зя. А никто не знает, сколько мы поползали по Волотовой прорве в
поисках потайных  стежек. И  отыскали. И изучили.  И  выучили коней. А потом
мчали по  местам,  где  стежка  была по локоть  под  трясиной, а по бокам  -
непроходимая  топь.  И  к  тому  же  эти  кони  -  чудо! Они бегут  на голос
Дубатоука, как собаки. Они  чуют трясину и, когда стежка прерывается, делают
огромные прыжки. И еще:  мы  всегда выезжали на  охоту  только ночью,  когда
туман  ползет по  земле.  И потому  все считали  нас призраками. А мы еще  и
молчали всегда.  Это был риск. Однако что нам было делать: подыхать с голода
на четверти волоки? А Дубатоук платил. И к тому же мы не  только доводили до
помешательства или смерти Яноускую, мы еще и учили  нахальных холопов, чтобы
знали  страх божий и не мнили о себе слишком много. Дубатоук через Гарабурду
заставил  Кульшу  пригласить  к  себе   девочку,  потому  что  знал  -  отец
забеспокоится. И мы поймали Рамана, встретили,  перехватили его. Ух  и гонка
была!.. Удирал, как черт... Но его конь сломал ногу.
     - Мы знаем это, - язвительно заметил я. - Между прочим, Раман выдал вас
с головой именно после смерти, хотя вы его крикам и не верили. Не верили еще
несколько дней назад, когда разговаривали с Пацуком после убийства Бермана.
     У   Стахевича  от  удивления   отвалилась  челюсть.  Я   приказал   ему
рассказывать дальше.
     - Мы навели ужас на  всю округу. Батраки  соглашались на ту цену, какую
давал хозяин. Мы зажили лучше. А Яноускую довели до отчаяния. И тут появился
ты, Беларэцки.  Дубатоук привез тогда Рамана  Старого не случайно. Если б не
ты, она  лишилась бы  рассудка через неделю. И  тут пан  Рыгор  увидел,  что
ошибся. Она была  весела. Ты все  время танцевал с  нею. Дубатоук специально
пригласил тебя, когда передавали опекунские дела, чтобы ты убедился, что она
бедна. Он хорошо  управлял имением  -  ведь это  было его будущее имение. Но
бедность Яноуской на тебя не подействовала, и тогда тебя решили убрать.
     - Кстати, - сказал я, - я никогда не намеревался на ней жениться.
     Стахевич несказанно удивился.
     -  Ну  да  ладно.  Ты  все   равно  мешал  нам.  Она  ожила  при  тебе.
Справедливости  ради  следует  сказать,  что  Дубатоук  действительно  любил
Яноускую.  Ему было жаль губить ее, и если б  можно было обойтись без этого,
он охотно  согласился бы.  И тебя  он уважал.  Говорил  нам всегда,  что  ты
настоящий человек, жаль только, что не согласишься быть с нами. Словом, наши
дела  усложнились: нужно  было  убрать  и тебя,  и Свециловича, который имел
право  наследства и любил  Яноускую.  Дубатоук  пригласил  тебя к себе,  где
Варона должен был вызвать на  дуэль. Он  так тонко  разыграл все,  что никто
даже не подумал,  что не он, а Дубатоук был  зачинщиком, а  мы  тем временем
разглядывали тебя, потому что нам нужно было запомнить твое лицо.
     - Дальше, - бросил я.
     Стахевич заколебался, но Михал ткнул  его вилами в место, откуда растут
ноги. Марка исподлобья огляделся вокруг.
     - С  дуэлью вышла глупость. Дубатоук спаивал тебя, но ты  не пьянел. Да
еще оказался таким ловким, что уложил Варону в постель на целых пять дней.
     - А как вы тогда могли одновременно быть в доме и гнаться за мной?
