и  с
морщинистым, низким лбом, старательно  жевал  черствую  ячменную  лепешку,
рассказывая приятелю о своей жизни:
   - Был у меня участок земли в три югера, друг Лукан, и пара волов.
   Лукан мало чем отличался своей наружностью от Квинта.
   - Сицилийских?
   - Сицилийских, мой друг. Серых, как мыши!
   Вергилиан перешел через улицу, направляясь  к  соседнему  шерстобитному
заведению, у дверей которого стоял большой глиняный сосуд, чтобы  прохожие
могли удовлетворить естественную нужду и в  то  же  время  оказать  услугу
владельцу предприятия, так как всем  известно,  что  человеческая  моча  с
успехом применяется при обработке шерсти. Я остался  слушать  рассказ  про
волов.
   - С черными мордами?
   - С черными мордами.
   Но уже вернулся Вергилиан и спросил у каменщиков:
   - Не знаете ли, любезные, где здесь гостиница иудея Симона?
   Задрав  неопрятные  бороды  приятели  посмотрели  с   любопытством   на
незнакомца в дорогой тунике.
   Квинт был разговорчив и любопытен.
   - Гостиница Симона? А тебе кого там надобно?
   - Поэта. Его зовут Скрибоний.
   - Скрибоний? Такого не знаю. Но гостиницу найти  нетрудно.  Заверни  за
угол и иди прямо к рыбной лавке. А напротив будет гостиница. На  ее  стене
изображена оливковая ветвь. Гостиница называется "Под оливой".  Почему  ее
так называют, мне не известно. Но говорят,  что  там  всегда  можно  найти
приют за сравнительно недорогую плату...
   Вергилиан поблагодарил каменщика, и мы пошли в  указанном  направлении.
Квинт крикнул нам вдогонку:
   - Красный кирпичный дом!
   Действительно, за углом помещалась рыбная лавка, которую нетрудно  было
найти по ужасающей вони. Видимо, здешние щуки и угри особой  свежестью  не
отличались. Зажимая носы, мы  проследовали  дальше  и  увидели  на  другой
стороне улицы зеленую оливковую ветвь на мозаичной вывеске.
   Народу вокруг нас в этот жаркий  час  было  мало.  Продавец  гранатовых
яблок тщетно призывал громкими  криками  покупателей.  Среди  развешанного
через  улицу  жалкого   тряпья   после   недавней   стирки   две   старухи
переговаривались  из  окна  в  окно  под  самым  небом.  Осел   тащил   на
многострадальной спине охапку соломы, такую огромную,  что  она  оцарапала
нам лица. Мальчишки бросали в погонщика камнями, и он, похожий на  Харона,
шамкал беззубым ртом:
   - Ослиный помет!
   Мы вошли в неприветливую дверь гостиницы, и там нас встретил привратник
или, может быть, сам владелец, человек с обросшим черными волосами лицом и
огромным носом. Вергилиан спросил его о Скрибонии.
   - Скрибонии? Стихотворец? Найти этого бездельника нетрудно. Поднимитесь
по лестнице на самый верх. Имя его написано мелом на двери.
   - Дома ли он? Подниматься напрасно на такую высоту...
   - Служитель муз дома. И, кажется, еще не успел упиться вином. Но  лучше
было бы, если бы он вовремя платил  за  ночлег.  Горница  отличная!  Много
воздуха и света. Если вы и пожелаете остановиться у  нас,  то  вам  всегда
будет предоставлено самое лучшее помещение. Останетесь довольны. Можно и с
девочкой...
   Не слушая еще более заманчивых предложений,  мы  стали  подниматься  по
скрипучей лестнице, где пахло кошками и отхожим местом. Так  нам  пришлось
преодолеть около ста ступенек. Затем мы очутились  на  террасе  с  ветхими
перилами, на которую выходило несколько  дверей.  На  одной  из  них  было
начертано  мелом:  "Здесь  проживает  Тит  Скрибонии  и  берет  заказы  на
эпиграммы и эпитафии".
   Вергилиан  без  стука  отворил  дверь,  и  мы  очутились  в   низенькой
полутемной каморке, наполненной светом и  воздухом  только  в  воображении
хозяина гостиницы.
   Поэт  лежал  на  простом  деревянном  ложе,  на  неопрятной  подстилке,
вероятно набитой гнилой соломой, и  ноги  у  него  были  прикрыты  дырявой
хламидой. Возле стоял трехногий  стол,  а  на  нем  я  разглядел  глиняную
чернильницу и прочие несложные принадлежности для письменных занятий. Если
прибавить к этому, что на каменном полу  валялся  на  боку  пустой  кувшин
из-под вина, то это было все, чем обладал поэт.
