Впрочем,  Ной,
обеспечив своих трех сыновей, рассматривал  ее,  по  всей  вероятности,  как
страну дикую и необитаемую и ничего о ней не сказал. Этому  непростительному
молчанию патриарха мы можем приписать  то  злополучное  обстоятельство,  что
Америка не появилась на карте земного шара  столь  же  рано,  как  остальные
части света.
   Правда, некоторые авторы отрицают, что Ной совершил этот  неблаговидный
поступок по отношению к потомкам, и утверждают, что на самом деле он  открыл
Америку.  Так,  Марк  Лекарбо  {10},  французский   писатель,   отличавшийся
тяжеловесностью мысли  и  глубиной  суждений,  столь  характерными  для  его
народа, придерживался того мнения, что ближайшие потомки  Ноя  заселили  эту
часть  света  и  что  старый  патриарх,  сохранивший   страсть   к   морским
путешествиям, сам руководил переселением. Благочестивый и просвещенный  отец
Шарлевуа  {11},  французский  иезуит,   известный   своей   правдивостью   и
отвращением  к  чудесам,  о  которых  любят  распространяться  все   великие
путешественники, решительно держится того же мнения; он даже идет  дальше  и
со всей определенностью указывает, каким образом произошло это  открытие:  в
результате морского плавания и под  непосредственным  руководством  великого
Ноя. "Я уже отметил, - восклицает славный отец с подобающим  возмущением,  -
полную произвольность утверждения, будто бы внуки Ноя не смогли проникнуть в
Новый Свет или никогда не думали об этом. На самом деле я  не  вижу  никаких
доводов,  которые  могли  бы  оправдать  такое  мнение.  Кто  может  всерьез
поверить, будто Ной и его ближайшие потомки знали меньше, нежели мы,  и  что
строитель и кормчий величайшего корабля в мире, построенного для того, чтобы
пересечь безграничный океан и благополучно миновать  многочисленные  мели  и
зыбучие пески, был бы несведущ  в  искусстве  плавания  по  океанам  или  не
передал бы это искусство своим  потомкам?"  Следовательно,  они  плавали  по
океанам, следовательно, они приплыли в Америку, следовательно, Америка  была
открыта Ноем.
   Надо сказать, что  всю  эту  изящную  цепь  рассуждений,  исключительно
характерную для славного отца-иезуита и адресованную скорей к  вере,  чем  к
разуму, решительно отвергает Ян Лаэт {12}, который считает  предположение  о
том, что Ною  когда-либо  могла  прийти  в  голову  мысль  открыть  Америку,
смехотворнейшим парадоксом; и так как Ян - голландский ученый, то я  склонен
думать, что он, наверно, был  гораздо  лучше  знаком  с  почтенным  экипажем
ковчега, чем  его  соперники,  и  располагал,  конечно,  более  достоверными
сведениями. Достойно  удивления,  насколько  тесное  знакомство  повседневно
заводят историки с патриархами и другими великими людьми древности. Так  как
знакомство со временем становится все теснее и так как ученые мужи  особенно
любопытны и бесцеремонны в своем общении с древними, то я не удивлюсь,  если
будущие сочинители дадут нам описание допотопных людей и нравов  значительно
более обстоятельное и точное, чем в Библии; я не буду  удивлен  и  тем,  что
через сотню лет судовой журнал старика Ноя будет среди историков в таком  же
ходу, как отчеты о путешествиях капитана Кука {13}  или  знаменитая  история
Робинзона Крузо.
   Я не стану тратить время  на  обсуждение  огромного  количества  других
высказываний, предположений и догадок относительно  открытия  нашей  страны,
которыми злосчастные историки перегружают себя в попытке  рассеять  сомнения
недоверчивой публики. Больно смотреть на этих тружеников; едва  приступив  к
работе, они уже пыхтят, стараются  изо  всех  сил  и  обливаются  потом  под
огромной тяжестью,  оказывающейся  при  ближайшем  рассмотрении  всего  лишь
громадным пуком соломы. Поскольку, однако, с помощью неустанного усердия  им
как будто удалось ко всеобщему удовлетворению установить тот факт, что  наша
страна была некогда открыта, я сошлюсь на их полезные труды и  буду  в  этом
вопросе чрезвычайно краток.
