риобрели настоящую закалку, настоящее оружие.
   Осознание того, что нельзя,  чтобы  мучилась  Рогожская  слобода  (*2),
чтобы "кнутобойничали" на  Болотной  площади,  чтобы  шел  в  банду  Сашка
Щелканов.
   Осознание  того,  что  каждый  на  земле,  даже   самый   униженный   и
оскорбленный, тебе друг и брат. Может быть таким. Будет, если от полюса до
полюса каждая живая душа задумается над этим, над тем, что не везде еще на
земле подобное отошло в небытие.
   Над тем, что человечество не должно быть  дебильным  ребенком,  который
ломает свои игрушки, а то и калечит себя самого.
   Если мне  удастся  пусть  на  мгновение  убедить  вас,  что  понимание,
сочувствие и жалость - тоже оружие, я буду считать, что  я  не  зря  отнял
время у вас и у себя.



1

   Низкие - рукой достать - тучи пахли угольным дымом. А может, это и  был
дым. Его несло, вращало, тянуло над Николаевским вокзалом,  над  площадью,
над улочками, тупиками, над городом, над всем светом. Стоило покупать аж в
Англии кардифф [английский (из Южного Уэльса) антрацит  высокого  качества
(прим.авт.)] и везти его сюда, чтобы так засмрадить небо.
   Именно в такой день, гнилой  февральский  день  1862  года,  приехал  в
Москву  будущий  комиссар  повстанцев  Нижнего  Приднепровья  князь  Алесь
Загорский с другом Мстиславом Маевским, старым "дядькой"  Кирдуном  (а  по
прозвищу - Халява) и своим "дядькованым" (*3)  братом,  вольноотпущенником
Кондратом Когутом.
   Перед ними было две цели: закупить необходимое для восстания  оружие  и
попытаться освободить Кондратова брата-близнеца Андрея,  которого  вот-вот
должны были доставить этапом из Белоруссии в Бутырскую тюрьму.
   Он  был  приговорен  к  пожизненной  ссылке.  Смириться  с  этим?  Нет,
невозможно. Ведь он для Алеся больше,  чем  брат.  Брат  по  воспитанию  и
мыслям. Брат, заточенный в тюрьму за то, что пел на ярмарке песню, которую
написала твоя рука, придумал твой мозг. Не был  бы  вправе  уважать  себя,
если б допустил, чтобы друга, брата били "на Болоте" (*4) бичом,  а  потом
повели в цепях Владимирским трактом.
   ...На город  сыпала  совсем  не  февральская,  какая-то  гнилая  морось
пополам с желтым снегом. Вдоль гор тянулись проезжие  дорожки,  и  на  них
стояли лужи цвета мочи, глубокие, со снежной кашей.
   С поезда почти никто не сошел. Да и кому было ездить  в  такую  погоду?
Дела подождут до сухих дорог, а теперь сиди, брат, у печки.
   Возле пустой стоянки извозчиков они стояли только  вчетвером.  Впереди,
словно чужие, Мстислав с Кондратом. За ними - Алесь с Кирдуном.
   - Ставь кофры [сундуки с  несколькими  отделениями  (франц.)],  хамская
морда. - У Мстислава смеялись глаза. - Схлопочешь ты у меня.
   Он изводил так Когута всю дорогу... Тот лишь засопел.
   В черном пальто, в лосиных перчатках и сверхмодных  ботинках,  Мстислав
был куда как хорош - ни дать ни взять европеизированный купчик из  богатых
таганских недорослей [Таганка - место в Москве,  где  жили  купцы].  Алесь
только посмеивался, глядя на него.
   - К Макарию на ярмарку едет, с-сукин сын, - слов  но  о  чужом,  сказал
Кирдуну Алесь. - Певичек будет там в шампанском купать - в редерере,  пять
семьдесят бутылочка. Х-хам.
   У Мстислава еле заметно дрогнули от смеха плечи.
