нос,  отражение  которого  тотчас  же
устремилось вниз и, зашипев при соприкосновении с водой,  поразило  насмерть
большого осетра, резвившегося около судна!  Из  этой  чудовищной  рыбины,  с
огромным трудом вытащенной на палубу, получился  роскошный  обед  для  всего
экипажа; все признали, что она отменного вкуса, кроме  частей  вокруг  раны,
слегка отдававших серой. Это был, насколько  мне  известно,  первый  случай,
когда христиане в  здешних  краях  ели  осетра  {*  Domine  [господин]  Ганс
Мегаполенсис {4}, рассказывая об окрестностях Олбани  в  письме,  написанном
через некоторое время после основания там поселения, говорит: "В  этой  реке
водится очень много осетров, которых мы, христиане, в пищу не употребляем, а
индейцы едят с жадностью".}.
   Питер Стайвесант, узнав о столь изумительном чуде и отведав  незнакомой
рыбы, как легко можно предположить, очень удивился;  в  ознаменование  этого
события  он  дал  большому  мысу  по  соседству  название  Нос  Антони  {5},
сохранившееся до наших дней.
   Но  погодите.  Куда  я  забрел?  Честное  слово,   если   я   собираюсь
сопровождать славного Питера Стайвесанта в его путешествии,  то  никогда  не
кончу, ибо не было еще путешествия, столь полного чудесными событиями, и  не
было реки, столь изобиловавшей беспримерными красотами,  достойными  особого
упоминания. Даже сейчас с кончика моего пера так и рвется рассказ о том, как
команда Питера, высадившись на берег за Хайлендсом,  была  страшно  напугана
толпой веселых, крикливых чертей, которые скакали и резвились  на  громадной
плоской скале, нависшей над рекой и поныне называющейся Duyvel's  Dans-Kamer
{Дьявольская танцевальная зала (голл.).}.  Но  нет,  Дидрих  Никербокер,  не
пристало тебе бездельничать во время твоего исторического путешествия.
   Помни, что, останавливаясь со свойственной твоему возрасту безрассудной
болтливостью на этих чудесных  картинах,  дорогих  твоему  сердцу  благодаря
воспоминаниям  юности  и   очарованию   тысяч   легенд,   услаждавших   слух
простодушного ребенка, помни, что ты тратишь по пустякам те  быстро  текущие
мгновения, которые следовало бы посвятить более возвышенным предметам. Разве
время - безжалостное время! - немеющей рукою уже не встряхивает перед  тобой
почти пустые песочные часы? Спеши  же  продолжить  свой  утомительный  труд,
чтобы  последние  песчинки  не  исчезли  до  того,  как  ты  закончишь  свою
прославленную историю Манхатеза.
   Итак, препоручим неустрашимого Питера, его доблестную галеру  и  верную
команду покровительству блаженного святого Николая, который,  без  сомнения,
посодействует успеху его плавания, пока мы  будем  ждать  возвращения  наших
путешественников в великом городе Новом Амстердаме.

   *

ГЛАВА IV

   В которой описывается могучая армия, собравшаяся в Новом Амстердаме,  а
также встреча Питера Твердоголового с генералом Вон-Поффенбургом  и  чувства
Питера в отношении несчастных великих людей.

   В то время как отважный Питер на всех парусах  плыл  вверх  по  течению
гордого Гудзона и  поднимал  на  борьбу  все  маленькие  сонные  голландские
поселения, расположенные на его берегах, в город Новый  Амстердам  стекались
толпы могучих воинов. Об этом  сборище  стайвесантская  рукопись,  бесценный
осколок древности, дает самые подробные сведения, с помощью которых  я  имею
возможность описать  славное  войско,  расположившееся  лагерем  на  площади
против форта, которая в настоящее время называется Боулинг-Грин {1}.
   Итак, в центре стояла палатка ратных людей с Манхатеза, которые, будучи
жителями  столицы,  составляли  лейбгвардию  губернатора.   Ими   командовал
доблестный Стоффель Бринкерхоф, некогда стяжавший бессмертную славу в  битве
при Устричной бухте. Знаменем им  служило  изображение  стоящего  на  задних
лапах могучего бобра на аранжевом поле  -  герб  провинции,  указывавший  на
упорное трудолюбие и земноводное происхождение  доблестных  нидерландцев  {*
Такое  же  изображение  было  на  большой   государственной   печати   Новых
Нидерландов, в чем можно и теперь убедиться на старинных документах.}.
