кал  копытами по  грязным  улицам.
Вокруг вместо домов  были какие-то курятники, и  единственным,  что отличало
этот городок  от деревни, были полосатые будки, возле которых  стояли усатые
церберы  в латаных  мундирах,  да  еще две-три  кирпичные лавки  на  высоких
фундаментах. Худые еврейские  козы  ироничными глазами  смотрели на  меня  с
гнилых, ободранных стрех.
     В отдалении возвышались замшелые могучие стены древней униатской церкви
с  двумя  стрельчатыми  башнями   над  четырехугольником   мрачной  каменной
плебании.
     И над всем этим властвовало такое  же,  как и  повсюду,  запустение: на
крышах, меж ребристыми слегами, росли довольно высокие березки.
     На  главной площади  грязь была  по  колено.  Перед  обшарпанным  серым
зданием  уездного  суда, рядом с крыльцом, лежало штук шесть свиней, которые
дрожали от холода  и временами безуспешно  пытались подлезть друг под друга,
чтоб согреться.  Это всякий раз сопровождалось эксцессами  в виде обиженного
хрюканья.
     Я привязал  коня  к  коновязи  и  по  скрипучим ступенькам  поднялся  в
коридор, где кисло пахло бумажной пылью, чернилами и мышами. Обитую истертой
клеенкой дверь в канцелярию чуть оторвал, так она набрякла. Вошел и поначалу
ничего не  увидел: такой  скупой,  в  табачном дыму  свет  пробивался сквозь
узкие,  маленькие окна.  Лысый скрюченный  человечек,  у  которого сзади  из
прорехи штанов вылезал хвостик  рубашки, поднял на  меня глаза  и моргнул. Я
очень удивился: верхнее веко  осталось неподвижным,  а  нижнее закрыло  весь
глаз, как у жабы.
     Я назвал себя.
     - Вы явились? - удивился человек-жаба. - А мы...
     -  А вы думали, - продолжил я, - что я  не  явлюсь в суд, уеду  отсюда,
сбегу. Ведите меня к вашему судье.
     Протоколист вылез  из-за конторки и потопал впереди меня  в глубь этого
дымного ада.
     В следующей комнате за  большим столом сидели три человека в  сюртуках,
таких  замусоленных,   словно   они  были  сшиты  из  старой  бумазеи.  Лица
повернулись  ко мне, и  я  заметил  в  глазах одинаковое выражение алчности,
наглости и удивления - все же явился.
     Это были судья, прокурор и  адвокат, один из  тех  "аблакатов", которые
обдирали клиентов как липку, а потом предавали. Голодный, алчный и продажный
судебный крючок с головой, похожей на огурец.
     И вообще это были не отцы и не дети судебной реформы, а скорее подьячие
допетровских времен.
     - Пан  Беларэцки, - мятым голосом проговорил  судья,  - мы ажидали вас.
Очань прыятна... Мы уважаем людей са сталичным блеском. - И он, не приглашая
меня сесть, уставился  в  какую-то  бумагу.  -  Вы,  навернае,  знаите,  что
савершили  что-та  падобное  крыминалу,  когда  пабили пристава  за какую-то
невинную   шутку?  Этта   -   действие  угаловна  наказуемое,  ибо   какурат
пративаречит  нравам  нашей  акруги,  а  такжа  и  сводам  законов   империи
Рассийскай.
     И он посмотрел на меня сквозь очки с очень гордым видом. Он был страшно
доволен,  этот  потомок  Шемяки,  доволен  тем, что  вершит  в  уезде  суд и
расправу.
     Я понял, что, если  я не наступлю ему на мозоль, -  я  погиб. Поэтому я
придвинул к себе стул и сел на него верхом.
     - Мне кажется, что  в  яноуской  округе забыли  о вежливости. Поэтому я
сяду сам.
     Прокурор, молодой человек с темными синяками под глазами, какие  бывают
у страдающих постыдной болезнью, сухо сказал:
     - О  вежливости пану  не  стоит  говорить.  Вы появились  здесь и сразу
нарушили  спокуй*  мирных обыватэлюв**. Скандалы,  драки,  попытка  завязать
дуэлю со смертельным исходом на  балу у почтенной пани Яноуской. И к тому же
посчитали  возможным  набить  полицейского  чина  при  исполнении  служебных
обовензкув***. Чужак, а лезете в нашу жизнь...
     * Покой (польск., искаженное).
     ** Жителей (польск., искаженное).
     *** Обязанностей (польск., искаженное).
     Холодное бешенство зашевелилось у меня где-то под сердцем.