   - Слушай, Мстислав, - уже серьезно сказал  Загорский.  -  Вы  сейчас  с
Кондратом поедете первыми. Остановитесь в гостинице "Дрезден", на Тверской
площади... Возьмешь трехкомнатный номер с отдельной комнатой для Кондрата.
Ты же миллионер, купец.
   - Черт побери. Никогда не  думал,  что  подражать  дурным  манерам  так
трудно.
   - Привыкнешь... А мы с Кирдуном поедем в  торговый  центр.  Остановимся
там в номерах при Новотроицком трактире... Я сразу  же  пришлю  Кирдуна  -
даст знать, какой у нас номер.
   - Не понимаю, зачем это,  -  сказал  Кондрат  Когут.  -  Сразу  дробить
честную компанию.
   - Я т-тебе дам компанию, хам, - сказал Мстислав. - Знай свое место.  Ты
- слуга и никакой мне не компаньон.
   - Так надо, Кондрат, - сказал Алесь. - Наш трактир на Ильинке, в  самом
торговом центре. Андрея повезут не раньше, чем месяца через  два.  За  это
время я должен наладить связи с торговцами. И не только легальными,  но  и
подспудными.  Придется  изучить  весь  потайной  рынок,  стать  там  своим
человеком.
   - Ну и что?
   - Это не то, что купить ружьецо на ковер над кроватью, - сурово  сказал
Алесь. - Нам все же нужно две тысячи ружей, столько Же  холодного  оружия,
да железа для кузницы, да бумаги, потому что у Кастуся срывается дело.
   - Можно было и ближе купить, - сказал Мстислав. - Бумагу -  в  Добруше,
на паскевичевской мануфактуре. Оружие - где-нибудь в Польше или в Риге.
   - Ага, - иронично сказал Алесь. - Там, где следят...  Нет,  брат,  если
покупать, то там, где об этом и не подумают,  в  самом  логове...  Даже  и
здесь будет опасно. Так я вас  подводить  не  буду...  Если  что  со  мной
случится - сами освобождайте Андрея.
   - А ты? - спросил Кондрат.
   - Я выпутаюсь... Слушайте, что надо делать. Его,  конечно,  привезут  в
Бутырки.  Заведи,  Мстислав,  знакомство  с  людьми.   Постарайся   загодя
подкупить палача, чтобы бил со снисхождением.
   - Неужели будут сечь? - спросил Когут.
   - Обязательно будут, Кондрат... Так вот, с Болотной или Сенной  площади
их повезут на Рогожскую заставу, откуда начинается Владимирка. Как  только
точно узнаете, что и как, зовите хлопцев.  Постарайтесь  напасть  на  этап
где-нибудь недалеко за городом... Вот и все... Выяснится, что я  устроился
надежно, что нету измены, что за нами никакого хвоста, - я присоединюсь  к
вам. А пока сидите тише мышей, не выдавайте себя без надобности.
   - Где-нибудь в Приднепровье не могли отбить, - ворчал Кирдун. - Шуточки
им - на этап напасть.
   - Дурень, - сказал Кондрат. - Сам видел, какая охрана была до  Могилева
и после него. Рота солдат сопровождала этап. Что, напасть да  всех  друзей
так вот, псу под хвост?
   - В восстании так и будет, - неожиданно сказал  Алесь.  -  Сам  лягу  с
друзьями, а освобожу хоть бы и последнего косинера (*5).
   - Зачем?
   - А затем, чтобы люди ничего не боялись, чтобы  знали,  что  друзья  не
оставят на муки. Такой один, я уверен, в бою четверых стоит.
   Он оглянулся и увидел старика в енотовой шубе. Старик - по  виду  купец
из небогатых - тащился к ним по снежной жиже переваливаясь: он подталкивал
коленом тяжелый кофр.
   - Силенциум, - сказал Алесь. - Внимание.
   Все умолкли. Купец дотащился до них и с облегчением поставил кофр.
   - Извозчика ожидаете?
   - Да, - сказал Загорский.