   Несколько мгновений Скрибонии смотрел на нас и, судя по  выражению  его
лица, считал, что наш приход всего лишь сонное  видение;  потом  убедился,
что это явь, но не находил слов выразить свою радость.
   Вергилиан, надушенный, в нарядной тунике из белоснежного шелка, казался
в этой обстановке Аполлоном.
   - Не узнаешь?
   - Клянусь Геркулесом! Вергилиан!
   Друзья обнялись и рассматривали друг друга в поисках перемен. Я скромно
остался стоять в дверях.
   - А ты все такой же лысый!
   - Кто этот юноша? - указал на меня Скрибонии.
   - Мой друг. Он спас мне жизнь однажды. Родом из Том, что  на  Понте.  Я
тебе расскажу обо всем.
   Скрибонии произнес дружелюбным тоном:
   - Почему же ты не войдешь, юноша?
   Дружеская беседа завязалась легко. Вопросы сыпались с обеих сторон.
   - Давно ли в Риме?
   - Всего три дня.
   - Клянусь Геркулесом, ты все такой  же!  А  я  пришел  в  окончательное
ничтожество, как старая собака.
   - Как ты живешь?
   - Как я живу? Разные недуги одолевают и бедность. Даже нет  денария  на
вино. А главное - скука. Пробую иногда писать и не могу.
   Вергилиан вынул мешочек с монетами и высыпал горсть денариев на стол.
   Скрибонии не протестовал, взял один из них,  побежал  к  двери  и  стал
звать какого-то Исидора.  Ему  ответил  снизу  бодрый  голос.  Тогда  поэт
вернулся и сел на ложе рядом с Вергилианом.
   - Почему же ты не можешь писать стихи? Объясни нам...
   - Не уверен в надобности того, что пишу. Достал  у  Прокопия  чернил  и
немного папируса, начал сочинять сатиру. Думал, что стихи будут петь,  как
соловьи, парить, как орлы, а они, точно курица, не могут  даже  перелететь
плетень.
   - Покажи...
   - Не стоит труда. А ты что написал?
   - Я метался с одного конца  в  другой.  Мне  некогда  было  подумать  о
стихах.
   - Жаль. У тебя большой дар. А этот юноша тоже поэт?
   Я  отрицательно  покачал  головой,  и  Скрибоний  снова   заговорил   с
Вергилианом:
   - Дни твои проходят среди сильных мира сего. Вероятно, видел августа?
   Вергилиан усмехнулся:
   - Имел случай.
   - Каков он?
   - Может быть, это человек, считающий, что все ему позволено.
   - Да, судя по рассказам. Юлия Домна...
   - Антонин думает, что руководит событиями, как кормчий  кораблем,  а  в
действительности события влекут его и нас вместе с ним.
   - Куда?
   - Этого  никто  не  знает.  Но  корабль  плывет,  подгоняемый  дыханием
времени.
   Скрибоний покачал головой:
   - Темно. Что сие значит, твое "дыхание времени"?
   - А вот что.  Считаю,  что  как  в  мире  физическом,  так  и  в  нашем
внутреннем мире должны существовать неизменные законы. Мы еще  многого  не
знаем. Если ты возьмешь, например, весы. Та чаша перевесит, на которую  ты
положил более тяжкий груз. Так  и  в  жизни.  Более  значительные  явления
побеждают незначительные, преходящие.
   - Что есть вечное, что преходящее?
   - Ты это знаешь не хуже меня.
   Скрибоний ничего не сказал. Я тоже понимал, о  чем  говорит  Вергилиан,
однако не мог  бы  выразить  это  словами.  Так  нет  возможности  петь  у
охрипшего певца.
   - Но все-таки, как же быть с твоим "дыханием времени"?
   - По-моему, оно - дыхание миллионов  людей:  римлян,  варваров,  рабов,
христиан,  воинов...  Из  их  вздохов   рождается   тот   ветер,   который
превращается в бури. Может быть, перед одной из таких бурь мы  и  живем  с
тобой.
   - А император правит государственным кораблем?
   - Правит, но сам закрывает порой глаза, потому что бремя власти ему  не
по силам. Хотя он считает себя превыше всех.
   - Императору полагается считать себя полубогом, - осклабился Скрибоний.
   Я уже не впервые с удивлением слушал  подобные  речи.  Разве  стены  не
имеют ушей?
   - Совершенно верно, - согласился Вергилиан. - Он рассуждает,  что  если
тот, кто пасет овец, не является овцой,  а  принадлежит  к  высшей  породе
существ, точно так же и поставленный пасти  человеческое  стадо  не  может
быть подобным другим смертным. Так он сказал однажды Маммее.