     - Грязные шутки в доме, где ты ешь, следует карать не плетью по лицу, а
честной пулей. Он  оскорбляет  достоинство людей,  которые  беспомощны перед
ним, не могут ответить. Суд должен заниматься именно такими делами, бороться
за  справедливость.  Вы  говорите о  мирных  обывателях.  Почему  же  вы  не
обращаете внимания  на  то, как этих мирных обывателей  убивают  неизвестные
преступники.  Вашу  округу  терроризируют,  а  вы  сидите  здесь  со  своими
входящими и исходящими... Позор!
     - Разгавор  аб убийстве гасударственава праступника, а аднака абывацеля
и  шляхтича  Свециловича будет  вестись не  с  вами, -  заскрипел  судья.  -
Рассийский суд не атказывает никаму в защите, даже праступникам. Аднака речь
идет не  аб  этам.  Вы знаете, что  за скарбление пристава  мы можем...  вас
присудить к  двум неделям тюрьмы или штрафу и,  как гаварили предки, баниции
за пределы яноуской акруги.
     Он был очень уверен в себе.
     Я рассердился:
     - Вы можете сделать  это,  применив  силу.  Но я найду  на вас управу в
губернии. Вы покрываете убийц,  ваш пристав порочил законы империи, говорил,
что убийством шляхтича Свециловича вы не намерены заниматься.
     Лицо судьи покрылось апоплексической малиновой краской. Он вытянул шею,
как гусак, и прошипел:
     - А свидзецели  этава разгавора, уважаемый пан  Беларецкий, у вас есть?
Свидзецели? Где ани?
     Адвокат, как достойный представитель примиряющего начала  в  российском
суде, обворожительно улыбнулся:
     -  Натуральна, пану  Беларэцкому  нету  свидетель. И  вообще,  это  ест
глюпост:  пристав  не  мог  это  сказать.  Пан  Беларэцки  это  себе  просто
представить, аппонента слова он не схватить.
     Он  достал  из бонбоньерки монпансье, бросил в рот,  почмокал губами  и
добавил:
     - Нам, дворянам, положение от  пан Беларэцки есть особенно понятный. Мы
не хотим вам неприятно делать. Пускай вас  тихо и мирно отсюда ехать.  Тогда
все здесь, как говорить, образуется, и мы дело заминать будем... Нун, гут?
     Собственно говоря, для меня это был самый разумный выход, но я вспомнил
Яноускую.
     "Что  будет   с   нею?  Для  нее   это  может  окончиться  смертью  или
помешательством. Я уеду, а ее, глупенькую, только ленивый не обидит".
     Я снова  сел на стул, сжал плотно губы и спрятал пальцы между коленями,
чтобы они не выдали волнения.
     - Я  не уеду, -  после  некоторого молчания сказал  я,  -  пока  вы  не
поймаете преступников,  которые прикрываются именем  привидений. А  потом  я
исчезну отсюда навсегда.
     Судья вздохнул:
     - Мне  кажется, что вам  придется  быстрее  уйти  атсюда,  чем  паймать
этих... ми... михи...
     - Мифических, - подсказал адвокат.
     -  Вот-вот, михических  праступников.  И  придется  уйти атсюда  не  па
собственной ахоте.
     Вся  кровь бросилась  мне в  лицо. Я  чувствовал,  что погиб,  что  они
сделают со мной все, что захотят, но бил ва-банк, ставил на последнюю карту,
потому что боролся за счастье той, которая была мне дороже всего.
     Невероятным усилием  я унял  дрожь пальцев,  вынул из портмоне  большой
лист бумаги и сунул им под нос. Но голос мой прерывался от ярости:
     -  Вы,   кажется,  забыли,  что  я  из  Академии  наук,   что  я   член
Императорского  географического общества. И я  обещаю  вам, что,  как только
буду свободен, я пожалуюсь государю и не оставлю от вашей вонючей норы камня
на камне.  Я думаю,  что государь не  пожалеет трех негодяев,  которые хотят
меня удалить отсюда, чтобы обстряпывать свои темные дела.
     В  первый и последний раз  я назвал  другом человека, которого стыдился
называть даже соотечественником. Я ведь всегда старался забыть тот факт, что
предки Рамановых происходят из Беларуси.
     А  эти олухи не знали, что каждый второй  член географического общества
дорого дал бы, чтобы оно не называлось императорским.
     Но я уже почти кричал:
     - Он заступится! Он защитит!
     Думается  мне,  что  они немного заколебались. Судья снова вытянул  шею
и... все же прошептал:
     -  А  будзет ли  приятна гасудару, что член такого  уважаемога общества
снюхался  с  гасударственными   праступниками?  Многие   почтенные  памещики
пажалуются на это таму самому гасудару.
