днем рождения, и была бы у меня тессера.
   Тессерой называется в Риме оловянный кружок, дающий  право  на  вход  в
цирк или на получение продовольствия  во  время  бесплатных  раздач  хлеба
населению.
   Но цирк шумел, как огромный  каменный  улей,  весь  в  розоватом  свете
чудовищного по величине, напоминающего о закатном небе пурпурового навеса.
Он  спасал  сидевших  на  мраморных  скамьях  зрителей  от  немилосердного
весеннего солнца. Мне показалось, что даже монументальные камни  дрожат  и
сотрясаются от рукоплесканий и криков, когда двухсоттысячная  толпа  стала
приветствовать торжественное прохождение колесниц на арене  перед  началом
состязаний.
   Внизу, где был расположен так называемый подий  -  места  для  почетных
зрителей, сидели сенаторы и какие-то чужестранцы в усыпанных  драгоценными
камнями, ярких одеждах. Стало уже известно, что  в  цирке  присутствует  и
Соэмида, сирийская красавица, удостоившая Рим  своим  посещением.  Все,  в
особенности женщины, завистливые к чужой красоте, с любопытством искали  в
толпе прославленную блудницу.
   Мы с Вергилианом не без труда протолкались на свои места, расположенные
сразу же над подием. Отсюда было прекрасно видно все,  что  происходит  на
арене. Только что началось шествие колесниц. Возницы в голубых  и  зеленых
коротких туниках, стоя в легких, но прочных двухколесных  тележках,  одной
рукой натягивали  ременные  вожжи,  а  другой  посылали  толпам  воздушные
поцелуи. В эти минуты они чувствовали себя в центре внимания всего мира. С
верхних ярусов женщины бросали им цветы, покорно падавшие к ногам лошадей,
на песок арены. На самом  верху,  где  уже  было  близко  небо,  суетились
корабельщики  императорского  флота,   на   обязанности   которых   лежало
натягивать пурпуровый навес, дававший спасительную тень и прохладу.
   Цирк потрясали крики:
   - Акретон! Гирпина!
   Оглядывая с надменной улыбкой это множество обезумевших людей, Акретон,
краса цирковых состязаний, небрежно махал голубым платком над головой.  Он
был  пресыщен  победами,  любовью  красивых  женщин,  славой,  богатством.
Четверка вороных испанских коней с белыми отметинами  на  лбу  и  розовыми
ноздрями промчалась  по  арене,  повинуясь  едва  заметному  движению  его
пальцев, державших вожжи...
   Я нашел среди сенаторских бород нежное лицо  Соэмиды.  Она  смотрела  с
таинственной улыбкой на возницу, и никто не знал, какие мысли возникают за
ее высоким лбом, отягощенным прической из сложенных в виде  короны  черных
кос, украшенных жемчугами.
   Я рукоплескал вместе со всеми, но, как это ни странно, цирковое шествие
оставляло меня в глубине души холодным. Может  быть,  потому,  что  судьба
назначила мне жить в мире книг, где царит вечная тишина.
   Вдруг Вергилиан встал и показал пальцем на подий:
   - Смотри - там сидит сенатор Дион Кассий, привезший сообщение о победах
императора. А рядом с ним... Знаешь, кто рядом с ним?
   - Кто?
   - Отгадай!
   - Откуда мне знать! Я ничего не вижу за головами людей!
   - Трибун Корнелин. Твой обидчик...
   Я приподнялся, чтобы  лучше  видеть.  Действительно,  трибун  с  Дионом
Кассием находились  на  почетных  местах.  Значит,  Корнелин  не  прозевал
случая, чтобы обратить на себя благосклонное внимание августа. Он  смотрел
на арену с огромным интересом. Возможно, что  особенно  располагал  его  к
этому оказываемый почет.
   Немного выше восседал наш карнунтский знакомый Виктор. У меня почему-то
сжалось сердце, когда я увидел, что рядом с ним находится девушка в  синем
покрывале. Грациана тоже была в цирке! По другую сторону от нее  сидел  не
кто иной, как наш друг  Наталис  и  что-то  нашептывал  на  ухо.  Грациана
улыбалась. Напрасно Вергилиан делал ей знаки, она не видела нас.