   - Одной компанией?
   - Нет. Я вот со слугой, а они - отдельно.
   - Жа-аль. - Старик вытирал лоб большим платком. - И  куда  же  это  вы,
позвольте уж узнать?
   - Вы куда, господин? - спросил Алесь.
   - В "Дрезден", - буркнул Маевский.
   - Да-с, - сказал старик. - Проезжий, значит. Из купцов?
   - Да, - сказал Мстислав.
   - По какой комиссии?
   - Меха... И закупка перкаля [тонкая хлопчатобумажная ткань,  сходная  с
батистом (перс.)].
   У старика было красное лицо, бородка клином  и  хитрые  мутновато-синие
глазки. Услышав ответ Мстислава, он растянул  рот,  и  без  того  большой,
будто щель в почтовом ящике.
   - Со своих, значит,  мужичков  теплое  сдираете,  чтоб  в  холодное  да
линючее обрядить. - Он говорил по-русски певуче,  как  говорит  московское
мещанство.
   - Не ваше, отец мой, дело, - сказал Мстислав.
   Старик как бы и не слышал.
   - И откуда вы?
   - Могилевский, - сказал Мстислав.
   Наступила очередь Алеся.
   - Мы, оказывается, из одних краев,  -  мягко  сказал  он  Маевскому.  -
Надеюсь, если мне понадобится, я найду вас?
   Мстислав подал ему визитную карточку.
   - Шандура Вакх Романович, - прочитал Алесь. - Что ж, мне приятно. Вы из
подуспенских Шандур?
   - Да, - буркнул новоявленный Вакх.
   - Возьмите и мою. - Алесь протянул веленевый прямоугольничек.
   Мстислав пробежал по нему глазами и вдруг поклонился.
   - Я к вашим услугам, - сказал он. -  Какая  комиссия,  прошу,  конечно,
извинить?
   - Мне нужно три тысячи штук перкаля. Через три месяца,  самое  позднее.
Пусть самого дешевого,  но  зато  самых  резких  и  ярких,  самых  пестрых
расцветок.
   - А  тип?  -  с  алчностью,  таящейся  за  крайним  почтением,  спросил
Маевский.
   - Разнотипные штуки, - сказал Алесь. - Это не оптом.
   - Сделаем, - сказал Мстислав. - Сделаем.
   Подъехал извозчик. Кондрат разместил вещи, помог Мстиславу сесть, а сам
взобрался на козлы.
   - Сделаем, - сказал еще раз Маевский.
   Лошади тронули.
   Какое-то время те, что остались, стояли молча. Все еще  порошил  мокрый
снег, и, несмотря на полуденное время, было темно, как в густые сумерки.
   - Бог знает, что такое. - Алесь вытирал мокрое лицо. - Обычно  за  руки
рвут, на части. Только и слышишь: "пожалте", "пожалте". А тут  -  хоть  бы
кто.
   - А их долго не будет, батюшка, - сказал купец.
   - Что так?
   - Я справку навел-с... Носов, суконщик  из  Преображенского,  гуляют  с
друзьями. Взяли-с все калиберы (*6) с площади и уехали-с. И сани взяли-с.
   - Разве уже на калиберы пересели?
   - В центре уже на них. Сами видите, голый камень, под этой кашей... Вот
Носов и поехали-с... Пятьдесят извозчиков за ними едут... Вам-то ничего, а
мне еще стоять и стоять.
   Алесь решил копнуть собеседника, москвич или нет.
   - А почему "калибер"?
   - По думскому калиберу делали при генерал-губернаторе Голицыне. Долгуши
он приказал уничтожить, а всем сделать такие по думскому калиберу,  узору.
Так  извозчики  и  сами  экипажи  стали  называть  калиберами-с...  Глупый
народ-с...
   Помолчал.