   - Маммее? Он по-прежнему занимается философией?
   - Даже с большим увлечением, чем раньше.
   - Ты был и в Александрии? Там все комментируют Платона?
   - Аммоний учит в Александрии о бессмертной душе.
   - Да, теперь всем до крайности понадобилось  бессмертие.  Впрочем,  это
понятно...  Неудовлетворенность  жизнью.  Вот   откуда   эти   помыслы   о
воздаянии... А стихи в Александрии пишут?
   - Однако нет новых Каллимахов.
   - Здесь тоже не видной Вергилиев и Марциалов.
   При одном упоминании имени беспутного поэта, своего любимца,  Скрибоний
просиял.
   В это время в  каморку  явился  тот,  кого  звали  Исидором.  Это  был,
очевидно, служитель при гостинице,  долговязый  юноша  в  крайне  короткой
тунике, что не придавало ему красоты. В руках он держал кувшин вина.
   - Наверное, отпил дорой? - забеспокоился Скрибоний.
   Большеротый слуга стал клясться, что не выпил  ни  капли.  Сатирический
поэт с недоверием заглянул в кувшин.
   - А кубки?
   - Сейчас принесу, - ответил Исидор с глупым видом.
   Вергилиан смотрел на друга, на его бедность  с  нежностью.  Как  я  уже
знал, их связывала многолетняя дружба. Скрибоний был одинок,  писал  стихи
на заказ, но любил  все  прекрасное,  и  его  ухо  безошибочно  определяло
неправильности в стихосложении. Он иногда бранил Вергилиана за щедрость, с
какой поэт рассыпал розы в  своих  элегиях.  Но  разве  сам  Вергилиан  не
понимал, что розы выглядели в его стихах несколько старомодно?
   - Скрибоний горько покачал головой:
   - Теперь нужны не поэты, а сочинения, в которых рассказываются занятные
вещи о блудливых служанках из сирийской таверны. Рим стал скучным городом,
наполненным сплетнями.
   Вергилиан рассмеялся:
   - Что ты говоришь! Столько новых портиков построили за эти три года!
   - А к чему все это? Соберут кирпичи от разрушенных зданий и строят одно
новое, хотя и более роскошное. Еще тысяча колонн... Мало  красоты  в  этом
удручающем однообразии.
   Вергилиан задумчиво произнес:
   - Да. Вот мой юный друг прибыл к нам из Том - он рассказывает, что люди
живут в Сарматии, довольствуясь малым. Может быть, и нам надо бросить  все
и удалиться под сень варварских дубов?
   Скрибоний желчно скривил губы и потер то место, где давала  себя  знать
больная печень.
   - Под сень варварских дубов?.. Но ведь тебе и там будет скучно.
   Они оба сидели на ложе, а я по-прежнему стоял, прислонившись  к  косяку
двери. Рядом на стене был нацарапан непристойный рисунок, и кто-то написал
углем: "Луций - вор".
   - Расскажи, что происходит в Риме, - попросил Вергилиан. -  Что  делает
старик Порфирион?
   - По-прежнему сочиняет бесконечные комментарии.
   - А Геродиан?
   - Пишет историю Рима.
   - Этот кому подражает? Тациту?
   - Скорее Светонию. Многие другие изливают  моря  чернил.  Но  ни  одной
свежей метафоры! Один поэт поучает в стихах, как надо  врачевать  болезни.
Разве для этого боги открыли нам гармонию? А они прячут  руки  в  складках
тоги и пересчитывают на пальцах количество слогов. Пишут о  богах,  потому
что у нас еще спрос на благочестие. О воздержании, хотя норовят  бесплатно
покушать у патрона... Оппиан умер.
   - Я видел его гробницу в Анасарбе.
   - Даже в Анасарбе побывал наш неутомимый путешественник!
   - Слушай! Я прочту тебе надпись на его могиле.
   Скрибоний приставил ладонь к уху.
   Вергилиан стал читать, торжественно подняв правую руку:

   Я тот, кто был Оппиан. Бессмертную славу
   стяжал я, но парки ревнивы, жестокий Плутон
   похитил в самом расцвете стремлений
   глашатая муз...

   - Это ты сочинил?
   - Ты угадал. Мне пришлось видеть его однажды. Помнишь,  мы  встретились
тогда с тобой впервые на приеме Юлии Домны?
   - Прекрасно помню.