     Они  обложили меня,  как  борзые.  Я поудобнее  уселся, положил ногу на
ногу, сложил  руки  на груди  и сказал  спокойно (я был оч-чень спокоен, так
спокоен, что хоть топись):
     - А вы не знаете здешних крестьян? Они, так сказать, пока что искренние
монархисты. И я обещаю вам, если вы только изгоните меня отсюда, - я пойду к
ним.
     Они позеленели.
     - Впрочем, я думаю, что до этого дело  не дойдет. Вот бумага от  самого
губернатора,  где он  предлагает  местным  властям оказывать  мне  всяческую
поддержку. А вы знаете, что бывает за неподчинение таким приказам.
     Гром над ухом так не потряс бы эту публику, как обычный лист  бумаги со
знакомой подписью.  А я, очень напоминая генерала во время подавления бунта,
медленно цедил, чувствуя, что мои дела улучшаются:
     - Вы что, хотите  полететь с должностей? Я сделаю  это! А за потворство
диким поступкам каких-то изуверов вы тоже ответите!
     Глаза судьи забегали.
     "Ну что же, - решил я, - семь бед - один ответ".
     Я указал остальным на  дверь.  Они торопливо вышли из комнаты. Я хорошо
видел в глазах  судьи страх, как у затравленного хорька, видел и еще что-то,
скрытое, злобное. Сейчас я подсознательно был уверен, что он связан с тайной
дикой охоты, что спастись он может только в том случае, если  погибну я, что
теперь охота начнет охотиться за мной, потому  что это вопрос их жизни, и я,
возможно,  уже  сегодня получу  пулю  в  спину, но  бешеная злость,  ярость,
ненависть сжали мне глотку. Я понял,  почему наших предков звали бешеными  и
говорили, что они бьются, даже будучи мертвыми.
     Я сделал шаг, схватил человечка за шкирку, вытащил из-за стола и поднял
в воздух. Потряс.
     - Кто?! - взревел я и сам почувствовал, что стал страшен.
     Он  удивительно  правильно  понял мой  вопрос.  И,  к  моему удивлению,
завопил на чистом здешнем языке:
     - О-ой! Не знаю, не знаю,  пане.  Ох, что мне делать?!  Они убьют меня,
убьют!..
     Я швырнул его на пол и наклонился над ним:
     - Кто?
     - Пане, пане. Ручки-ножки поцелую, не надо...
     - Кто?!
     - Я не знаю. Он  прислал мне письмо и в нем триста рублей с требованием
удалить вас,  потому  что вы мешаете.  Там было только одно предложение, и в
нем  говорилось,  что он  имеет интерес  к пани Яноуской, что ему выгодна ее
смерть или брак с нею. И  еще там было сказано, что он молодой и  сильный  и
сумеет в случае чего заткнуть мне глотку.
     Сходство судьи с  хорьком вдруг дополнилось еще и  смрадом. Я посмотрел
на залитое слезами лицо этого быдла и, хотя подозревал, что он знает больше,
чем  говорит,  брезгливо оттолкнул  его.  Не  мог  я  марать  руки  об этого
зас...... Не мог. Иначе потерял бы уважение к себе навсегда.
     - Вы еще  ответите за это, - бросил я от двери. - И  от таких мерзавцев
зависят судьбы людей! Бедные мужики!
     ...Я ехал по лесной дороге и  думал  обо  всем, что произошло. Кажется,
все  становилось на  свои места. Конечно,  вдохновитель  охоты не  Дубатоук:
какая ему  выгода, он не наследник Яноуской. И не  экономка. И не несчастная
безумная в усадьбе Кульшей. Я перебрал всех, даже тех, на кого нельзя было и
подумать, потому что  стал очень недоверчив. Преступник  молод, ему  выгодна
или смерть  Яноуской или  брак  с нею.  Значит, он имеет  какое-то  право на
наследство. Этот человек, как говорил Свецилович, был на балу у Яноуской, он
имел какое-то влияние на Кульшу.
     Только  два  человека соответствовали этим  данным: Варона и Берман. Но
почему Варона так  глупо вел  себя со мной? Нет, скорее всего это Берман. Он
знает историю, он мог вдохновить  каких-то бандитов на  все эти ужасы. Нужно
узнать, какая ему польза от смерти Яноуской.