   "Москвич", - подумал Алесь. А старик вдруг сказал:
   - И вот смотрите, нет порядка и нет.  Зипунишки  у  извозчиков  драные,
армяки - страшные, шляпам этим поярковым - сто лет. Да и как  иначе,  если
тот "ванька" за  двугривенный  или  даже  пятиалтынный  через  всю  Москву
везет... Правой стороны не придерживается, едет где пожелает, на  стоянках
лошадей оставляет без присмотра...  Есть,  конечно,  извозчики  и  почище,
первого сорта-с.  Так  они-с,  батюшка,  редко  с  незнакомыми  ездят.  Их
нанимают сразу недели на две, на месяц.
   Вздохнул:
   - А наша мостовая... Это же что-то немыслимое. Грязь, пыль, ямы, ухабы.
Люди руки ломают, экипажи разваливаются, лошади калечатся. Не мостовая,  а
кара египетская! За наши грехи ниспослал нам господь бог.
   - Это же дело начальства.
   - И начальство - за грехи,  -  уверенно  сказал  старик.  -  Племя  это
антихристово.
   Оглянулся и кашлянул.
   -  Три  года,  как  главного  антихриста   сбыли.   Генерал-губернатора
Закревского. Чуть дожили. Выше закона божьего себя ставил. Уста  осквернял
бранью.
   Умолк. Алесь стоял и думал. Он прекрасно знал все, о чем говорил купец,
но не показывал вида, хотел выглядеть провинциалом.
   Он думал о том, что, если восстание победит,  если  оно  перекинется  и
сюда, этот самый Закревский, несмотря на то что ему семьдесят пять  и  что
он человек отставной, будет в числе первых кандидатов на  виселицу  или  -
вряд ли восстание пожелает пачкать руки об эту мразь - на вечное  изгнание
за границу.
   Этот  -  достоин.  Arsenic  -  pacha.   Сатрап   московского   вилайета
[административно-территориальная  единица  в  некоторых  странах  Востока;
здесь - иронически]. Глуп и груб, как все они, ортодоксален  и  ординарен,
уверен в своей безнаказанности, напыщенный, как свинья, малообразованный и
малограмотный  парвеню  [выскочка  (франц.)].  Тип  с  кругозором  ученика
приходской или кантонистской школы (*7), который с того времени так ничему
и не научился. Такой же городничий, как  и  его  патрон,  подохший  капрал
Николай. Сверху и донизу - все одинаковые. Вроде того городничего,  что  в
Кинешме показывал одному "борцу за правду" согнутую руку:  "Закон?!  Хрена
тебе, а не закон! Вот он у меня где! Меня  сюда  анпиратор  поставил,  сам
царь, а царь выше закона. Значит, и  я  выше,  чем  закон!"  У  таких  все
просто. Закон - на бумаге. Ответ - только перед  особой  самого  государя.
Царь, назначая Закревского в Москву, дал  ему  неограниченные  полномочия,
что касается личной неприкосновенности граждан.
   "Закон - не для каждого обязателен. Закон - пугало для народа".
   А жаль, что восстание не будет пачкать  руки!  Жаль!  Каждый  из  таких
должен жить в ожидании расплаты - только это и может их  сдержать:  мысль,
что даже после смерти их кости из могил вышвырнут.
   Сорок лет назад начал  карьеру  с  того,  что  приказал  высечь  одного
городского голову. Даже царь  не  одобрил.  А  потом  началось  венгерское
восстание  [имеется  в  виду  восстание  в  Венгрии  в  1848  году  против
монархической власти Габсбургов].
   ...Да, его назначили в Москву как раз  в  сорок  восьмом  -  память  не
подводит. Как гром господень на невинные содружества просвещенных и в меру
вольнодумных теляток.
   - Распустились. Фрондируют. Надо подтянуть... Знаю, будут за Закревским
как за каменной стеной.
   Так и сказал царь.  И  оказался  прав.  За  одиннадцать  лет  не  было,
пожалуй, ни одного обывателя (из тех, кто не  принадлежал  к  элите),  кто
вышел бы от графа без распеканции с поминовением отцов и  особливо  родной
матери.