   По правую руку  от  них  можно  было  увидеть  вассалов  прославленного
мингера  Майкла  Поу  {*  Кроме  упоминаний  в  стайвесантской  рукописи,  я
обнаружил сведения  об  этом  знаменитом  владетельном  господине  в  другой
рукописи, где говорится: "De Heer (то есть господин) Майкл Поу,  голландский
подданный, около 10 августа 1630 года приобрел по договору остров Статен. N.
В. Тот же Майкл Поу был владельцем, как  ее  называют  голландцы,  Павонской
колонии на Джерсийском берегу, напротив Нью-Йорка, старостой которой в  1636
году был Кронелиус Ван-Ворст; человек с  той  же  фамилией,  прямой  потомок
упомянутого Ван-Ворста, в 1769 году владел Поул-Хуком  и  большой  фермой  в
Павонии.}, который господствовал над прекрасными землями древней  Павонии  и
областями к югу от нее вплоть до Навесинкских гор {* Они назывались  так  по
индейскому племени навесинков, населявшему  эти  края;  теперь  их  ошибочно
называют Неверсинкскими или Неверсонкскими  горами.},  и  был,  кроме  того,
владетельным господином острова Виселицы. На его знамени, которое нес верный
оруженосец Корнелиус Ван-Ворст, была изображена огромная лежащая устрица  на
поле цвета морской воды,  являвшаяся  геральдической  эмблемой  его  любимой
столицы, Коммунипоу. Майкл Поу  привел  в  лагерь  отряд  храбрых  воинов  в
тяжелых доспехах; на каждом было по десяти пар штанов  грубой  шерсти  и  по
касторовой шляпе с широкими полями, за лентой шляпы торчала короткая трубка.
То были люди, которые выросли на илистых  берегах  Павонии,  принадлежали  к
числу  настоящих  медноголовых  и  вели  свое  происхождение,  если   верить
легендам, от устриц.
   В некотором отдалении расположилась лагерем компания воинов,  пришедших
из окрестностей Хелл-Гейта.  Ими  командовали  Сои-Дамы  и  Ван-Дамы,  самые
невоздержанные на язык  и  закоренелые  богохульники,  что  подтверждает  их
фамилия {2}. Это были страшные на вид молодчики, одетые в широкие долгополые
плащи из грубого сукна того странного темно-серого цвета,  который  называют
"гром  и  молния":  на  знамени  у  них  были  три  стрекозы,   летящие   по
огненно-красному нолю.
   Рядом стояла палатка ратных людей с болотистых берегов  Вал-Богтиха  {*
То есть  Извилистой  бухты,  названной  так  из-за  ее  извилистых  берегов.
Впоследствии простой народ переделал это название в  Уолл-Эбаут;  эта  бухта
представляет собой водоем, в котором ютится наш зарождающийся  флот.}  и  из
близлежащих мест. Эти воины отличались угрюмым видом  по  той  причине,  что
питались  крабами,  в  изобилии  водившимися   в   тех   краях.   Они   были
первооснователями почтенного рыцарского ордена, называемого  флаймаркетскими
жуликами, и, если предание говорит правду,  изобрели  также  широкоизвестное
танцевальное па, называемое "двойной  притоп".  Ими  командовал  бесстрашный
Якобус  Варравангер;  у  них  был  также  веселый  оркестр  из   бруклинских
паромщиков, которые давали прекрасные концерты, дуя в раковины.