     Но кто такой Малый Человек  и Голубая Женщина Болотных Ялин? Голова моя
пухла от мыслей, и в ней все время вертелось одно и то же слово:
     "Рука..."  "Рука..."  Почему  рука?   Вот-вот  припомню...  Нет,  снова
ускользнуло... Вот темная душа...  Ну что же, нужно искать дрыкгантов и весь
этот маскарад... И побыстрее.

     Глава пятнадцатая

     В тот  вечер заявился  Рыгор, весь  в грязи, потный  и  уставший. Хмуро
сидел на пеньке перед дворцом.
     - Тайник в лесу, - буркнул наконец. - Сегодня я выследил, что кроме той
тропы,  где я тогда караулил,  есть вторая, с  юга. Только она по  локоть  в
трясине. Я забрался в самую пущу, но натолкнулся на непроходимую топь.  И не
отыскал  тропы,  чтобы  переправиться через нее. Раза два  чуть не утонул...
Взобрался на вершину самой  высокой  ели  и увидел  на  той  стороне большую
прогалину,  а на  ней  посреди кустов и  деревьев  крышу какого-то  большого
строения. И дымок. Один раз в той стороне заржал конь.
     - Надо будет пойти туда, - сказал я.
     - Нет, только  без глупостей. Там  будут мои люди. И нехай пан извинит,
но если мы поймаем этих паршивцев, мы поступим с ними, как с конокрадами.
     Его лицо из-под длинных волос смотрело на меня с недоброй усмешкой.
     - Мужики  терпят, мужики прощают,  мужики у нас  святые. Но  тут я  сам
потребую, чтоб с  этими...  как  с конокрадами: прибить  осиновыми кольями к
земле руки и ноги, а потом такой же кол, только побольше,  в  задний проход,
до самого нутра. И от ихних хат  даже  уголька не оставлю,  все пущу пеплом,
чтоб  даже  духа... чтоб духа  ихнего смердючего не осталось.  -  Подумал  и
добавил: - И ты берегись.  Может, и  в твоей  душе  когда-нибудь панский дух
забродит. Тогда и с тобой так... пане.
     -  Дурак ты, Рыгор, - холодно обронил я, - Свецилович тоже был паном, а
всю свою  короткую  жизнь вас,  олухов,  от жадной шляхты да  кичливых судей
защищал.  Слышал, как над ним голосили?  И  я могу так погибнуть... за  вас.
Молчал бы лучше, если Бог разума не дал.
     Рыгор криво усмехнулся, потом достал откуда-то из свитки конверт, такой
измятый, будто его вытянули из волчьей пасти.
     - Ладно, не обижайся... Вот тебе письмо. У  Свециловича три дня лежало,
на его  хату пришло... Почтарь говорил, что  сегодня занес  тебе  в Болотные
Ялины еще и второе. Бывай, завтра приду.
     Я,  не  сходя  с  места,  разорвал конверт. Письмо было из  губернии от
известного  знатока местной генеалогии, которому  я писал. И в нем был ответ
на один из самых важных вопросов:
     "Многоуважаемый  сударь мой,  пан  Беларэцки.  Посылаю вам  сведения  о
человеке, которым вы интересуетесь.  Нигде в моих генеалогических списках, а
также и в аксамитных книгах про давность рода Берманов-Гацевичей я ничего не
нашел.  Но  в  одном  старом акте  натолкнулся  на  сообщение,  не  лишенное
интереса. Обнаружилось, что  в  1750  году  в  деле  известного  Вольнодумца
Немирича имеются сведения о каком-то Бермане-Гацевиче, который за бесчестные
деяния был  приговорен  к  баниции  - изгнанию за  межи  бывшего королевства
польского  и лишен шляхетских  прав. Этот  Берман  был сводным  братом Яраша
Яноуского, что носил прозвище Схизмат. Вы должны знать, что со сменой власти
старые  приговоры потеряли силу и Берман,  если  это наследник того Бермана,
может претендовать  на фамилию Яноуской, если  главная ветвь этого семейства
исчезнет. Примите уверения..." и прочее и прочее.
     Я  стоял  ошеломленный и все перечитывал письмо,  хотя  уже  стемнело и
буквы расплывались перед глазами.
     -  Ч-черт!..  Все  ясно. Берман,  этот мерзавец и изощренный негодяй, -
наследник Яноуской.
     И вдруг мне как стукнуло в голову.
     - Рука...  откуда  рука?.. Ага! У Малого Человека, когда  он смотрел на
меня  сквозь  стекло,  была  рука,   как  у  Бермана,   такие  же   длинные,
нечеловеческие пальцы.
