  и
прискорбного пренебрежения к благородному искусству стряпанья  книг,  с  тех
пор столь  усердно  развиваемому  многоопытными  капитанами  и  щеголеватыми
стивидорами {2}, является то обстоятельство, что такая интересная  и  важная
по своим результатам экспедиция была обойдена  полным  молчанием.  Опять  же
моему прапрадедушке я обязан теми немногими сведениями о ней,  которые  могу
сообщить, ибо он еще раз отправился в  эту  страну,  твердо  решив,  по  его
словам, окончить здесь свои дни и дать начало роду Никербокеров,  призванных
стать на новой отчизне великими людьми.
   Корабль,  на  котором  пустились  в  путь   эти   знаменитые   искатели
приключений, назывался "Гуде вроу", то есть "Добрая женщина", в  честь  жены
директора  "Вест-индской  компании",  всеми  (за  исключением  ее   супруга)
считавшейся чрезвычайно  кроткой  особой,  когда  она  не  была  пьяна.  Это
поистине прекрасное судно  самого  лучшего  голландского  образца  построили
искуснейшие корабельные плотники Амстердама, которые, как  хорошо  известно,
всегда придают кораблям  чудесные  формы  женщин  своей  страны.  Оно  имело
поэтому сто футов в киле, сто футов  в  бимсах  и  сто  футов  от  основания
ахтерштевня  до   гакаборта.   Подобно   общепризнанной   первой   красавице
Амстердама, по чьему образцу  его  создали,  оно  было  тупоносое,  с  двумя
огромными крамболами, медной обшивкой  подводной  части,  а  также  небывало
громадной кормой!
   Строитель корабля, человек  религиозный,  отнюдь  не  пожелал  украсить
корабль языческими идолами, например, Юпитером, Нептуном или  Геркулесом  (я
не сомневаюсь, что эти языческие  мерзости  являются  причиной  несчастий  и
крушений многих благородных судов), а напротив,  с  похвальным  благочестием
воздвиг на носу прекрасную  фигуру  святого  Николая  в  низкой  широкополой
шляпе, в широченных фламандских штанах до колен и с трубкой,  доходившей  до
конца бушприта. Столь великолепно  оснащенный  и  прочный  корабль,  подобно
величественному гусю, выплыл боком из гавани славного города  Амстердама,  и
все колокола, не занятые ничем другим, подняли перезвон по такому радостному
случаю.
   Мой прапрадедушка отмечает, что плавание было необычайно благополучным,
так как, находясь под  особым  покровительством  всеми  почитаемого  святого
Николая,  "Гуде  вроу"  обладала,  по-видимому,  достоинствами,   неведомыми
обыкновенным судам. Так, она столько  же  дрейфовала,  сколько  шла  вперед,
могла двигаться с противным ветром почти так же быстро, как и с попутным,  и
великолепно вела себя  во  время  штиля;  в  результате  этих  замечательных
преимуществ ей удалось совершить плавание всего за несколько месяцев и стать
на якорь в устье Гудзона немного восточней острова  Виселицы  {*  Названного
так,  потому  что  некий  Джозеф  Эндрус,  пират  и  убийца,  был   повешен,
закованный, на этом острове 23 мая 1769 года. - Издатель.}.
   Там, подняв кверху глаза, они  увидели  на  берегу,  называемом  теперь
Джерсийским, индейскую деревушку, живописно спрятавшуюся в роще  раскидистых
вязов, и туземцев, которые  все  собрались  на  берегу  и  глазели  в  тупом
восхищении на "Гуде вроу". Немедленно была отправлена шлюпка, чтобы вступить
с ними в переговоры; когда она приближалась к берегу, с нее  стали  окликать
индейцев в рупор,  обращаясь  к  ним  в  самых  дружелюбных  выражениях.  Но
несчастные дикари пришли в такое страшное смятение  от  ужасных  и  странных
звуков нижнеголландского языка, что все,  как  один,  убежали  без  оглядки,
перемахнули через Бергенские холмы и остановились лишь тогда, когда  залезли
по уши в болото, по ту  сторону  холмов,  где  все  до  единого  в  мучениях
погибли. Их костя, собранные и благопристойно захороненные обществом Таммани
{3} тех дней, образовали странный  вал,  называемый  Холм  Гремучей  змеи  и
выступающий посреди соленых болот, немного к востоку от Ньюаркской дороги.