   Итак, я не стану  останавливаться  на  том,  была  ли  Америка  впервые
открыта  заблудившимся  кораблем  того  прославленного  финикийского  флота,
который,  согласно  Геродоту,   совершил   плавание   вокруг   Африки,   или
карфагенской экспедицией, открывшей, как сообщает естествоиспытатель  Плиний
{14}, Канарские острова; или же Тир в ней основал недолговечную колонию, как
намекают Аристотель и Сенека {15}. Не стану останавливаться и на  том,  была
ли она впервые открыта китайцами, как с большой проницательностью утверждает
Фоссий {16}, или норвежцами в 1002 году под водительством Бьорна  {17},  или
же Бехаймом {18}, немецким мореплавателем, как  мистер  Отто  {19}  старался
доказать ученым просвещенной Филадельфии.
   Не  буду  я  также  рассматривать  более  поздние  претензии  уэльсцев,
основанные на путешествии принца  Медока  20  в  XI  веке;  так  как  он  не
возвратился, то отсюда был сделан мудрый вывод, что он отправился в Америку,
и причина тому очень простая: если он не отправился туда, то куда еще мог он
деться? - вопрос, которым, по способу Сократа, исключается всякий дальнейший
спор.
   Итак, оставив в стороне  все  упомянутые  выше  догадки,  равно  как  и
множество  других,  столь  же  правдоподобных,  я  буду  считать  доказанным
общераспространенное мнение, что Америка была открыта 12 октября  1492  года
Кристобалем Колоном, генуэзцем, по неизвестной мне причине  весьма  неудачно
прозванным Колумбом. О путешествиях и приключениях этого Колона я ничего  не
скажу, так как они уже достаточно известны. Я не стану также доказывать, что
эту страну следовало бы назвать по его имени Колонией, ибо  это  само  собой
разумеется.
   Благополучно доставив  моих  читателей  по  сю  сторону  Атлантического
океана, я теперь представляю себе, с каким нетерпением  они  жаждут  вкусить
все радости обетованной земли, ни минуты не  сомневаясь,  что  я  немедленно
передам ее в  их  владение.  Но  я  навсегда  потерял  бы  право  называться
настоящим историком, если бы поступил так. Нет, нет, мои любознательнейшие и
трижды ученые читатели (ибо вы трижды ученые, если прочли все предшествующие
страницы, и будете еще втрое ученее, если  прочтете  все  последующие),  нас
ждет еще масса работы. Неужели вы думаете,  что  от  первооткрывателей  этой
прекрасной части света только и требовалось сойти на берег и увидеть страну,
готовно распростершуюся перед ними и возделанную  как  сад,  в  котором  они
могли спокойно  наслаждаться  жизнью?  Ничего  подобного:  они  должны  были
вырубать  леса,  выкорчевывать  кустарники,  осушать  болота  и   истреблять
дикарей.
   Точно так же и я должен рассеять немало сомнений, решить ряд вопросов и
объяснить парадоксы, прежде чем позволю вам разбрестись, куда глаза  глядят;
но после того, как эти трудности будут  преодолены,  мы  сможем  без  всяких
помех весело двигаться сквозь остальную часть нашей истории.  Таким  образом
мой труд будет в известной мере отражать действительность, подобно тому, как
звуки стихов, по утверждению некоторых тонких  критиков,  отражают  чувства.
Таково усовершенствование в исторической науке, заслугу введения которого  я
приписываю себе.

ГЛАВА IV

   Показывающая те великие  трудности  и  разногласия,  которые  философам
пришлось преодолеть, чтобы заселить Америку. - А также  показывающая,  каким
образом  случайность  способствовала  появлению  аборигенов  -  к   великому
удовольствию и облегчению автора.

   Бог ты мой! Какая тяжелая жизнь у нас, историков, старающихся  рассеять
сомнения читателей! Вот я, пыхтя и мучаясь, писал эти три  нудные  главы,  а
читатель, пыхтя и мучаясь, следовал за мной  по  пятам;  я  вставал  рано  и
ложился поздно, трудился над изъеденными червями, устаревшими, ни на что  не
годными книгами, заводил знакомства с тысячью ученых авторов,  как  древних,
так и современных, которые,  сказать  по  правде,  являются  самыми  глупыми
собеседниками в мире - и чего  же  мы  в  конце  концов  достигли?  Конечно,
чрезвычайно ценного вывода, что наша страна действительно существует и  была
некогда открыта. Очевидная истина, не стоющая и понюшки табаку.  И  что  еще
хуже, теперь мы, по-видимому, находимся от города Нью-Йорка так  же  далеко,
как были в самом начале. Что касается меня, то мне на это наплевать,  ибо  я
привык к скучной ученой компании; но я сочувствую моим несчастным читателям,
которые, вероятно, окончательно пали духом и устали.