   Вызовет, морит чуть не целый день в приемной, а потом накинется с ходу,
не слушая никаких  оправданий,  считая,  что  обвинение  уже  доказано,  и
никогда почти не выслушав - приговор. Не дворянин - под кнут, на  высидку,
в  административную  ссылку.  Благородных  -  через  улицу,   в   Тверской
участковый дом, а затем и подальше, в Вологду или Каргополь.
   Кровь по крайней мере пятидесяти человек на руках. Так какие же "высшие
соображения",  какое  "благородство  цели"  могут  обелить  такого,  могут
помешать назвать его настоящим  именем  "преступника  против  человека"  и
"убийцы"?!
   "Чего моя нога хочет". И люди настолько боятся вот  такого,  что  один,
невинный, умер от удара, когда  вызвали.  А  граф  дал  дочери  письменное
разрешение выйти второй раз замуж, не разводясь с первым  мужем.  Чуть  не
втянул Россию в конфликт с Грецией: принял  греческого  консула  в  полной
форме за шталмейстера [буквально - начальник конюшни (нем.)  -  придворный
чин в царской России] и циркача Сулье, который ходил  в  расшитом  золотом
турецком мундире и накануне просил у Закревского разрешения  выступать.  А
прочитав,  крикнул  консулу  (потому  что  торопился  на  большой   пожар,
любителем которых был):
   - Пляши, сукин сын, скачи, прыгай! Разрешаю, так твою и разэтак!
   Дорого же стоили этой  несчастной  Москве  годы  его  административного
увлечения!  Распоясался,  сатрап.  Насчет  реформы  только  и  сказал:  "В
Петербурге глупости задумали"...
   - Ваш извозчик едет, - сказал купец.
   Из  снежной  сетки  приближался  экипаж.  К  счастью,  не  калибер,   а
первосортные сани с полостью и верхом. И кучер дородный и хорош собой - не
"ванька" в плохоньком армяке. Кафтан - новенький, сбруя - с бляшками, пара
лошадей - сытые.
   - Ну вот, - сказал старик. - Теперь и моя очередь.
   - А вы откуда же?
   - Рогожский... С Малой Андроньевской.
   Алеся словно что-то толкнуло. Малая Андроньевская? Рогожские  Палестины
(*8), но не возле самой заставы, откуда гонят каторжных. Если поточнее, то
ближе не к Рогожской, а к Покровской заставе. Как было бы  удобно...  Волк
никогда не нападает у своего логова. А тут и Камер-Коллежский вал, граница
города.
   - По старому согласию живете? - спросил он.
   - Издревле  препрославленные,  -  немного  тише  сказал  старик.  -  По
рогожскому кладбищу.
   - И наверное, не новоблагословенные.
   Старик опустил было голову и вдруг твердо, хотя и исподлобья,  взглянул
на Алеся:
   - Священства от никониан не приемлем.
   Если до этого Алесь и сомневался, то теперь  все  сомнения  рассеялись.
Осторожность осторожностью, но  это  был  настолько  удобный  случай,  что
стоило рисковать. Ибо никуда не годится тот игрок, который  не  умеет  без
раздумий схватить за шкирку случайность. На  Рогожской  не  было  пришлого
элемента, тут никогда не пускали чужих. Этот тугой и гордый мир выталкивал
из себя всех не своих, как ртуть выталкивает железо: "Не лезь, не суйся, у
нас свой нрав, свой быт, свои обычаи".
   И сей гордой независимостью эти  мужики,  эти  купцы,  то  бишь  те  же
вчерашние мужики, чем-то напоминали наиболее старозаветную  часть  Алесева
окружения. Пусть заскорузлость, пусть дикая косность - эти  люди  были  из
обиженных, а значит, в чем-то братья.
   Не воспользуешься - другого случая может не представиться.
   - Что же ты стоишь, Кирдун? - сказал Алесь. - Уложи  в  сани  кофр  его
степенства.
