ерла, но
только не  то, что увидел. Яноуская стояла у  камина, лицо ее было  суровым,
мрачным, почти спокойным, с тем же самым непонятным выражением глаз.
     -  Напрасно вы бросились туда, - сказала  она. - Вы, конечно, никого не
видели. Я знаю, потому что вижу его только я и еще иногда экономка. И Берман
видел его.
     - Кого "его"?
     - Малого Человека Болотных Ялин.
     - А что это такое?
     -  Не  знаю. Но он появляется,  когда  в  Болотных Ялинах кто-то должен
умереть внезапной смертью. Он может ходить еще год, но он дождется своего.
     -  Возможно,  -  неудачно пошутил  я.  -  Будет  себе  ходить  еще  лет
семьдесят, пока вас не похоронят правнуки.
     Она резко откинула голову.
     - Я  ненавижу тех, кто  женится.  И  не смейте шутить на эту  тему. Это
слишком серьезно. Так погибли  восемь моих предков -  это  только те,  о ком
имеются записи, и всегда в них упоминается Малый Человек.
     - Надзея Рамановна, не волнуйтесь, но наши предки верили, между прочим,
и в ведьмаков. И всегда находились люди, которые клялись, что видели их.
     - А отец? Мой отец? Это не записи, это слышала, это видела я сама. Отец
был атеист, но в  Малого Человека и он верил, до того самого дня,  когда его
доконала  дикая охота.  Я слышала,  понимаете?! Тут вы меня не  убедите. Эти
шаги звучали в нашем дворце перед его смертью почти каждый день.
     Что  мне было делать? Убеждать ее, что это  была слуховая галлюцинация?
Но  я не  галлюцинировал, я отчетливо  слышал шаги и стон. Говорить, что это
какой-то хитрый акустический эффект?  Не знаю, помогло бы это, хотя половина
слухов  о привидениях в  старых  домах  имеет  в своей  основе  именно такие
фокусы.  Например,   известное  привидение  дворца  Любомирских  в  Дубровне
обнаружилось, наконец, в виде сосуда  с ртутью и золотыми монетами,  который
какой-то  неизвестный  шутник  лет  за сто до  этого замуровал в  дымоход на
солнечной стороне. Как только ночной холод  уступал место солнечному  теплу,
почти во всех комнатах второго этажа начинался дикий вой и шуршание.
     Однако разве переубедишь в этом глупенькую девчонку? Поэтому я с важным
видом спросил:
     - А кто он такой, какой он, этот Малый Человек Болотных Ялин?
     - Я  его  видела трижды  и все  издали.  Однажды  это было  перед самой
смертью  отца.  Дважды  -  недавно. А  слышала,  может,  сотню раз. И  я  не
испугалась,  только последний раз, может... немножко.  Я пошла к нему, но он
исчез.  Это действительно  маленький  человечек, мне по  грудь,  он худой  и
напоминает заморенного ребенка. У него грустные большие глаза, очень длинные
руки  и  неестественно  вытянутая  голова. Одет он, как одевались двести лет
назад, только на западный манер. Одежда зеленая. Он обычно скрывался от меня
за поворотом  коридора  и,  пока  я добегала, исчезал,  хотя коридор  совсем
глухой.  Там  есть  только  комната  с  давно заброшенным  тряпьем.  Но  она
заколочена дюймовыми гвоздями.
     Мне  стало  жаль ее.  Несчастная,  наверное,  просто  была  на  пути  к
сумасшествию.
     - И это еще не все, - осмелела она.  - Может, триста лет не было в этом
дворце Голубой Женщины - видите, вон той, что на портрете. Семейные предания
говорят, что она утолила  жажду  мести, но я не верила.  Это была  не  такая
особа. Когда ее в 1501 году волокли  на казнь, она крикнула мужу: "Кости мои
не  успокоятся,  пока  не подохнет  последний змееныш вашей породы". И потом
почти  сто  лет  от  нее  не было  спасения:  то  чума,  то  неизвестно  кем
подброшенная в кубок отрава, то  смерть от ночных  кошмаров.  Она  перестала
мстить только праправнукам... Но теперь я знаю, что она держит слово. Не так
давно ее видел Берман на заколоченном балконе, видели и другие... Не  видела
только одна я, но это ее привычка: вначале показываться другим, а тому, кому
надо, только в смертный  час... Мой род прекратится на  мне.  Я знаю.  Ждать
осталось недолго. Они будут удовлетворены.