   Верхние ярусы скамей были в тумане  человеческих  испарений.  Там,  под
самым навесом, располагалась городская беднота  -  башмачники  и  продавцы
бобов, позолотчики и корабельщики,  каменщики  и  могильщики.  Много  было
среди них людей, которые вообще не занимались  никаким  ремеслом,  а  жили
подачками или случайной работой, ели на обед вареный  горох,  а  спали  на
охапке соломы, и эту неприглядную жизнь им скрашивали только цирк и игра в
кости.  Они  уже  с  утра  заполнили  верхние  скамьи,  приходили  сюда  с
подушками, набитыми травой, так как были цирковыми завсегдатаями  и  знали
по опыту, что трудно высидеть с утра до захода солнца на каменной  скамье.
Здесь пахло потом и чесноком, люди говорили на грубом  языке  Субурры,  но
никто лучше этих любителей зрелищ не мог  разобрать  достоинства  Гирпины,
хотя порой у них не было даже сестерция,  чтобы  поставить  на  совершенно
верную квадригу.
   Я смотрел широко раскрытыми глазами на все, что  меня  окружало,  -  на
квадриги и на зрителей, на приготовления к ристаниям и на  ссоры  соседей,
мешавших друг другу видеть со всем удобством арену. Но мне показалось, что
толстый римлянин обернулся и что-то сказал Корнелину, и  тот  стал  искать
глазами   Виктора   на   скамьях,   вытягивая   голову.   Итак,    фортуна
благоприятствовала трибуну на полях сражений, и парфянская стрела, которой
мы грозили Грациане, не поразила его! Соседями  Корнелина  были  почтенные
люди. Они обращались к трибуну с какими-то вопросами, и прославленный воин
отвечал им с достоинством.
   Все занимало меня. Вергилиан явно скучал, и даже появление Грацианы его
не взволновало. Что ему еще было нужно?  Или  сердцем  поэта  окончательно
завладела прелестная Делия? Но я уже сам познал  власть  женского  тела  и
мысленно сравнил девушку из Карнунта и  танцовщицу.  Грациана  была  почти
ребенок, еще, может быть, не проснулась от детских снов, Делия  же  пылала
всем своим существом... Однако я знал, что  если  бы  вместо  колесниц  на
арене  состязались  гладиаторы  и  если  бы  победитель,   попирая   ногою
поверженного противника, ждал с мечом в  руках,  как  народ  решит  судьбу
побежденного, то Грациана опустила бы  вниз  большой  палец,  требуя  этим
римским  жестом,  чтобы  несчастного  добили.  А  Делия,  может  быть,  не
поступила бы так... Как понимал свою любовь к танцовщице Вергилиан? У меня
самого не было большого опыта в этой области.  Любовь  представлялась  мне
каким-то смутным чувством, которое заставляет сильнее биться  человеческое
сердце, пробуждает в  нем  желания.  Вероятно,  проще  всего  это  чувство
воспринимают такие, как Корнелин. Я имел случай наблюдать за его жизнью во
время службы в легионе и понял, что он  рассудительный  человек,  знающий,
чего хочет, и почти всегда достигающий своей цели. Но время от  времени  я
смотрел туда, где сидела Грациана, и ее белокурые волосы напомнили  мне  о
Маммее.
   Наконец кончилось торжественное шествие, утихли  приветственные  крики.
Томительно пропела труба. Цирк затихал постепенно, готовясь  к  волнующему
зрелищу. И вот в дальнем конце арены разом отворились при  помощи  особого
хитроумного приспособления двенадцать широких ворот, и двенадцать  квадриг
- шесть голубых и шесть зеленых - вырвались на арену  с  такой  быстротой,
что спицы колес  превращались  в  сплошные  круги.  Перевитые  ремнями  из
предосторожности, на случай падения, возницы только благодаря  многолетней
привычке могли устоять на несущихся  колесницах.  На  головы  у  них  были
надеты предохранительные кожаные шапки, похожие  на  шлемы  воинов,  а  за
пояса заткнуты ножи, чтобы в случае катастрофы в одно  мгновение  отрезать
привязанные вожжи и тем спасти свою  жизнь.  Но  в  минуты,  когда  двести
конских копыт упруго били в песок арены, вероятно, никто из этих  отважных
людей не думал о смерти.
   Цирк ревел от восторга. Я слышал, как соседи  говорили,  что  давно  не
было таких  упоительных  состязаний.  Казалось,  что  сами  кони  понимают
важность  события:  взволнованные  происходящим,  опьянев  от   криков   и
понуканий, они со злобой косили глаза на соперников.