     Стахевич выдавил из себя:
     -  За усадьбой  Дубатоука  ждали  другие, новички. Мы  поначалу  думали
пустить  их по  следам  Свециловича,  если тебя убьют, но Свецилович сидел с
нами до утра, а Варона был ранен.  Их пустили за  тобой. Дубатоук до сих пор
не может простить себе, что по твоим следам пустили этих сопляков. Если б не
это - ты б ни за что не удрал бы. И  к тому же мы думали, что ты пойдешь  по
дороге, а ты  пошел пустошью да еще заставил охоту потратить целый час перед
болотом.  Пока собаки напали  на след - было уже поздно.  Мы  до сих пор  не
можем понять, как ты сумел улизнуть тогда от нас, ловкач. Но знай, поймали б
- не поздоровилось бы.
     - А почему рог пел в стороне? И еще, где эти новички сейчас?
     Стахевич неохотно продолжал:
     - На охотничьем роге играл один из нас, он ехал неподалеку. А новички -
вот они, здесь,  лежат на земле. Прежде  нас было меньше. И мы вели  с собой
коней с чучелами в  седлах. А часть  молодых пошла  к Холодной  ложбине.  Мы
полагали,  что ты там один  вместе со  своим  Рыгором  караулишь.  Но  мы не
думали, что  вас  тут  -  армия. И дорого  заплатили за это. Вот  они лежат:
Пацук, Ян  Стырович, Паулюк  Бабаед. И даже Варона. Ты  ногтя его не стоишь.
Умен был Варона, а тоже не минул его Божий суд.
     - Зачем вы  подбросили  мне  записку  о  том,  что "охота короля  Стаха
приходит ночью"?
     - Что ты, что  ты, - покачал  головой Стахевич, - привидения записок не
подбрасывают. Мы б на такую глупость не пошли.
     "Это, наверное, сделал Берман", - подумал я, а вслух сказал:
     - А меня эта записка убедила в том, что вы не привидения, как раз в тот
момент,   когда   я   начинал   этому  верить.   Поблагодарите  неизвестного
благожелателя, потому что с привидениями я вряд ли бы отважился бороться.
     Стахевич побледнел и, чуть шевеля губами, бросил:
     - Этого человека  мы разорвали б на куски.  А тебя я ненавижу, несмотря
на то, что не моя сила. И я буду молчать.
     Рука Михала схватила пленника за шею и сдавила ее.
     - Говори. Иначе мы тебя тут...
     -  Хрен  с  вами, ваша  сила... Радуйтесь,  холопы...  Но мы  вас  тоже
проучили. Пусть  кто-нибудь попробует  узнать, куда поделись главные крикуны
из  деревни  Ярки, которую пан Антось Духвица с земли согнал? Спрашивайте, у
кого  хотите.  Жаль,  что  Дубатоук  не  приказал  подстеречь  тебя  днем  и
пристрелить. А ведь это легко было сделать, особенно когда ты к Кульшам шел,
Беларэцки. Я тебя видел. Мы еще тогда поняли,  что ты  веревку  на  нашу шею
приготовил.  Кульша  старая, хотя и  помешанная,  но  могла про  нас  что-то
брякнуть.  Она  начала  догадываться, что была орудием  в наших руках в день
убийства  Рамана. И пришлось ее однажды  постращать появлением  дикой охоты.
Голова у нее слабая, сразу спятила.
     Я кипел от мерзостей, о которых рассказывал этот человек. Только теперь
мне  открылась бездна  шляхетского  падения.  И  я  внутренне  согласился  с
Рыгором, что  эту  породу  нужно уничтожить, что она начала смердеть на весь
свет.
     - Продолжай, мразь!
     -  Когда  мы узнали,  что  Рыгор согласился  искать  вместе с тобой, мы
поняли, что нам придется туго. Тут я впервые увидел, как Дубатоук испугался.
Он даже  пожелтел.  Нужно,  говорит, кончать  и  не ради  богатства, а  ради
спасения собственной шкуры. И мы явились к дворцу.
     - Кто это кричал тогда? - сурово спросил я.
     - Кто кричал, того больше нет. Вот он лежит... Пацук...