   Я не стану, однако, дальше следовать за мелочным описанием,  в  котором
рассказывается затем о воинах из Блумен-Дала, Уихоука и  Хобокена  и  разных
других мест (хорошо известных по истории и поэзии), так как военная  музыка,
звучавшая в отдалении, за пределами городских стен, уже встревожила  жителей
Нового Амстердама. Впрочем, тревога ново-
   амстердамцев  вскоре  улеглась,  ибо  -  смотрите,  смотрите!  -  среди
огромного облака пыли они  узрели  зеленовато-желтые  штаны  и  великолепную
серебряную ногу Питера Стайвесанта, сверкавшую в солнечных лучах, и увидели,
как он приближается во  главе  громадной  армии,  собранной  им  на  берегах
Гудзона.  Тут  превосходный,  но  анонимный  автор  стайвесантской  рукописи
разражается  замечательным  описанием  отрядов,  проходивших  через  главные
ворота города, которые  стояли  в  верхней  части  Уоллстрита.  Первыми  шли
Ван-Бюммели,  жившие  на  прелестных  берегах  Бронкса.  То  были   толстяки
небольшого роста, носившие короткие штаны чрезмерной ширины и прославившиеся
кулинарными подвигами: они первые изобрели маисовую кашу на  молоке.  Следом
за  ними  шагали  Ван-Влотены  из  Катскилла,  ужаснейшие  питухи,  любители
молодого сидра и отъявленные хвастуны во хмелю. За ними двигались знаменитые
Ван-Пуши  из  Эзопуса,   ловкие   наездники,   скакавшие   на   великолепных
длиннохвостых  конях  эзопусской   породы;   Ван-Пуши   были   превосходными
охотниками на выдр и выхухолей, от чего и произошло слово  "пушнина".  Далее
следовали Ван-Несты из Киндерхука, доблестные грабители птичьих  гнезд,  как
указывает их фамилия {3};  им,  если  верить  автору  рукописи,  мы  обязаны
изобретением оладий или лепешек из гречневой муки. Затем  Ван-Гролы  с  Носа
Антони, которые наливали спиртное в  удобные  круглые  фляжки,  потому  что,
обладая  наредкость  длинными  носами,  не  могли  пить  из  манерок.  Затем
Гарденьеры из города Гудзона и его окрестностей,  известные  многочисленными
триумфальными подвигами; например, кражами дынь на баштанах, выкуриванием из
нор кроликов и другими в том же роде. Они  были  также  большими  любителями
жареных свиных хвостов. Прославленные члены конгресса с этой фамилией  -  их
потомки. Затем Ван-Хусены из Синг-Синга, любители хорового пения и  игры  на
губной гармонике; они шли по двое в  ряд  и  пели  большой  псалом  в  честь
святого Николая. Затем Коунховены из Слипи-Холлоу {4}, от которых ведут свое
происхождение веселые  трактирщики  и  которые  первые  овладели  магическим
искусством загонять кварту вина в пинтовую  бутылку.  Затем  Ван-Кортландты,
которые жили на диких берегах Кротона и были заядлыми  охотниками  на  диких
уток; они слыли искусными стрелками из большого лука.  Затем  Бенсхотены  из
Наиака и Кейкьята, первыми научившиеся бить левой ногой; они  были  храбрыми
жителями лесной  глуши  и  охотились  на  енотов  при  лунном  свете.  Затем
Ван-Винкли {5}  из  Харлема,  поглощавшие  яйца  в  несметном  количестве  и
известные умением брать призы на скачках и не платить  долгов  в  трактирах;
они первые стали подмигивать {6}  двумя  глазами  сразу.  Наконец  появились
Никербокеры из большого города Скагтикока,  где  жители  в  ветреную  погоду
кладут камни на крышу дома, чтобы ее не  унесло.  По  мнению  некоторых,  их
фамилия произошла от "никер" - качаться, и "бекер" - стакан, что  указывает,
будто некогда они были завзятыми пьяницами. Но на самом деле  она  произошла
от "никер" - кивать и "букен" - книги; это явно  означает,  что  они  кивали
носом или дремали над книгами. Их потомком и был автор этой истории.
   Такова была армия  смелых  жителей  лесов,  проходившая  через  главные
ворота Нового Амстердама. В стайвесантской рукописи говорится еще о  многих,
чьи имена я не упоминаю, так как мне надо спешить к более важным  предметам.
Ни с чем не сравнимая радость и  воинская  гордость  охватили  неустрашимого
Питера, когда он производил смотр этой могучей рати, и он  решил  больше  не
откладывать столь желанной мести подлым шведам, засевшим в Форт-Кашемире.
   Но прежде  чем  я  перейду  к  описанию  необычайных  событий,  которое
читатель найдет в  последующих  главах  этого  прославленного  исторического
труда,  разрешите  мне  остановиться  на  судьбе  Якобуса   Вон-Поффенбурга,
главнокомандующего  разбитых  армий  Новых  Нидерландов.  Только  врожденной
недоброжелательностью    человеческой    природы    можно    объяснить    то
обстоятельство, что как только  распространились  вести  о  его  прискорбном
поражении в Форт-Кашемире, сразу же тысячи гнусных слухов поползли по Новому
Амстердаму; в них  утверждалось,  будто  в  действительности  он  вступил  в
предательский сговор со шведским командиром, что он  уже  давно  вел  тайные
сношения со шведами, и намекалось на какие-то "секретные фонды".  Всем  этим
ужасным обвинениям я не придаю ни на йоту  больше  веры,  чем  пни,  на  мой
взгляд, заслуживают.