     Я взял  ее руку и крепко пожал, желая  привести девушку в себя,  чем-то
отвлечь от слов, которые она говорила будто во сне.
     -  Вы не должны беспокоиться. Если на то пошло,  я тоже заинтересовался
этим. Привидениям не место в век пара. Я клянусь, что те две недели, которые
мне  осталось  здесь провести, я  посвящу разгадке тайны.  Ч-черт,  какая-то
бессмыслица! Только не бойтесь.
     Она слабо улыбнулась:
     - Что вы... я привыкла. Такое происходит здесь каждую ночь.
     И  снова  то самое, не  понятное для меня, выражение лица, которое  так
портило ее.  Только  теперь я  понял его.  Это  был ужас, застарелый, темный
ужас. Не тот ужас, который заставляет на миг подняться дыбом волосы, а ужас,
который  настаивается  годами,  который становится в  конце  концов  обычным
состоянием, от которого не могут избавиться даже во сне. Несчастная была бы,
может, и недурна собой, если бы не этот постоянный, темный ужас.
     А она, несмотря на то  что я и так был рядом, придвинулась ко  мне  еще
ближе, чтобы только не видеть стоящей за спиной темноты.
     -  Ах, пан  Беларэцки, это  ужасно. В чем  моя вина,  почему  я  должна
отвечать за грехи дедов? Ведь на эти слабые  плечи  лег весь непомерный груз
без остатка. Он  липкий  и темный. Если  б вы знали, сколько крови, убийств,
сиротских слез, грязи на каждом шляхетском гербе! Сколько убитых, запуганных
до  смерти,  обиженных!  Мы  не  имеем  права на  существование,  даже самые
честные, самые лучшие. В наших жилах не голубая, а грязная кровь. Неужели вы
думаете, что мы, все мы,  до двенадцатого колена, не должны отвечать за это,
отвечать муками, нищетой, смертью? Мы были безразличными к  народу,  который
терпел мучения с нами рядом и от нас, мы считали его быдлом, скотом, мы лили
вино, а они проливали кровь. Они не видели  ничего, кроме плохого хлеба. Пан
Дубатоук, мой сосед, однажды приехал к отцу и рассказал анекдот о  том,  как
мать-крестьянка привела  сына к попу  и тот  угостил их колдунами*  с мясом.
Ребенок спросил, что это такое. Мать с присущей ей деревенской деликатностью
толкнула его под столом  ногой и шепнула: "Молчи!" Ребенок съел то, что было
на тарелке, потом  вздохнул и тихо сказал: "А  я десять  этих  молчов съел".
Все, кто слушал анекдот, смеялись, а  я готова была дать Дубатоуку пощечину.
Ничего в  том  смешного  нет, что  дети  никогда в глаза не видели колдунов,
никогда  не ели  мяса. У  них редкие волосы, кривые ноги, в четырнадцать лет
это  совсем  еще дети, а в двадцать  пять - деды с  морщинистыми старческими
лицами. Как их  ни корми - они  родят таких же детей, если вообще родят. Они
отвечали нам  восстаниями,  свирепствовали  в  этих восстаниях,  потому  что
терпели неслыханные обиды. И мы  потом казнили  их. Вот  этот,  на  стене, с
бобровым воротником,  замучил даже своего двоюродного брата, который перешел
на сторону вашчиловцев**.
     * Национальное блюдо из тертого картофеля и крутого  теста. Наполняются
сырым  рубленым мясом с грибами  и  приправами.  Приготовленные, ставятся на
легкий дух.
     ** Вашчыла - народный герой, руководитель восстания в 1740-1744 гг.
     Брата звали Агей Грынкевич-Яноуски. Какие мы были  безразличные.  Такие
же двуногие, как и мы,  ели траву, хотя  наш край, щедрый и  богатый, лучший
край  на  земле, никогда  не даст человеку умереть  от  недостатка пищи.  Мы
торговали  родиной, продавали  ее  алчным  соседям,  всем,  кому не  лень, а
крестьяне  любили ее, свою мачеху, и... подыхали от бесхлебья. И кто обвинит
их,  когда они возьмут вилы и всадят  их нам в  грудь? Мне кажется, что даже
через сто лет,  когда мы все  вымрем, когда потомки этих несчастных случайно
отыщут какого-нибудь шляхтича - они будут иметь право убить  его.  Земля  не
для нас.
     Я смотрел на нее удивленно. Эта запальчивость, это  вдохновение сделали
ее лицо необычным.  И я вдруг понял,  что  никакая она  не  уродливая,  нет!