     Стахевич откровенно потешался, рассказывал обо  всем с гонором, с таким
молодечеством,  как будто вот-вот "Балладу" Рубинштейна  запоет, но я хорошо
видел, что он боится, хотя и владеет собой.
     - Да и я могу почти так же кричать.
     И он закинул голову -  вены  вздулись у него на шее -  и начал выть, то
понижая, то  повышая  голос.  Последний  раз  я  услышал крик  дикой  охоты:
нечеловеческий, страшный, демонский.
     - Раман! - рыдал и голосил он. -  Раман! Раман! Авой! Месть! Мы придем!
Раман в последнем колене, выходи!
     Голос  его  покатился  над  Волотовой  прорвой  куда-то  далеко,  начал
перекликаться с эхом, заполнил  собой  весь простор.  У меня мороз прошел по
спине.
     А Стахевич захохотал.
     - Ты не вышел тогда, Беларэцки. Ничего, на твоем месте  другой подох бы
от ужаса. Вначале мы подумали, что ты испугался, но на другой день случилось
почти  непоправимое.  Свецилович  нарвался  на  Варону,  который  ездил  для
вербовки  новых  охотников и припозднился. И это было аккурат  возле стежки,
что ведет в пущу, к нашему тайнику. А потом мы проследили, что он встретился
с тобой, Беларэцки, в лесу. И хотя  он не сказал тогда тебе ничего (это было
видно по твоему поведению),  мы поняли - с ним надо кончать. Дубатоук послал
Свециловичу письмо и  выманил  из дома.  Половину  людей  направили  к  трем
соснам.  А вторая половина  - три  старых  охотника и новички  -  поехала  к
Болотным Ялинам. Сам Дубатоук спешился тогда и подкрался к тебе сзади. Но ты
успел  уже  сделать несколько выстрелов,  и  наши необстрелянные  компаньоны
бросились наутек. И еще диво: ты так накостылял Дубатоуку, что он до сих пор
не может  ездить верхом, сидит дома. Он и сегодня  дома, так что берегитесь,
хлопцы.  А тебя,  Беларэцки, он  хорошо тогда  объегорил.  Ты и очухаться не
успел, а  уже  подсаживал  его на коня. Зато  со  Свециловичем  нам повезло.
Варона  дождался  его, спросил:  "Раскрыл  диких  охотников?"  Тот плюнул  в
сторону  Вароны. Варона выстрелил. И тут появился ты,  стрелял в нас, одному
прострелил руку. А  потом ты избил станового, и тебя вызывали в  уезд не без
нашей помощи. Ты, наверное,  не знаешь,  что тебя должны  были арестовать, а
потом  кокнуть  по  дороге.  Но ты, дьявол, оказался  слишком  ловким,  тебе
повезло, и письмо губернатора заставило судью отказаться помогать нам. Он на
коленях  умолял  Дубатоука,  чтоб тебя  быстрее  пристрелили. Кстати,  когда
Варона стрелял в Свециловича, он применил такую хитрость, которой ты никогда
не разгадаешь.
     - Почему  же?  - равнодушно сказал  я. - Дубатоук вырвал  из журнала  у
Яноуской  несколько  листов,  и из них сделали пыжи. Вы думали, что  если  я
вырвусь живым из ваших лап, то на  основании всего  этого  буду  подозревать
Бермана.
     Скрюченными, похожими на когти пальцами Стахевич царапал грудь.
     - Дьявол! - задыхаясь, прохрипел он. - Не нужно было  нам связываться с
тобой. Но кто мог  подумать? Вот они, не  думающие, лежат сейчас здесь,  как
торбы с дерьмом.
     Потом снова начал говорить:
     - И вот еще одна наша ошибка. Следили за тобой, а за холопами и Рыгором
перестали. А они добрались к нам,  к убежищу, к  потайным стежкам...  И даже
возле креста Рамана  тебе повезло, мы убили  цыпленка, выпустив тебя из лап.