   Мы встретимся,  однако,  еще  с  огромными  трудностями,  так  как  нам
предстоит по возможности показать, каким образом была первоначально заселена
эта страна - вопрос,  который  чреват  для  нас,  добросовестных  историков,
большими неприятностями, но обойти который совершенно невозможно. Ибо,  если
мы не докажем с полной определенностью, что аборигены  пришли  из  такого-то
места, то в наш недоверчивый век тотчас начнут утверждать, что они вовсе  не
приходили; а если они вовсе не приходили, тогда эта страна никогда  не  была
заселена - вывод, превосходно согласующийся с законами логики,  но  в  корне
противоречащий  всякому  чувству  человеколюбия,  поскольку   в   результате
неоспоримых умозаключений  он  должен  оказаться  роковым  для  бесчисленных
аборигенов этой густо населенной страны.
   Сколько перьев было выщипано из  гусиных  крыльев,  чтобы  опровергнуть
этот страшный софизм и спасти от  логического  уничтожения  многие  миллионы
наших собратьев! Какие океаны чернил были осушены во имя этой высокой  цели!
И сколько великих умов зашли в  тупик  и  навеки  свихнулись!  Я  замираю  в
благочестивом трепете, когда созерцаю написанные на разных языках  увесистые
тома, в которых они пытались разрешить этот вопрос, столь важный для счастья
общества, но окутанный столь густой завесой непроницаемой тьмы. Один историк
за другим смело вступали в лабиринт гипотетических доказательств и,  вынудив
нас до изнеможения гоняться за ними сквозь множество in octavo, in quarto  и
in-folio, оставляя нас в конце концов ничуть не более умными,  чем  мы  были
вначале. Именно из-за подобного рода философской погони за химерами  древний
поэт Макробий {1} столь рьяно ругал любопытство, предавая его  анафеме,  как
"скучнейшую, мучительную заботу, суеверное усердие в совершенно  бесполезной
области, зудящее стремление увидеть то, что видеть невозможно, и делать  то,
что, будучи сделано, не имеет никакого значения".
   Но вперед, мои бодрые читатели, вернемся к прерванному делу и навалимся
изо всех сил на оставшийся мусор, лежащий на нашем пути; однако  я  ручаюсь,
что, если бы господину Геркулесу в добавление к его семи подвигам предложили
совершить еще восьмой, а именно написать правдивую историю Америки,  он  бы,
наверно, отказался от этого предприятия, даже не приступив к нему.
   Я ничего не скажу о притязаниях детей Ноя на то, что они  первоначально
заселили нашу страну, так как об  этом  уже  упоминал  в  предыдущей  главе.
Следующие по знатности претенденты - это потомки  Авраама.  Так,  Кристобаль
Колон (обычно называемый Колумбом), когда он  впервые  открыл  золотые  копи
Испаньолы {2}, сразу же с проницательностью, которая оказала бы честь любому
философу, решил, что им найден древний  Офир  {3},  откуда  Соломон  добывал
золото для украшения иерусалимского  храма;  больше  того,  Колон  вообразил
даже, что видел остатки плавильных  печей  несомненно  еврейской  постройки,
применявшихся для очистки драгоценного металла.
   Такая блестящая догадка, столь очаровательная по своей нелепости,  была
слишком  соблазнительной,  чтобы  ее   немедленно   не   подхватили   ученые
простофили; и, конечно, нашлась  куча  глубокомысленных  писателей,  готовых
поклясться в правильности этого предположения и подкрепить его своим обычным
грузом мудрых толкований и ссылок на авторитеты. Ветаблус и Робертус Стефенс
{4} заявляли,  что  это  яснее  ясного;  Ариус  Монтанус  {5}  без  малейших
колебаний  утверждает,  что  Мексика  -  это  подлинный  Офир   и   древними
насельниками этой страны были евреи. Поссевин {6}, Бекан {7} и  куча  других
проницательных авторов ни к селу ни  к  городу  приплетают  _предполагаемое_
пророчество из четвертой  книги  Ездры  {8},  которое,  будучи  включено  во
всеобъемлющую гипотезу, подобно ключевому камню в своде, обеспечивает ей, по
их мнению, непреходящую прочность.