   На поворотах, когда квадриги с размаху  огибали  мету,  колеса  глубоко
врезались в песок. Но все обходилось благополучно, квадриги  снова  летели
вперед, весело щелкали бичи, и неистовство в цирке увеличивалось с  каждой
минутой. Опытные возницы делали все  от  них  зависящее,  чтобы  сохранить
спокойствие и беречь силы для решительного мгновения.
   Уже начинался последний, седьмой круг. Крики на скамьях превратились  в
сплошной вой. Зрители скрежетали зубами, вскакивали с  мест,  взлезали  на
мраморные сиденья, а соседи сталкивали их оттуда, так как эти  обезумевшие
люди мешали видеть арену. Взоры всех были обращены на Акретона, на лучшего
возницу голубых, любимца не только красивых женщин, но и черни.
   Результат состязаний зависел от седьмого поворота. Нужно  было  сделать
его у самого края меты, чтобы по возможности сократить  расстояние  и  тем
выиграть драгоценное время; здесь имела  значение  каждая  пядь  земли,  и
зрители были уверены, что  в  последнее  мгновение  Акретон,  как  всегда,
неподражаемым  рывком  вылетит  вперед  и  вырвет  победу  у  Арпата,   не
отставшего от него ни на шаг со своей страшной серой четверкой.
   Но все добрые пожелания были на стороне чернокудрого каппадокийца.
   - Акретон! Акретон!
   Казалось,  люди  забыли  обо  всем  на  свете;  в   цирковых   страстях
растворились горе и любовь, государственные дела и заботы; всех  одинаково
обуревали жажда быстроты и желание победы, и в этом чувстве  потомственный
сенатор ничем не отличался от простого поденщика, а  возницы  были  в  эти
мгновения важнее консулов и даже императора.
   В подии, недалеко от Корнелина, жена Квинтилия, золотоволосая, завитая,
как барашек, Лавиния,  не  имела  больше  сил  сдерживать  свое  волнение,
поднялась с места и ломала пальцы. Должно быть, она ничего не видела перед
собой, кроме четверки вороных  коней  и  того,  кто  правил  ими  с  таким
неподражаемым искусством.
   Сенатор Квинтилий, величественный и  благообразный,  как  и  полагается
быть представителю его сословия, всячески успокаивал супругу:
   - Не волнуйся, мое  сокровище!  Ведь  мы  же  ничего  не  поставили  на
Акретона!
   - Акретон! Гирпина! - гремело под пурпуровым навесом.
   Один богатый торговец предлагал другому:
   - Пять тысяч сестерциев против одной тысячи за Гирпину!
   Но второй не соглашался на такой заклад.
   Вдруг на какое-то мгновение в цирке  наступила  мертвая  тишина,  потом
сразу же тысячи людей заревели от ужаса:
   - Акретон!
   Гирпина круто огибала мету, почти распластавшись по  земле.  Но  правое
колесо квадриги Акретона  зацепилось  за  левое  колесо  Арпата  и,  точно
пущенное рукой дискобола, отлетев весьма  далеко  в  сторону,  завертелось
волчком на арене. Трудно было охватить разумом, что  там  происходит.  Над
ареной уже дымились облака пыли, поднятой квадригами...
   Видимо, Акретон не успел в это страшное мгновение обрезать вожжи, его с
размаху ударило головой о камень меты, и тогда четверка обезумевших  коней
потащила тело прославленного  возницы  по  арене.  Конец  оси  без  колеса
вздымал фонтаном песок. Труп Акретона  прыгал  жалкой  куклой  на  вожжах.
Когда наконец цирковым служителям удалось остановить распаленных  лошадей,
дрожащих  как  в  лихорадке,  от  прекрасного   Акретона   остался   мешок
переломанных костей. Кожа с лица была сорвана, и на  этой  кровавой  маске
страшно белели оскаленные зубы. Все это случилось  перед  нами,  от  ужаса
Вергилиан закрыл рукой лицо.
   Гирпина вздрагивала мелкой дрожью  и  вдруг  заржала,  точно  призывала
своего погибшего господина...
   Когда потом префект цирка опрашивал свидетелей, никто не мог рассказать
толком, каким образом сорвалось колесо. Как  и  предполагали  зрители,  на
некотором расстоянии от меты  Акретон  вырвался  вперед,  чтобы  захватить
удобное место для последнего  поворота.  Но  его  соперник,  звероподобный
Арпат,  про  которого  ходили  слухи,  что  он  занимается  магией,  чтобы
увеличить власть над лошадьми, выкрикнул  какое-то  одному  ему  известное
слово, и серые кони, по-кошачьи  прижав  уши,  из  последних  сил  ударили
подковами в землю. В это мгновение и произошел ужасный случай с колесом.