Убили  на  скаку, не останавливаясь. Кокнули - и дальше. И лишь потом  пошли
проверить.  И  даже  здесь  нарвались  на  тебя, как  дураки. А потом  исчез
Гарабурда,  и мы решили не возвращаться  в эту ночь домой,  пока не  добудем
тебя. Вот и добыли...
     - Довольно, - сказал я. - Слушать противно.  И хотя ты достоин петли  -
мы не убьем  тебя. Мы дали слово. Потом разберемся  и, если  ты будешь очень
виноват, передадим тебя в губернский суд, а если нет - отпустим.
     Я  не  успел  окончить,  как  Стахевич  вдруг  оттолкнул двух  мужиков,
вырвался и с необычайной быстротой побежал к коням. Караульного ударил ногой
в живот, вскинул тело в седло и с места взял в намет. На ходу он обернулся и
крикнул издевательским тоном:
     - Жди еще губернского суда! Я к Дубатоуку, он на вас, быдло, всю шляхту
округи поднимет, всех на  месте положит. И тебе, хамло столичное, не жить, и
шалаве твоей. А ты, дурной Михал, знай - это я твоего брата стоптал, то же и
тебе будет!
     Михал  повел в  воздухе дулом  длинного ружья и,  не  целясь, нажал  на
спуск. Стахевич  молча,  как  будто так и  надо было,  кувыркнулся с  седла,
несколько раз перевернулся на земле и затих.
     Михал  подошел к нему, взял за уздечку коня и выстрелил Стахевичу прямо
в лоб. Потом сурово сказал мне:
     - Иди вперед, атаман.  Рановато ты с ними добрым стал. Доброту - прочь.
Обойдется без марципанов  цыганская  свадьба.  Иди, мы тебя догоним.  Иди по
дороге к Холодной лощине. И не оглядывайся.
     Я пошел. И в самом деле, какое я имел право миндальничать. Если бы этот
бандит добрался до Дубатоука -  они б всю  округу залили кровью. А Дубатоука
нужно быстрее брать. Нужно взять сегодня же ночью.
     Сзади  послышались  стоны  и  вопли.  Там  добивали  раненых.  Я  хотел
обернуться - и не мог. Щипало в глотке. Но  разве они не поступили бы с нами
еще хуже?
     Мужики догнали  меня на половине дороги к лощине. Мчали на дрыкгантах с
вилами в руках.
     -  Садись, атаман, - добродушно  сказал  Михал, указывая  на  коня. - С
этими покончили. А прорва-матушка никому не расскажет...
     Я, как только мог спокойнее, ответил:
     - Ну и ладно.  А  сейчас быстрее к Рыгору. Потом вместе с ним пойдем на
дом Дубатоука.
     Мы домчали до  лощины в мгновение ока и там застали  самый конец той же
трагедии.  Рыгор  сдержал  слово, хотя  с  пойманными  участниками охоты  не
расправились, как с  конокрадами,  а  просто убили. Перед  Рыгором лежал  на
спине последний из живых -  совсем молоденький шляхтич.  Я бросился к ним. А
тот, поняв по моей одежде, что я не крестьянин, вдруг закричал:
     - Матулька! Матулька! Меня убивают.
     - Рыгор, - взмолился я, - не надо его убивать, он совсем еще молод.
     И я уцепился в его плечо, но тут меня схватили сзади за руки.
     - Прочь! - гаркнул Рыгор. - Уведите его, этого оболтуса! А они детей из
Ярков шкодовали? Те с голоду  сдыхали... с  голоду! Человек есть, по-твоему,
не  имеет права?!  У него матулька!  А у нас матулек нема?! А  у  Михалового
брата  не было матульки? А у тебя ее нету, что ты такой  добрый?! Слюнтяй! А
ты знаешь, что этот вот "хлопчик молодой"  сегодня Сымона, Зоськиного брата,
застрелил?! Ничего, мы им учиним, как в песне, "Ваукалакову ночь"*.
     * "Ваўкалакава ноч" - крупная резня панов, учиненная мужиками во  время
восстания Мурашки в XVII в. (бел.).