Передо  мной  была  необычная  девушка, красивая  удивительной,  с  примесью
безумия, красотой. Ух, какая это  была красота!!! Наверное, такими были наши
древние  "пророчицы", которые дрались в отрядах Мурашки и Мужичьего Христа*.
Это была красота  неземная, замученная, с горькими устами и огромными сухими
глазами.
     * Вожди восстаний на Менщине и в Принеманье в ХVІІ в.
     И вдруг... все это исчезло. Снова передо мной сидел прежний заморыш. Но
я уже знал, какая она на самом деле.
     - И все же мне очень не  хочется умирать. Я  так хочу солнца,  иных, не
виденных мной лугов, детского смеха.  Я очень хочу жить,  хотя и  не имею на
это права.  Только мечта  о жизни и дала  мне  силы выдержать  последние два
года, хотя выхода нет. Здесь ночные шаги,  Малый Человек, Голубая Женщина. Я
знаю, что умру. И это все  дикая  охота  короля Стаха.  Если б не она -  мы,
возможно, еще жили бы. Она убьет нас.
     И она умолкла, умолкла на целый час, пока не пришло  время отправляться
спать.
     Если я  прежде был почти безразличен к этой заморенной шляхтяночке,  то
после ее пылких слов понял, что каким-то  чудом из нее  получился  настоящий
человек. Этому человеку нужно было обязательно помочь.
     И, лежа во тьме с открытыми глазами, я почти до самого утра  думал, что
если  еще  вчера  я  решил уехать  из этого отвратительного  места  и от его
родовитой хозяйки через два дня, то  теперь я останусь здесь на неделю, две,
три, на месяц, чтобы  разгадать все эти тайны и вернуть человеку заслуженный
им покой.

     Глава третья

     Первое, что я  сделал на следующий день, это оторвал доски от двери той
единственной  заколоченной  комнаты, в которой только и  мог скрыться  Малый
Человек, если он  был существом из плоти и крови.  Гвозди заржавели, филенки
на двери были целы, в  комнате лежал  пласт пыли на три пальца. Там никто не
мог спрятаться,  и я снова заколотил дверь. Потом я обследовал все комнаты в
другом крыле и убедился,  что скрыться там тоже  негде. Над коридором, где я
слышал шаги, был чердак, на котором также  не было следов. Справа была дверь
в мою комнату и комнату хозяйки, затем шла глухая стена и за нею парк.
     От  всего этого  у  меня  голова  пошла  кругом. Неужели  действительно
существует на свете нечто сверхъестественное? С этим я, закаленный "афеист",
никогда не мог согласиться.
     Мне пришла  в  голову  мысль,  что  надо пойти в  библиотеку  и узнать,
наконец, что это за дикая охота,  о которой  мне было неудобно расспрашивать
хозяйку.  Кстати, я  надеялся  отыскать там  какой-нибудь  старый план дома,
чтобы потом  начать  методические  поиски.  Я  знал,  что  иногда  в  старых
дворцовых стенах были специальные устройства,  так называемые  "слухачи", то
есть  тайные пробоины. В них обычно замуровывали "голосники" -  особой формы
кувшины,  которые  усиливали  звуки. Благодаря  им хозяин, находясь  в одном
конце   дворца,   мог  хорошо  слышать,   что  говорят  гости  или  слуги  в
противоположном.
     Возможно,  и   здесь   было  что-то  похожее.   Какая-нибудь   экономка
расхаживала  ночью на  первом этаже,  а шаги ее были  слышны здесь. Это была
слабая надежда, однако чего не случается...
     И я направился в библиотеку, которая размещалась между первым  и вторым
этажами, в отдельном крыле.
     Редко мне  случалось  видеть такие  запущенные  комнаты.  Паркет выбит,
огромные окна в  пыли, люстры  под потолком  в  пыльных чехлах. Пожалуй, это
была  самая  древняя  часть дома,  "замчище",  вокруг которого потом  возник
дворец. Это  пришло  мне  в голову, когда  я увидел перед  самой библиотекой
странную комнату.  И  здесь  был  камин, но такой  огромный, что  можно было
зажарить зубра,  даже гнезда  для вертелов еще остались в его  стенах.  Окна
маленькие,   из  цветных   стекол,  стены  грубо  оштукатурены,  на  потолке
перекрещиваются тяжелые  квадратные балки,  покрытые продымленной резьбой. А
на стенах старое грубое оружие.