   Достоверно одно: генерал защищал свою репутацию самыми пылкими клятвами
и торжественными заверениями и объявлял бесчестным каждого, кто  осмеливался
сомневаться в его неподкупности. Больше того, вернувшись в Новый  Амстердам,
он прогуливался взад и вперед по улицам, сопровождаемый по  пятам  компанией
ярых богохульников - бравых собутыльников,  которых  он  поил  и  кормил  до
отвала и которые были готовы поддержать его в  любом  суде.  Герои  того  же
закала, что и он, со свирепо закрученными усами, широкоплечие,  богатырского
вида фанфароны, все они имели такой вид, словно могли съесть быка и ковырять
в зубах его рогами. Эти телохранители ссорились с теми, с кем  он  ссорился,
готовы были лезть за него в драку и грозно смотрели на каждого, кто  задирал
нос перед генералом, будто собирались проглотить его живьем.  Свой  разговор
они пересыпали руганью, словно  ежеминутными  пушечными  залпами,  и  каждую
напыщенную   хвастливую   фразу   заканчивали   громовым   проклятием,   как
сопровождают артиллерийским салютом патриотическую здравицу.
   Все это доблестное бахвальство производило сильное впечатление, убеждая
некоторых глубокомысленных мудрецов; многие из них начали  считать  генерала
героем с преисполненной невыразимого величия душой,  в  особенности  потому,
что он все время клялся _честью солдата_ - что звучало весьма гордо.  Больше
того, один из членов совета зашел так далеко, что предложил увековечить  его
нетленным памятником из гипса!
   Но бдительного Питера Твердоголового не так-то  просто  было  обмануть.
Пригласив  к  себе  для  конфиденциальной  беседы  главнокомандующего  всеми
армиями и выслушав до конца его рассказ, украшенный обычными  благочестивыми
клятвами, заверениями  и  восклицаниями  "Послушай-ка,  metgelsel  {Спутник,
товарищ (испорч. голл.).}, - вскричал он, - хотя по твоим  словам  ты  самый
храбрый, честный и достойный человек во всей провинции, все же ты,  на  свое
несчастье, стал  жертвой  ужаснейшей  клеветы  и  тебя  безмерно  презирают.
Конечно, наказывать человека за то, что  его  постигло  несчастье,  было  бы
жестоко; но хотя вполне  возможно,  что  ты  совершенно  не  виноват  в  тех
преступлениях, в которых тебя обвиняют, тем  не  менее  небо,  разумеется  в
каких-то мудрых целях, пока что отказывается представить нам  доказательства
твоей невиновности, а я отнюдь не склонен противодействовать  его  верховной
воле. Кроме того, я не могу пойти на то, чтобы  рисковать  своими  войсками,
поставив  во  главе  их  начальника,  которого  они  презирают,  и  доверить
благополучие моего народа защитнику, которому он не верит.  А  потому,  друг
мой, откажись от утомительных трудов и забот общественной  жизни  и  утешься
следующей мыслью: если ты виновен, то вкушаешь лишь то, что  заслужил;  -  а
если ты не виновен, то ты не первый великий и  праведный  человек,  которого
столь несправедливо оклеветали и с которым так плохо обошлись в этом грешном
мире - несомненно для того, чтобы вознаградить в лучшем мире, где  не  будет
ни ошибок, ни клеветы, ни гонений. А  теперь  не  попадайся  больше  мне  на
глаза, ибо я ужасно не люблю смотреть на физиономии таких несчастных великих
людей, как ты".

   *

ГЛАВА V

   В которой автор очень искренне говорит  о  самом  себе.  -  После  чего
последует  весьма  интересный  рассказ  о   Питере   Твердоголовом   и   его
сподвижниках.