   Всеобщее волнение было так велико, что никто  не  обращал  внимания  на
Лавинию, рвавшуюся в слезах на арену.
   Только супруг удивлялся ее впечатлительности.
   - Я всегда говорил, что женщинам не следует  посещать  цирк,  -  ворчал
достопочтенный Квинтилий.
   Некоторое  время  на  арене  еще  продолжалась  суета.  Но,  не   теряя
драгоценного времени, цирковые рабы привычно засыпали  кровь  песком.  Уже
новые двенадцать квадриг готовились принять участие в состязаниях.



5

   Второй заезд закончился вполне благополучно победой достойнейшего,  так
же и третий. Но после пережитого зрелище уже не  захватывало  зрителей,  и
люди удивлялись, почему пустили первой квадригу Акретона.  Однако  знавшие
всю подноготную жизни знаменитого возницы рассказывали с  огорчением,  что
он сам захотел выступить  первым,  чтобы  поскорее  встретиться  с  некоей
сенаторшей, томившейся от страсти.
   Во время четвертого заезда Вергилиан не  раз  оборачивался  с  каким-то
внутренним беспокойством в ту сторону, где находились карнунтский торговец
с дочерью. Он даже выразил желание говорить с ними.
   - Досадно, что они сидят так далеко и не видят нас.
   Мне показалось, что в данном случае его интересует не столько  разговор
с Виктором, сколько желание перекинуться словом с Грацианой.  Я  предложил
помочь ему:
   - Хочешь, я поднимусь к ним и  скажу,  чтобы  Виктор  подождал  тебя  у
выхода из цирка?
   - Сделать это довольно затруднительно, - в  нерешительности  проговорил
Вергилиан.
   - Ничего нет проще.
   Во  время  приготовлений  к   следующему   состязанию   зрители   шумно
разговаривали, спорили о достоинствах того или  иного  возницы.  По  рядам
ходили продавцы сладостей и  прохладительного  питья.  Женщины  обмахивали
веерами из павлиньих перьев  разгоряченные  лица.  Соседи  нашептывали  им
нежные слова, а мужья,  сидевшие  рядом,  взвешивали  шансы  квадриги,  на
которую они ставили в этом заезде. Я с трудом пробирался к Виктору,  и  не
один обругал меня невежей за то, что наступаю людям на ноги.  Но  в  конце
концов я благополучно добрался до своей цели и передал карнунтскому жителю
просьбу Вергилиана. Я видел, как оживилось лицо Грацианы при  этом  имени.
Трагическая гибель Акретона не произвела на девушку большого  впечатления.
Да, это была мраморная красота! Я показал, где сидит Вергилиан, и,  увидев
поэта, она приветствовала его, подняв руку и шевеля пальцами. Поэт стоял и
махал  издали  свернутым  в  трубку  свитком.  Я   знал,   что   это   был
многострадальный Сенека.
   Наталис обрадовался, узнав о присутствии поэта.
   - Мне тоже надо бы  встретиться  с  Вергилианом.  Как  хорошо,  что  ты
разыскал нас, друг! Но к чему тебе возвращаться на старое место и  слушать
со всех сторон нелестные оклики? Оставайся с нами!
   Мне этого очень хотелось. Я скромно уселся рядом  с  африканцем,  а  он
продолжал развлекать Грациану, не обратившую на меня никакого внимания:
   - Теперь посмотри в другую сторону. Видишь человека  с  круглой  черной
бородой? Это Филострат.
   - Тоже банкир?
   - Нет, он написал книгу об Аполлонии.
   - В Карнунте так звали одного виноторговца.
   - Это совсем другой Аполлонии. Сейчас, пожалуй, ритор - самый известный
человек в Риме.
   Можно было понять, что книги мало интересуют девушку. У нее  был  такой
вид, точно она ждала чего-то, что вот-вот должно случиться в ее жизни.
   Виктор расспрашивал меня о Вергилиане и почему-то вздыхал. Я  рассказал
обо  всем,  что  его  могло  интересовать.  Из  беседы   выяснилось,   что
карнунтский житель перебрался с дочерью и всеми своими домочадцами в  Рим.
Однако Виктор жаловался, что переезд в Италию не  оправдал  его  надежд  -
дела здесь не налаживались, мешали более ловкие конкуренты.