     И Рыгор, повернувшись, с силой всадил  вилы в то, что распростерлось на
земле.
     Я  отошел  в сторону и  присел  на корточки.  Меня  рвало, и я не сразу
услышал, как Рыгор,  когда  убитых  уже побросали в трясину, подошел  и взял
меня за плечи:
     - Дурень ты, дурень... Думаешь, мне не жалко? Сердце кровью обливается.
Спать спокойно, кажется, никогда в жизни не смогу. Но терпеть так терпеть, а
уж коли  начали, так  до конца. Чтоб ни  одного не оставить, чтоб  только мы
одни,  под круговой  порукой,  знали...  "Молодой"!  Ты  думаешь,  из  этого
молодого  не вырастет  старый гад? Вырастет! Особенно  при воспоминаниях  об
этой  ночи.  Так будет нашего  брата,  холопа,  "жалеть", что  диву  дашься.
Отпусти его - сюда  суд явится. Мне с тобой - в петлю, Михала и  остальных -
на  каторгу.  Кровью  округу зальют,  так будут лупить, что  мясо  с  задниц
шматками полетит.
     - Я понимаю, -  сказал я. - Нужно, чтоб ни один из них не уцелел. Я вот
Свециловича вспомнил. Надо,  брат,  отправляться  к последнему  из  живых, к
Дубатоуку.
     - Добро, -  ласково проворчал Рыгор. - Веди. И отряд двинул  за мной  в
сторону дома  Дубатоука. Мы  летели галопом, кони  мчали  так, будто за ними
гнались  волки. Месяц тускло освещал нашу кавалькаду, кожухи мужиков,  вилы,
мрачные лица, чучела  на некоторых конях. Нам пришлось огибать болото вокруг
Яноуской  пущи. Дорога показалась мне довольно долгой,  пока мы  не  увидели
кроны  лип возле  дома  Дубатоука.  Месяц заливал  их мертвенным  светом, и,
несмотря на позднее время, в трех окнах горел огонь.
     Я приказал людям спешиться саженях в пятидесяти от дома  и окружить его
плотным  кольцом. Факелы держать  наготове и по  сигналу  зажечь  их. Приказ
выполнили  молча.  Сам  я перелез через невысокий забор и пошел между рядами
почти уже голых яблонь, залитых мерцающим, неуверенным лунным светом.
     - Кто с конями? - спросил я у шедшего за мной Рыгора.
     -  Хлопец один.  Он,  в случае  чего, подаст нам  сигнал.  Вельми добре
свистит. Прямо соловей-разбойник: кони на колени падают.
     Мы  крались дальше, и сапоги  наши мягко ступали  по  влажной земле.  Я
подошел к  окну:  Дубатоук  нервно  ходил  из  угла  в угол  комнаты,  часто
поглядывая на стенные часы.
     Я не узнал его. Это был совершенно  другой Дубатоук  и здесь, наедине с
собой, конечно, настоящий. Куда девались доброта,  сердечность и ласка, куда
подевалось розовое,  пышущее здоровьем и весельем лицо рождественского деда.
У  этого  Дубатоука лицо было желтое,  с резко  опущенными уголками  рта,  с
резкими складками  возле  носа.  Глаза  запали, смотрели мертво  и мрачно. Я
ужаснулся, увидев его, как ужасается человек, который проспал ночь в кровати
и лишь утром нашел в ней змею, залезшую туда погреться.
     "Как я мог быть таким беспечным?" - с ужасом подумал я.
     Нет, с ним надо было кончать как можно быстрее. Он один  опаснее десяти
диких охот.  Хорошо,  что  я во  время  драки  лишил  его на какое-то  время
возможности ездить верхом, иначе нам пришлось бы  туго. Он бы не попер прямо
на  пули, он бы  не дробил отряд - он раздавил бы  нас с Рыгором, как котят,
копытами своих  коней,  и  теперь мы лежали бы на  дне  прорвы с  выколотыми
глазами.