   Воодушевленные  этой  неожиданной  победой,   наши   доблестные   герои
торжествуя, выпрыгнули на берег, от имени  Высокомощных  Господ  Генеральных
Штатов {4} вступили, как  завоеватели,  во  владение  окрестной  страной  и,
бесстрашно двигаясь вперед,  захватили  приступом  деревню  Коммунипоу,  где
некому  было  оказать  им  сопротивление,  кроме  десятка  старых  сквау   и
ребятишек, которых победители  замучили  до  смерти  своим  нижнеголландским
наречием. Оглянувшись вокруг, они пришли в восторг от великолепия  местности
и почти не сомневались, что блаженный святой Николай привел их сюда,  как  в
самое подходящее место  для  основания  колонии.  Мягкая  земля  изумительно
подходила для забивания свай; топи и болота, лежавшие вокруг,  предоставляли
богатые возможности для постройки запруд  и  плотин;  мелководье  у  берегов
исключительно благоприятствовало строительству доков, -  одним  словом,  эти
места изобиловали всеми неудобствами и препятствиями,  какие  может  создать
вода и какие необходимы для основания большого голландского города. Поэтому,
когда экипажу "Гуде вроу" обо всем в  точности  рассказали,  все  единодушно
решили, что это был конец их путешествия,  предопределенный  судьбой.  Итак,
они, мужчины, женщины и дети,  радостно  сошли  с  "Гуде  вроу",  как  вышли
когда-то животные из ковчега, и создали  преуспевающее  поселение,  которому
дали индейское название Коммунипоу.
   Так  как  Коммунипоу  всем  прекрасно  известно,  то  может  показаться
излишним, что я говорю о нем  в  этом  труде.  Но  я  прошу  моих  читателей
помнить, что, хотя мое главное желание - улучшить теперешний наш век, я пишу
также и для потомства и должен сообразовываться  с  понятиями  и  интересами
десятка веков, которым еще  предстоит  настать.  Возможно,  к  тому  времени
великий Коммунипоу, подобно Вавилону, Карфагену, Ниневии  и  другим  великим
городам, совершенно исчез  бы  из  памяти  людей,  погрязнув  в  собственных
отбросах, он был бы забыт, а его обитатели превратились бы в устриц {* "Люди
в результате бездеятельности превращаются в устриц" (Каймес  {5}).}  и  даже
его  местонахождение  стало  бы  предметом  бесконечных  ученых   споров   и
хитроумных разысканий неутомимых историков, и только моя  бесценная  история
избавит его от этой участи. Разрешите же мне благоговейно спасти от забвения
скромные воспоминания о месте, представлявшем собой  то  яйцо,  из  которого
вылупился могущественный город Нью-Йорк!
   Теперь Коммунипоу - всего лишь деревушка, прелестно расположенная среди
сельского ландшафта в той живописной части Джерсийского  берега,  которая  в
старинных преданиях была известна под названием Павония и  господствует  над
обширным  пространством  великолепной  Нью-Йоркской  бухты.   От   Нью-Йорка
Коммунипоу отстоит всего в получасе плавания, если ветер достаточно  свежий,
и ясно различим  из  города.  Больше  того,  хорошо  известно  (я  могу  это
подтвердить на основании собственного опыта), что в ясный тихий летний вечер
с Нью-йоркской батареи  можно  расслышать,  как  в  Коммунипоу  оглушительно
хохочут во все горло голландские негры, которые, подобно большинству  других
негров, славятся своим умением посмеяться. Особенно хорошо их бывает  слышно
воскресными вечерами, когда они смеются громче  всего,  как  установил  один
вдумчивый  и  наблюдательный  философ,  совершивший   крупные   открытия   в
окрестностях  Нью-Йорка;  он  приписал  это  тому  обстоятельству,  что  они
наряжаются в праздничную одежду.
   Эти негры, подобно монахам в средние века, представляют  сущий  кладезь
познаний обо всей  округе  и,  будучи  бесконечно  более  предприимчивыми  и
сведущими, чем их хозяева, ведут всю иностранную торговлю,  совершая  частые
путешествия в город в челноках, груженных устрицами, пахтаньем  и  капустой.
Они - великие астрологи и предсказывают изменения погоды почти так же точно,
как календарь; кроме того, они прекрасно  играют  н