     И я  бросился  во дворец. По дороге заглянул в свою комнату, но  письма
там  не  было.  Экономка  сказала,  что  письмо было, должно быть здесь. Она
виновато квохтала передо  мной: после той  ночи  в архиве  она  вообще стала
очень льстивой и заискивающей.
     - Нет,  пан,  я не знаю, где письмо... Нет,  на нем  не  было почтового
клейма... Нет, скорее всего письмо прислали из  яноуской округи, а может, из
уездного местечка... Нет, здесь никого не было. Вот разве только пан Берман,
который заходил сюда, думая, что пан дома...
     Я  больше  не  слушал  ее.  Скользнул  взглядом  по  столу,  где лежали
разбросанные бумаги,  в  которых, видно, рылись, и побежал в библиотеку. Там
никого не  было,  только  на  столе возвышалась  груда  книг. Их,  очевидно,
оставили  здесь  в  спешке  из-за  какого-то  более  важного дела.  Тогда  я
направился  к Берману.  И  здесь следы  поспешности,  даже дверь не заперта.
Слабый  огонек  спички  бросил  кружок света на  стол,  и я заметил  на  нем
перчатку и  разорванный наискось  конверт,  точно  такой  же, какой  получил
Свецилович в тот страшный вечер.
     "Пан Беларэцки, уважаемый брат. Я мало знаю про дикую  охоту, но все же
могу сказать тебе кое-что интересное. К тому же я могу раскрыть один секрет,
тайну некоторых темных событий в вашем доме... Возможно, это просто выдумка,
но  мне  кажется, что ты  ищешь  не  там, где  нужно,  дорогой.  Опасность в
собственном дворце  пани Яноуской.  Если  хочешь  знать кое-что  про  Малого
Человека Болотных Ялин - приходи сегодня в девять часов вечера  на то место,
где  погиб  Раман и  где  лежит его  крест. Там твой неизвестный благодетель
расскажет тебе, в чем корень смертельных происшествий".
     Я на миг заколебался, вспомнив участь Свециловича, но долго думать было
нельзя:  часы показывали  без пятнадцати девять. Если  Берман  главарь дикой
охоты  и  если  Малый  Человек  -  дело  его  рук, то  он  должен был  очень
обеспокоиться,  прочитав перлюстрированное  им письмо. Не пошел ли он вместо
меня на  встречу  с незнакомцем, чтобы заткнуть ему рот? Вполне  возможно. А
тут еще сторож на мой вопрос о Бермане указал рукой на северо-запад, как раз
в направлении дороги, что вела к кресту Рамана Старого.
     Я побежал туда же. Ах, сколько я  побегал за эти дни  и, как  сказали б
теперь,  потренировался!  Черт бы побрал  такой  тренинг вместе с  Болотными
Ялинами! Ночь  была  светлее,  чем  обычно.  Луна  вставала  над вересковыми
пустошами, такая огромная, круглая, багровая, такая райская, сияющая, такого
огненного, счастливого колера была эта планета, что  тоска о чем-то светлом,
нежном, не похожем на болота и пустоши, сжала мое сердце. Как будто подплыли
к   земле  и  сгорали  над  нею  какие-то  неизвестные  страны,   города  из
расплавленного золота, жизнь которых была совсем иная, не похожая на нашу.
     Между  тем  луна, поднимаясь выше,  уменьшилась,  побледнела  и  начала
затягиваться  маленькими белыми тучками, похожими  на кислое молоко.  И  все
снова стало холодным, мрачным и таинственным; хоть садись и пиши балладу про
бабу ею, что ехала верхом на коне, и про того милого всадника, который сидел
впереди.
     Продравшись  кое-как  через парк, я выбрался  на тропинку  и уже  почти
подходил  к кресту Рамана.  Слева стоял  мрачной  стеной  лес,  возле креста
Рамана маячила фигура человека.
     И  тут... я  просто не  поверил  своим глазам. Откуда-то возникли  тени
всадников. Они медленно подъезжали к человеку. Все это  происходило в полном
молчании, и мертвая холодная звезда горела над их головами.
     В  следующий миг громко  прозвучал  пистолетный выстрел, кони перешли в
галоп и смяли копытами  человеческую фигуру.  Я  был потрясен. Я  думал, что
увижу встречу негодяев, а стал свидетелем убийства.
     В глазах у  меня потемнело, а когда я пришел в себя,  всадников  уже не
было.
     Страшный, нечеловеческий крик разнесся над болотами, и были в нем ужас,
гнев, отчаяние - черт знает что еще. Но я не испугался. Между прочим, с того
времени я никогда ничего  уже не боялся. Все  самое ужасное,  что я встречал
после тех дней, казал