   - В Карнунте все было просто. Я закупал у варваров необработанные кожи,
дубил их и перепродавал в Аквилею за  наличные.  Там  их  с  удовольствием
брали римские и антиохийские купцы. А в Риме торговля происходит так,  что
товаров не видит ни продающий, ни покупающий, и они, может быть,  даже  не
существуют в природе,  а  только  обозначены  на  доверенности.  На  таких
торговых операциях люди при умении делаются миллионерами,  а  при  неудаче
разоряются.
   Наталис не переставал посвящать Грациану в тайны римской жизни:
   - Смотри! Вот Лавиния пробирается к выходу  в  сопровождении  служанки.
Быть может, она хочет поплакать над трупом несчастного Акретона...
   Девушка с удивлением посмотрела на собеседника.
   - Всего лишь три дня тому назад Акретон присутствовал на моей  пирушке,
и Лавиния возлежала рядом с ним!  И  такой  трагический  конец!  Хотя  кто
знает, что ждет нас самих завтра...
   - Рядом с Акретоном возлежала Лавиния?
   - Это происходило у меня в доме. Вот этот юный сармат тоже посетил  мой
праздник вместе с Вергилианом.
   - Ты хорошо знаешь поэта, - вздохнул опять Виктор, - каковы  его  планы
на будущее?
   Я должен был сказать, что об этом мне ничего не известно. Торговец  еще
раз вздохнул.
   В разговор вмешался болтливый Наталис:
   -  Ах,  Вергилиан...  Очаровательный   собеседник   и   какой   изящный
стихотворец! Но мечется из Рима в Александрию, из Александрии  в  Афины  и
все чего-то ищет, и сам не знает чего... А каким образом  поэт  стал  тебе
известен, дорогой Виктор?
   - Он два раза приезжал в Карнунт, закупал кожи для сенатора Кальпурния.
   - О, я и забыл, что он занимается, помимо всего прочего,  коммерческими
операциями! Хотя, кажется, мало смыслит в этом.
   Но, вероятно, Грациану интересовали  не  столько  торговые  способности
Вергилиана, сколько его умение с нежностью заглядывать в женские глаза...
   Ристания закончились.  Зрители  стали  шумными  потоками  спускаться  к
выходу. Я увидел, что Корнелин, бесцеремонно расталкивая людей,  старается
пробраться к Грациане. Толпа то оттесняла его от цели, то рассеивалась  на
мгновение, и тогда трибуну  удавалось  приблизиться  к  нам  на  несколько
шагов. Наконец Корнелин ухватил торговца за полу тоги.
   - Приветствую тебя, почтенный Виктор!
   Карнунтец обернулся.
   - Не узнаешь трибуна Корнелина?
   - Нет, не узнаю.
   - Клянусь Геркулесом! Я присутствовал на пире в честь Цессия Лонга.
   - Теперь вспомнил. Рад видеть тебя.
   Может быть, Корнелину тоже хотелось беседовать с Грацианой, а не с этим
скучным торговцем, ее отцом, но поступить так запрещало римское  приличие.
Грациана с удивлением смотрела  на  незнакомого  человека,  не  подозревая
даже, что это тот самый воин, который написал ей про парфянскую стрелу.
   Но разговаривать в этой невероятной давке было  затруднительно.  Каждый
спешил к выходу, чтобы поскорее вернуться домой к ужину.  Со  всех  сторон
нас  толкали  грубияны,  обмениваясь  замечаниями   по   поводу   цирковых
состязаний:
   - Какое несчастье! Бедный Акретон!
   - Скажи лучше - бедная Лавиния!
   - Приглашаю сегодня к себе... Будет Арпат.
   - Ну, с этим не побеседуешь!
   - Найдешь у меня и других.
   Откуда-то появился Квинт Нестор, уже успевший познакомиться с  Виктором
по какому-то торговому делу.
   - Виктор, мне нужно с тобой переговорить... - начал куратор,  но  юркий
человечек с навощенной табличкой в руке вцепился  в  него  и  стал  что-то
шептать на ухо.
   Нестор протестовал:
   - Нет, двенадцати процентов недостаточно...
   Всюду у куратора  были  знакомцы,  и  немедленно  завязывались  деловые
разговоры с записями на навощенных табличках, с подсчетом процентов.
   Корнелин не спускал глаз с Грацианы.  Ее  редкая  красота  не  казалась
особенно соблазнительной в сравнений с прелестями  многих  других  женщин,
которые были около нас. Но я подозревал, что при виде" девушки  у  трибуна
возникали серьезные намерения. По мнению таких, как  он,  женщина  создана
для  продолжения  рода.  Одна