     Словом, это была комната  тех "добрых старых времен", когда паны вместе
с  холопами собирались в одном зале и сидели у огня. Пани и челядинки пряли,
пан  играл с хлопцами  в "двенадцать пальцев"*  или в кости. Ах,  идилличные
старые времена!
     * Игра. Выкидывают - кто  сколько  хочет - пальцы.  А затем считают, на
кого выпадет проигрыш.
     Правда, тот самый пан мог, когда замерзнут в засаде ноги, отогревать их
во  внутренностях холопа, которому накануне  проиграл в кости*, но ведь  это
мелочи, на это обращают внимание только сентиментальные хлюпики.
     * Во всяком случае, в  самые древние времена имел  на это право, скорее
всего как символ  воистину  неограниченной власти.  Случаев применения этого
права на деле не отмечено.
     Простите  меня, уважаемые читатели,  что я не могу  пропустить ни одной
комнаты,  чтобы не рассказать о ней.  Что поделаешь, на старости лет человек
становится болтливым. К тому же вы никогда не видели и не увидите подобного,
и, возможно, кому-нибудь это покажется интересным.
     Библиотека  была  одного  стиля  с  прихожей. Высокие  своды,  окна  на
колонках,  кресла, обтянутые коричневой  от старости  кожей,  огромные шкафы
мореного дуба и книги, книги, книги.
     Ну,  как пройти мимо  них  и не сказать вам хотя  бы пару  слов! У меня
сердце замирает при этих воспоминаниях.  Старинные пергаментные книги, книги
на  первой  пористой  бумаге,  книги на  пожелтевшей  от  старости, гладкой,
лоснящейся  бумаге. Книги ХVІІ столетия, которые сразу узнаешь по сорту кожи
на  переплетах.  Рыжая  кожа  переплетов  ХVІІІ  столетия; деревянные доски,
обтянутые тонкой черной кожей, на переплетах книг ХVІ столетия.
     И  названия, Боже,  какие  названия:  "Катехизис  роусский", "Подлинная
хроника  Яна Зборовского",  "Варлаам-индеянин", "Притча  про славия", старые
шестодневы, рукописные сборники древних легенд, "Gesta Romanorum" из двухсот
рассказов,  "Тришчан  и  Изота", "Бова"  в белaрусском варианте, "Апофегмы",
"Речь Мелешки".  Это был клад!  А  более  новые  манерные  книги с  длинными
названиями,  наподобие:  "Плетение  амурное,  или   Тысяча  способов,  коими
адорированный кавалер свой  предмет к  согласию  с  амурной жадностию  своей
привести может".  Однако хватит, иначе  я рискую никогда не  окончить своего
описания.
     Я так увлекся книгами, что сразу не заметил в комнате другого человека.
А  он, между тем, поднялся с  кресла и  выжидательно смотрел на меня. На его
губах была  приятная улыбка, большие глаза ласково улыбались. Одной рукой он
стыдливо придерживал на животе халат. Мы представились:
     - Андрэй Беларэцки.
     -  Игнась Берман-Гацевич, управляющий,  - сказал  он тихим  приветливым
голосом.
     Мы сели.  Я смотрел на этого человека  с  большим  интересом. Что могло
держать его в этих ужасных Болотных Ялинах? Деньги? Их не было. А он, словно
стремясь ответить на мои мысли, сказал:
     - Видите, какие книги. Из-за них я и живу здесь. Книголюб.
     Книголюб был невысокий, плохо  сложенный  человек. Лицо  его, мягкое  и
нежное, слишком нежное  для мужчины  тридцати  пяти  лет,  поражало  неживым
румянцем, как  у фарфоровой куклы.  И  вообще  он  был слишком  "кукольный".
Большие серые  глаза, длинные  ресницы, прямой носик, тонкие, приятной формы
губы.  Пастушок  с табакерки.  И  борода у  него росла слабо, как  у  многих
белaрусов из нездоровых болотных мест.
     - Вы, наверное, с северной Менщины? - спросил я.
     - О, пан не  ошибается,  нет, -  ответил он. - Прежде жил в  губернском
городе, а теперь здесь.
     Если  бы  у  меня  спросили,  какая черта этого  человека прежде  всего
бросается в глаза, я сказал бы: "Старомодная  галантность". Он был прекрасно
воспитан,  этот   кукленыш,  воспитан  в  духе   провинциальной   шляхетской
галантности, которая смешит нас. Когда смотришь на таких людей, кажется, что
в  их  семье дети, играя  в  прятки,  укрывались  под  широченной,  в  шесть
полотнищ, шерстяной  юбкой  бабули, которая  вязала чулки  или штопала новые
носки, чтоб не так быстро продырявились.