     - Пришли сюда, Рыгор, человек семь. Пусть ломают дверь парадного входа,
а я попытаюсь оторвать доску в омшанике и неожиданно напасть на него оттуда.
Только всем сразу...
     - А может, попробовать выдать себя за охоту, постучать в  окно и, когда
откроет, схватить. Родню он отослал куда-то, один в доме, - сказал Рыгор.
     - Ничего не получится. Это хитрая лиса.
     - А все же попытаемся. Понимаешь, крови жалко...
     - Гляди, парень, чтобы не было хуже, - покачал я головой.
     Коней подвели к дому.  Я с радостью увидел в окно, что лицо пана Рыгора
прояснилось.  Он пошел со свечой к двери, но вдруг  остановился,  недоумение
отразилось на его лице. И в тот же  миг он задул свечу, и комната утонула во
мраке. Дело срывалось.
     - Хлопцы! - крикнул я. - Ломайте дверь!
     Послышался топот бегущих к дому, возгласы. Начали ломать  дверь, бить в
нее чем-то тяжелым. И  в это время  из мезонина раздался  выстрел.  Вслед за
выстрелом послышался полный ярости голос:
     - Обложили, собаки! Погодите! Шляхта так не сдается!..
     И  из  другого  окна мезонина  вылетел  сноп  огня.  Дубатоук,  видимо,
перебегал от окна к окну, стреляя во все стороны по наступающим.
     - Ого, да у него там целый арсенал, - тихо сказал Рыгор.
     Его  слова  прервал еще один выстрел. Молодой хлопец, стоявший рядом со
мной,  упал на  землю с пробитой  головой.  Дубатоук  стрелял  лучше  самого
лучшего охотника-полешука. Еще выстрел.
     - Прижимайтесь к стенам! - крикнул я. - Там пули не достанут.
     Пули наших хлопцев, стоявших за  деревьями,  откалывали щепки от бревен
мезонина,  брызгали  штукатуркой.  Предположить,   в  каком   окне  появится
Дубатоук, было невозможно. Победа наша обещала быть пирровой.
     - Андрэй! -  гремел голос Дубатоука. - Ты  тоже получишь  свое. По  мою
душу пришли, дьяволы, - отдадите свои души.
     - Зажигайте факелы, - скомандовал я. - Бросайте их на крышу.
     В тот же миг вокруг дома вспыхнули три десятка огней. Некоторые из них,
описав  в воздухе дугу,  падали  на крышу  и, разбрызгивая смолу, постепенно
начинали  протягивать  языки пламени  к  окнам  мезонина.  В  ответ  на  это
послышался рев:
     - Сорок на одного! Да и то огнем пользуетесь! Благородство!
     -  Заткнись! -  гаркнул  я.  - А  на одну  девушку  выпускать  двадцать
бандитов - благородно?  Вон они, твои охотники, в трясине  лежат,  и ты  там
будешь!
     В ответ у моей головы цокнула о штукатурку пуля.
     Дом  Дубатоука  пылал. Стремясь  быть подальше от  стены,  я метнулся к
деревьям и чуть не погиб: пуля короля Стаха пропела у моего уха. Даже волосы
шевельнулись.
     Пламя  проникло в мезонин,  и там, в огне, сами начали стрелять  загодя
заряженные  ружья. Мы  успокоились  и  совсем  было отошли от  дома, который
превратился в  сплошную свечу, когда вдруг возле  коней закричал хлопец.  Мы
взглянули в его сторону и увидели Дубатоука, вылезшего из подземелья саженях
в пятидесяти от дома.
     - А-ах,  - заскрипел зубами Рыгор. - Забыли, что в  норе  лисицы всегда
есть другой ход.
     А Дубатоук, петляя, бежал в  направлении Волотовой прорвы. Правая  рука
его висела. Очевидно, я все же угостил гада.
     Он  мчался со скоростью,  неожиданной  для его полноты.  Я выстрелил из
револьве