   Кирдун взглянул на Алеся удивленно, но, хорошо вышколенный,  ничего  не
сказал. Значит, Алесь все обдумал.
   - Что же это вы, батюшка, - сказал купец, - меня?
   - А чего вам здесь мокнуть? И так полчаса стояли.
   Он уже сидел под верхом. Купец торопясь, чтоб не передумали,  полез  на
соседнее место.
   Извозчик повернул к ним лицо,  нахальное,  синеокое  и  мордастое,  как
решето:
   - Куда, ваше высокородие?
   - Новотроицкий трактир, на Ильинке...  Оттуда  вот  его  степенство  на
Малую Андроньевскую. Ты, Халимон, его вещи доставишь  на  крыльцо,  а  ты,
кучер, потом вернешься ко мне.
   В бороде кучера затаилось плохо скрытое презрение.
   - Неуместно вам с этим "степенством" ехать, - развязно сказал он.
   - Не твое дело, гужеед, - оборвал его Алесь.
   Он никогда не разговаривал так с людьми, но в данном  случае  это  было
нужно. А если это было нужно - он мог. Сыграл же  Мстислав  роль  купчика.
Ему, Алесю, было проще.  У  него  была  властность,  мало  того,  привычка
властвовать.
   - Как зовут? - спросил он кучера.
   - Макаром, - слегка оторопело сказал тот.
   - Так я и думал. Ты скокни, Макар, пожалуйста,  и  поправь  полость  на
ногах у их степенства.
   Макар полез с козел. Купец почти испуганно  глядел,  как  расправляется
его сосед с лакейским хамством.
   - Вот так, Макар, - сказал Алесь. - Спасибо. И запомни: это  тоже  твоя
работа. И уж вовсе не твоя работа рассуждать, с _кем_ я еду, _куда_ еду  и
_каков_ я еду.
   Нужно было сбить  спесь,  и  сделать  это  можно  было  только  местным
барством наихудшего тона. Раз и навсегда.
   - У тебя сейчас нету хозяина, Макар? Ну, на неделю, на месяц? Где твой?
   - День, как в Питер съехал, - уже совсем иным тоном сказал Макар.
   "Повезло", - подумал Алесь, а вслух сказал:
   - Что же ты за сутки нового не  нашел?  Ведь  вы,  кажется,  нарасхват.
Пьяница?
   - Никак  нет.  Все  подтвердить  могут.  Беру  в  плепорции  [пропорция
(искаж., народ.)].
   - Тогда будешь у меня, - безапелляционно сказал  Загорский.  -  На  три
месяца. Может, и больше. Вернешься - оформим сделку.  Не  обижу.  Условие:
захочешь напиться - предупреди, отпущу.
   - Уже и это нельзя? - сделал последнюю слабую попытку протеста Макар.
   - Нельзя. Если тебе куда-то нужно в мое горячее время - найди  на  день
замену. Будешь хорошо ездить - прибавлю. А предварительная  тебе  плата  -
десять синеньких в месяц.
   - Побойтесь бога, - сказал купец. - Из Зарядья к Суконным баням, что  у
Каменного моста, - две гривы. И за ту же плату - обратно. А это при  нашей
манере париться - не меньше трех часов. Ну, пускай даже  два.  Да  красная
цена этому разбойнику - тридцать восемь рублей в месяц.
   - Мне не в баню ездить,  -  вежливо  и  холодно  прервал  Алесь.  -  Не
беспокойтесь, пожалуйста!
   И снова обратился к Макару:
   - Ездить придется много. Езду любую быструю. Буду доволен - прибавлю.
   - Исправно будет, барин, - сказал  Макар.  -  Безотказно.  Как  поедем?
Через Яблочный двор у Ильинских ворот или, может, на Тверскую выберемся да
потом через Красную?
   - Давай через Красную. Гони!
   Мелодично звякнули бубенцы.  Лошади  машисто  приняли  с  места.  Купец
молчал в своем углу, и, хотя Загорскому надо было  по