   - Я решил, что украшу скромную гробницу Оппиана мраморной доской. Какой
это был красивый юноша! И вот от него ничего  не  осталось,  кроме  горсти
праха. Думал ли он,  читая  стихи  перед  августой,  что  в  Анасарбе  уже
поджидает его чума?..
   - О ловле птиц он писал довольно остроумно, -  снисходительно  похвалил
Скрибоний. - Откуда у него, такого молодого, были  эта  точность  глаза  и
чувство природы?
   -  Гробница  его  из  грубого  камня,  под  кипарисами,  -  рассказывал
Вергилиан. - Так и подобает лежать  любимцу  муз.  Там  охотно  показывают
проезжающим могилу поэта, но никто и в руках не держал поэму  об  охоте...
Впрочем, ты обещал найти свои стихи, Скрибоний.
   Стихотворец порылся на столе в кусках папируса  и  протянул  Вергилиану
навощенную табличку. Тот прочел вслух:

   Торгаш поставляет негодное масло,
   погас наш светильник...
   Как в Скифии, хладом повеяло в термах...

   - А дальше?
   - Это все.
   - "Погас наш светильник..." - повторил Вергилиан.
   - Лучше прочти что-нибудь свое, -  попросил  Скрибоний.  -  Как  это?..
Позволь...

   Когда нас обманет все, что мы блаженством считали
   в любимой, бессмертье ее, а прахом лишь оказалось...

   В это время на лестнице послышался смех, потом шум  ссоры.  Можно  было
догадаться, что смеется молодая женщина. Но хриплый мужской голос произнес
обычные в гостинице слова:
   - Мы все заплатим тебе завтра сполна, акула!
   Вергилиан приоткрыл дверь. По ступенькам лестницы  спускались  какие-то
люди в  сопровождении  Симона.  Спор  хозяина  с  постояльцами  постепенно
затихал.
   - Что это за грубияны? - спросил Вергилиан.
   - В гостинице остановились бродячие комедианты.
   Мы стали пить вино из принесенных Исидором оловянных кубков.  Вергилиан
морщился. Скрибоний состроил ужасную гримасу.
   - Вот уже третий день у меня расстроен желудок.
   Мне  показалось,  что  после  разговоров  о  стихах  раздалось   свиное
хрюканье.
   - Филострат в Риме? - спросил Вергилиан.
   - В Риме.
   - Приходилось тебе видеть Минуция Феликса?
   - Однажды встретил его в книжной лавке Прокопия. Но поговорить с ним не
удалось.
   Филострат  был  моим  старым  знакомцем,  а  о  Феликсе  я  слышал   от
Вергилиана, что этот оратор, выступающий  в  судах,  по  своим  убеждениям
христианин, хотя и предпочитает скрывать свои христианские настроения.



4

   Само собой разумеется, что  в  Риме  мы  поселились  в  доме  сенатора,
недалеко от садов Мецената.  Мне  отвели  место  в  опочивальне  какого-то
древнего старца, бывшего педагога, доживавшего свои дни на покое. Впрочем,
спальня Вергилиана немногим отличалась от нашей, и в ней  тоже  ничего  не
было,  кроме  узкого  ложа,  небольшого  мраморного  стола   с   бронзовым
светильником в виде корабля и ларя для свитков.
   Старец будил меня на заре, требуя новых рассказов о путешествии. День в
Риме вообще начинался весьма рано - криками продавцов  хлеба  и  пастухов,
доставляющих на ослах сыр и молоко с соседних гор. Потом где-то поблизости
начинали  греметь  кузнечные  молоты,  и  одновременно  раздавался  шум  в
соседней школе, подобный гудению пчел в улье. Но вскоре его  заглушал  рев
толпы, собравшейся поблизости по поводу какого-нибудь скандала.
   С утра до позднего  вечера  я  бродил  по  Риму  с  Вергилианом  или  в
одиночестве, если мой покровитель был занят своими  делами.  После  нашего
скромного города и даже по сравнению с Антиохией все  казалось  мне  здесь
грандиозным. Я поднимался на Капитолий,  смотрел,  как  пылает  неугасимый
огонь в круглом храме Весты,  гулял  в  прекрасных  садах,  полных  редких
статуй, а в термах  Антонина  или  под  портиком  Европы  встречал  тысячи
праздных мужчин и  благоухающих  духами  женщин.  С  утра  до  вечера  там
слышался беспрестанный шорох сандалий.