     И,   однако,    это    впечатление    быстро    рассеивалось.    Что-то
пуритански-чопорное, жестковатое было в его глазах, в поджатых губах.
     Но того, что дано, не отнимешь.  Он  был настоящий знаток  книг. Спустя
минут  двадцать я  понял это, более того,  убедился, что этот самоучка знает
древнюю литературу не хуже меня, человека с университетским образованием.
     Поэтому я навел разговор на "дикую охоту".
     - Почему пан интересуется ею?
     - Я этнограф.
     - О, тогда конечно, конечно. Однако  вряд ли моя  скромная особа сможет
рассказать об этом  так, как нужно высокому  гостю. Может, лучше дадим слово
пожелтевшим  страницам  книг.  Пан  разбирается в  литературном  языке  ХVІІ
столетия?
     Артистичным движением (пальцы у него были тонкие,  в  два раза  длиннее
нормальных) он открыл один из шкафов.
     И вот на  моих коленях  лежит  огромный том, исписанный каллиграфически
мелкими, коричневыми от старости буквами*: "Года тысеча  шестьсот первого не
было  спокою  на  этой  земли.  Только  што  копный  судья  Балванович  дело
рассмотрел  про убиение -  и свирепое  убиение - холопами  пана  милостивого
ихнего Янука Бабаеда. И в иных местах також спокою не было. Дубина ко  граду
Витебскому  подходил,  под  Кричевом и  Мстиславом  и у  нас хлопы  смерть и
убийство  и  вред учиняли. Четырнадцать  панов прибили,  и, уж без  бытности
нашей, говорили,  еще троих били так, что от того бития  не ведали, яко живы
будут".
     * Текст до некоторой степени русифицирован.
     Но вам, наверное, трудно читать такое.
     Поэтому я просто перескажу содержание этой легенды.
     Дело было в том, что в те времена бунтовали не только холопы. Бунтовала
и старинная беларусская шляхта, обиженная  новыми  порядками. В окрестностях
Болотных Ялин было  особенно  неспокойно.  Здесь, в  Ходановской пуще, сидел
хромой батька Яраш Штамет, который поддерживал очень родовитого беларусского
пана Стаха  Горского,  что  был в родстве через предков с  князем  виленским
Александром. Этот молодой, честолюбивый человек  поставил перед  собой цель:
добиться  самостоятельности.  Для  этого  были  все предпосылки: королевская
кровь, которая  текла  в его  жилах (тогда это  было очень важно), поддержка
окрестного  дворянства,  большая  военная  мощь,  поддержка  православных  и
"лесных братьев",  талант воина,  а главное -  ужасная  нищета,  безнадежное
положение  крестьян.  Молодого главаря во  всей  округе, уже  не  стесняясь,
называли королем.
     Но пока он собирал силы  и  дипломатично туманил головы  представителям
государственной власти. Силы  его,  как  говорила  рукопись,  достигали  уже
восьми  тысяч  всадников,  которые  частично  скрывались  в  пуще,  частично
находились при его дворце.
     Наконец глубокой осенью  1602 года все было готово. В окрестных церквах
крестьяне приняли  присягу королю  Стаху,  и  он  неожиданным ударом овладел
самым сильным  замком в  уезде.  Ожидали только Яраша  Штамета с хлопцами, и
поскольку войско было сильным, а король решительным - могло б статься, что в
историю Беларуси была б записана новая яркая страница.
     Не  восторгался  королем  Стахом  лишь Раман  Яноуски, сильный  магнат,
владелец   Болотных   Ялин.   Король  подозревал,   что   Раман  вступил   в
предосудительные сношения с гетманом литовским*  и даже римской церковью. Он
предупредил Яноуского, что  это окончится  для него скверно. Яноуски заверил
его в  своем уважении и преданности, и король Стах поверил, даже облобызался
с  Раманом, даже смешал  в кубке свою и его кровь, которую потом выпили  обе
договаривающиеся стороны. Стах одарил Рамана серебряной посудой.
     *   Военачальник   в  средневековом   беларусском  государстве  Великом
Княжестве Литовском.
     Неизвестно, что вынудило Рамана решиться на следующее. Или  честолюбие,
или вероломство,  или, может, еще что. Он ведь был другом законному  королю.
Он  пригласил короля  Стаха на охоту, и тот выехал к нему со своим небольшим
охотничь