   Едва успели они, однако,  закончить  свое  прекрасное  сооружение,  как
вваливается фаланга авторов противоположного направления, во  главе  с  Яном
Лаэтом, великим голландцем, и одним ударом опрокидывает их постройку.  Ян  в
самом деле решительно возражает против всяких притязаний израильтян  на  то,
что они первыми заселили  нашу  страну,  приписывая  все  эти  двусмысленные
свидетельства, а также следы христианства и иудаизма, якобы  обнаруженные  в
различных провинциях Нового Света, _дьяволу_,  который  всегда  прикидывался
почитателем истинного бога. "Ссылка, - говорит  старый  хитроумный  отец  де
Акоста {9}, - которую делают все благочестивые авторы,  писавшие  о  религии
недавно открытых народов, и которая основана к тому же на авторитете  _отцов
церкви_".
   Некоторые авторы - среди них я с великим прискорбием вынужден упомянуть
Лопеса де Гомара {10}  и  Хуана  де  Лери  {11}  -  намекают,  что  хананеи,
изгнанные евреями из обетованной земли,  были  охвачены  таким  ужасом,  что
бежали без оглядки  до  тех  пор,  пока,  остановившись  перевести  дух,  не
оказались в безопасности в Америке. Так как  они  не  принесли  с  собой  ни
своего национального языка, ни  нравов,  ни  характерных  внешних  черт,  то
предполагают, что они в своем поспешном бегстве их растеряли. Впрочем, лично
я этого мнения не разделяю.
   Я оставляю без внимания предположение  ученого  Гроция  {12},  который,
будучи посланником и в придачу  голландцем,  достоин  величайшего  уважения,
предположение о том, что Северная Америка  была  заселена  бродячей  ватагой
норвежцев, а государство Перу основали колонисты из Китая, причем Манко, или
Мунго,  Капак,  первый  инка,  сам  был  китаец.  Я  ограничусь  также  лишь
упоминанием о том, что отец Кирхер приписывает заселение Америки  египтянам,
Бадбек  -  скандинавам,  Шаррон  {13}  -  галлам,  Джуфредус  Петри  {14}  -
конькобежцам из Фрисландии, Милиус {15} - кельтам. Маринокус  из  Сицилии  -
римлянам, Ле Конт - финикийцам, Постель {16}  -  маврам,  Мартин  д'Англерия
{17} - абиссинцам. Ограничусь и одним только упоминанием о  глубокомысленной
догадке Лаэта, утверждавшего, что Англия, Ирландия и Оркадские острова  тоже
могут претендовать на эту честь.
   Я не собираюсь уделять внимание и придавать значение ни  фантастической
идее,  будто  Америка  -  это  сказочная  страна  Зипангри  {18},  описанная
венецианским путешественником Марко Поло, известным фантазером, ни тому, что
к ней относится и легендарный остров Атландида, описанный Платоном. Не стану
также  останавливаться  для  того,  чтобы  обсудить  языческое   утверждение
Парацельса {19}, будто каждое полушарие первоначально было  наделено  своими
Адамом и Евой; или  более  приятное  для  нашего  самолюбия  мнение  доктора
Ромэйна  {20},  поддержанное  многими  безымянными  авторитетами,  что  Адам
принадлежал к индийской расе; или же  поразительное  предположение  Бюффона,
Гельвеция {21} и Дарвина, столь почетное для человечества и особенно лестное
для французов, что весь человеческий род произошел случайно  от  выдающегося
семейства обезьян!
   Это последнее предположение, должен признаться, было весьма неожиданным
и поразило меня весьма неприятным образом. Мне часто  приходилось  видеть  в
пантомиме, как клоун, в тупом удивлении  наблюдавший  за  нелепыми  прыжками
арлекина, вдруг вздрагивает от внезапного удара деревянным мечом  по  спине.