   Так как моих читателей и меня ожидает сейчас  не  меньше  опасностей  и
затруднений, чем выпадало когда-либо на долю компании странствующих рыцарей,
упорно совавших повсюду свой нос, то нам подобает, по примеру этих  отважных
искателей приключений, взяться за руки, предать забвению все наши несогласия
и поклясться стоять друг за  друга  в  радости  и  в  горе,  пока  не  будет
выполнена наша задача. Мои читатели должны были, несомненно, заметить, что я
полностью изменил свой тон и поведение с тех пор, как мы впервые пустились в
путь. Ручаюсь, что тогда они считали меня сварливым,  желчным,  сумасбродным
голландским старикашкой, так как я ни разу не обращался  к  ним  с  вежливым
словом и даже не дотрагивался до шляпы, когда мне случалось  заговаривать  с
ними. Но пока мы вместе шли по большой дороге  моей  истории,  я  постепенно
смягчался, становился учтивее, начал время от времени вступать  в  дружеские
беседы  и  наконец  проникся  к  ним  дружеским  расположением.  Таково  мое
обыкновение: я всегда несколько холоден и сдержан вначале, в  особенности  с
людьми, которых я не знаю и которые в  моих  глазах  представляют  такую  же
ценность, как медный грош или вермонтский банковый билет  {1},  и  полностью
завоевать мое доверие можно только после длительного тесного общения.
   Да и почему я должен быть любезен с кучей  шапочных  знакомых,  которые
столпились вокруг меня, когда я впервые появился? Их просто привлекало новое
лицо; многие из них с интересом посмотрели лишь на  мой  титульный  лист,  а
затем отошли, не сказав ни  слова,  между  тем  как  другие,  зевая,  лениво
проглядели предисловие и, удовлетворив  свое  быстропреходящее  любопытство,
вскоре один за  другим  разбрелись.  Впрочем,  специально  для  того,  чтобы
испытать их мужество, мне пришлось прибегнуть к  способу,  сходному  с  тем,
какой, по рассказам, применял несравненный образец рыцарства  король  Артур;
прежде чем приблизить к себе какого-нибудь рыцаря, он  требовал,  чтобы  тот
доказал  свою  способность  побороть  опасности   и   трудности,   преодолев
неслыханные злоключения, убив с дюжину великанов, победив злых  волшебников,
не говоря уже о карликах, гиппогрифах и огнедышащих драконах. Следуя тому же
правилу, я для  начала  хитроумно  провел  моих  читателей  через  несколько
запутанных  глав,  где  толпа  языческих   философов   и   писателей   самым
немилосердным образом надавала им тумаков и пощечин. Это  было  полезно  для
моей грудобрюшной преграды благодаря  тому  неудержимому  смеху,  которым  я
заливался при виде крайнего смущения и испуга моих доблестных рыцарей:  одни
тут же на месте свалились замертво (уснув),  другие  отшвырнули  мою  книгу,
дочитав до середины первой главы, пустились наутек и бежали до тех пор, пока
окончательно не скрылись из  виду;  только  тогда  они  остановились,  чтобы
перевести дух, рассказать своим друзьям, какие неприятности они  претерпели,
и предупредить всех, чтобы  никто  не  отваживался  на  такое  неблагодарное
путешествие. С каждой  страницей  ряды  моих  читателей  все  редели,  и  из
громадной толпы, вначале пустившейся в путь,  лишь  очень  немногие,  одолев
пять вступительных глав, кое-как выжили, хотя и были доведены до чрезвычайно
жалкого состояния. И что же! Вы бы хотели, чтобы я при первом же  знакомстве
прижал к груди этих изнеженных презренных трусов?  Нет,  нет.  Я  приберегал
свою дружбу для тех, кто ее заслужил, для тех, кто  мужественно  сопровождал
меня, несмотря на все препятствия, опасности и трудности.  И  вот  тем,  кто
остался поныне верен мне, я с нежностью подаю руку. Достойные  и  бесконечно
возлюбленные читатели! Храбрые и испытанные товарищи,  преданно  следовавшие
за мной во всех  моих  странствиях!  Я  приветствую  вас  от  всего  сердца.
Клянусь, что я буду с вами до конца и торжественно доведу  вас  (да  помогут
небеса верному орудию, которое я держу в это  мгновение  между  пальцев)  до
завершения нашего великого дела.
   Но погодите! Мы тут с вами болтаем, а тем временем в  Новом  Амстердаме
идет непрерывная суматоха. Толпы доблестных воинов, расположившихся  лагерем
на  лужайке  для  игры  в  шары,  разбивают  палатки;  медная  труба  Антони
Ван-Корлеара  оглашает  небо  мощными  звуками,   бьют   барабаны,   знамена
Манхатеза, Хелл-Гейта и Майкла Поу гордо развеваются  в  воздухе.  А  теперь
взгляните туда, где моряки, ставя паруса, усердно  готовят  в  путь  вон  ту
шхуну и те два неуклюжие олбанские шлюпа, к