   Несмотря на свои болезни, вскоре нас посетил Скрибоний, видимо  не  без
смущения вступивший в  огромный  дом  сенатора,  построенный  из  розового
кирпича, с мраморными украшениями. Покои в сенаторском жилище были обширны
и  покрыты  живописью.  По  большей  части  то  были  не  особенно  хорошо
исполненные сцены из "Илиады". Я уже не раз рассматривал  все  это.  Ахилл
оплакивал смерть Патрокла с поднятыми к небесам очами, хотя  лицо  его  не
выражало при этом никакой печали. Гектор прощался с  Андромахой,  держа  в
руках огромный шлем с  прорезями  для  глаз.  А  далее  тянулись  гирлянды
неправдоподобных роз, летали крылатые гении, плясали девы в легких розовых
и голубых одеждах, слишком красиво обрисовывающих ноги. Опираясь на посох,
на них смотрел молодой пастух, а у его ног белели две овечки,  симметрично
повернув головы в разные стороны...
   Вергилиан встретил друга наверху каменной  лестницы  и  широко  раскрыл
объятия, приглашая его подняться. Я видел, как Скрибоний проскользнул мимо
Теофраста, наглыми глазами смотревшего на старенькую тунику поэта.
   Помещение, где обитал Вергилиан днем, походило на таблинум.  Повсюду  -
на полках, полузакрытых синей завесой,  на  широком  мраморном  столе,  на
особых подставках из черного дерева - лежали  свитки.  В  нише  находилось
мягкое волосяное ложе, тоже обитое синей материей. Здесь  поэт  работал  и
принимал друзей.
   Когда  Скрибоний   опустился   в   тяжелое   кресло   с   перламутровой
инкрустацией,  рабы  принесли,  под  наблюдением  Теофраста,  запечатанную
амфору с вином и серебряные чаши. Одна из них  предназначалась  для  меня.
Мне неоднократно доказывали, что небольшое количество вина,  разбавленного
горячей водой, полезно  для  здоровья.  Рабы  ушли  и  снова  вернулись  с
яствами. На столе оказались колбасы, пшеничные хлебцы в плетеной  корзине,
козий сыр на деревянном блюде, а на серебряном - жареное мясо; кроме того,
нам подали блюдо смокв и три  миски  с  похлебкой,  сваренной  из  куриных
потрохов с ароматическими травами. Перешептываясь между  собой  о  чем-то,
служители установили все это на столе. Затем Теофраст откупорил амфору и с
презрением наполнил чашу гостя  благоухающим  вином.  Соединение  красного
виноградного  сока  с  серебряным  сосудом  полно  благородной  и  древней
красоты, и вино вдруг приобретает от позолоченной чаши янтарный оттенок.
   Скрибоний с видимым удовольствием отпил глоток.
   - Отличное вино. Такое веселит человеческое сердце.
   Вергилиан разбавил мою и свою чаши горячей водой из серебряного сосуда.
   - Но особенных причин для радости как будто бы нет, - рассмеялся он.
   - Не понимаю тебя, - обернулся к нему Скрибоний.
   - Разве ты не слышал о том, что происходит на Дунае?
   - Что там стряслось?
   - Будто бы варвары вновь угрожают римским пределам.
   - Ах, они угрожают римским пределам с  тех  пор,  как  я  существую  на
свете, и даже значительно раньше!
   Вергилиан  движением  руки  отослал  прислуживающего  раба,   стремглав
бросившегося к выходу.
   - Неужели тебя не беспокоит, Скрибоний, что Риму  будет  нанесен  новый
ущерб?
   - Если пострадают виноградники, то я возражаю.
   - Ты вечно шутишь. А я иногда спрашиваю себя: что будет  с  нами,  если
варвары победят Рим?
   - Хотел бы я посмотреть на эту любопытную картину.
   - Но  ведь  тогда  все  погибнет  от  огня  и  меча!  Академии,  храмы,
библиотеки, даже твои стихи.
   - Пусть погибают, все равно мне от них мало пользы.
   - А Рим?
   - О Риме нам трудно с тобой говорить.
   - Почему? - удивился Вергилиан.
   - Потому, что мы с тобой кровно  заинтересованы  в  его  существовании.
Уверяю тебя! Ты помогаешь дядюшке торговать кожами и надеешься получить от
него наследство, а я жду случая разбогатеть,  если  мои  стихи  понравятся
какой-нибудь старой вдове. Поэтому мы всегда  будем  утверждать,  что  наш
порядок жизни самый справедливый, а варвары - злодеи.
   - Но ты замечаешь все-таки, что в воздухе чувствуется какая-то тревога?
Как  бы  первые  порывы  ветра?   Предчувствие   бури?   Римский   корабль
содрогается...
   - Поэтичное сравнение республики  с  кораблем  несколько  устарело.  От
подобных метафор наши стихи утеряли свежесть. Я  считаю,  что  нет  причин
волно