Тогда мне и в голову не приходило, что наступит время и  со  мной  обойдутся
столь же  невежливо:  пока  я  буду  спокойно  смотреть  на  этих  степенных
философов, старающихся превзойти в причудливых превращениях  пестрого  героя
пантомимы, они неожиданно набросятся на меня и на  моих  читателей  и  одним
взмахом своего  воображаемого  жезла  превратят  нас  в  животных!  С  этого
мгновения  я  решил,  чтобы  не  обжечься  еще  на   каких-нибудь   теориях,
удовольствоваться обстоятельным  описанием  различных  способов,  с  помощью
которых потомков древних и почтенных обезьян переносят на  интересующее  нас
обширное поле теоретических битв.
   Это могло произойти в результате переселений  либо  по  суше,  либо  по
воде. Так, отец Хосе де Акоста перечисляет три  сухопутных  пути;  первый  с
севера Европы, второй с севера Азии и третий из стран, расположенных  к  югу
от Магелланова пролива. Ученый Греции ведет своих норвежцев приятной дорогой
по замерзшим рекам и морским рукавам, через Исландию, Гренландию, Эстотиленд
и Нарембергу {22}. Различные авторы, в том числе Англерия, де  Хорн  {23}  и
Бюффон, беспокоясь об удобствах  путешественников,  соединили  два  материка
крепкой цепью дедукций - таким способом они могли  перебраться,  не  замочив
ног.  Но  если  бы  даже  этого  оказалось  недостаточно,  Пинкертон   {24},
трудолюбивый старый джентльмен,  компилятор  книг  и  составитель  учебников
географии, некогда пустившийся во все тяжкие,  резвившийся,  как  шаловливый
мальчик  и  совершивший   тысячу   etourderies   {Легкомысленных   поступков
(франц.).}  среди  парижских  petites  filles  {*  Девчонок  (франц.).   См.
"Эдинбургское обозрение". [Прим.  В.  Ирвинга].},  -  Пинкертон,  говорю  я,
построил между материками природный ледяной мост в четырех,  пяти  милях  от
Берингова пролива, за что заслужил  искреннюю  благодарность  всех  бродячих
аборигенов, которые когда-либо перешли или перейдут по этому мосту.
   Достойно великого сожаления  то  прискорбное  обстоятельство,  что  все
упомянутые выше почтенные  авторы,  приступив  к  своей  работе,  немедленно
объявляли войну каждому автору, занимавшемуся раньше  тем  же  предметом.  В
этом отношении писатели могут  быть  сравнены  с  некоей  предусмотрительной
птицей, которая, строя  свое  гнездо,  обязательно  разрушает  до  основания
гнезда всех птиц по соседству. Эта злосчастная  склонность  самым  плачевным
образом препятствует развитию истинных знаний. Даже наилучшие  теории  всего
лишь хрупкие творения и,  однажды  вверив  себя  речной  волне,  они  должны
остерегаться  того,  чтобы,  подобно  путешествовавшим   вместе   знаменитым
горшкам, не побиться,  сталкиваясь  друг  с  другом.  Однако  примирить  эту
литературную вражду почти невозможно. Даже во мне, самом  беспристрастном  и
свободомыслящем из всех  людей,  едва  я  принялся  писать  эту  достоверную
историю, сразу же зародилось полнейшее,  злобное  и  невыразимое  презрение,
странное и непонятное недоверие, чудесными, неисповедимыми путями  возникшее
ироническое отношение к теориям многочисленных сочинителей, писавших до меня
об этой стране. Я обзывал  их  олухами,  болванами,  остолопами,  dom  kops,
botterick, domme  jordans  {Дураками,  простофилями,  глупцами  (голл.).}  и
тысячью  других  столь  же  оскорбительных  ругательств.  Но  когда  я  стал
рассматривать вопрос спокойно и бесстрастно, мое мнение в корне  изменилось.
Когда я думал об этих мудрецах, с важным видом  объясняющих  необъяснимое  и
так глубокомысленно рассуждающих о вещах, навсегда  скрытых  or  их  взоров,
подобно слепцам, описывающим великолепие света, красоту и  гармонию  красок,
меня охватывало удивление пред беспредельностью людской изобретательности.
   Коль скоро, говорил я сам себе, эти ученые  мужи  могут  соткать  целые
системы из ничего, то чего бы только они не создали,  если  бы  их  снабдили
чем-либо существенным; коль скоро  они  могут  так  остроумно  рассуждать  и
спорить о вопросах, недоступных их пониманию, то какими глубокими были бы их
наблюдения, если бы они только знали, о чем  они  говорят?  Если  бы  старый
Радаманф {25}, когда ему приходится судить об их