не ничего не оставалось, как подойти поближе.
   Толстяк проговорил, с явным неудовольствием теребя русую бороду:
   - Ты, говорят, каллиграф?
   - Я скриба.
   - Именно потому тебя и  купил  хозяин.  Но  мне  сказали,  что  у  тебя
строптивый характер. Так вот, для того чтобы ты понял, что шутить здесь не
положено даже искусным каллиграфам, ты сначала поработаешь в копях, и если
окажешь во всем повиновение, то будешь потом вести запись по добыче золота
и писать на папирусе все, что потребуется для куратора.
   Я попытался еще раз заявить, что со мной  поступили  в  нарушение  всех
божеских и человеческих законов, но понял, что это совершенно бесполезно и
что лучше подождать более благоприятных  обстоятельств,  чтобы  добиваться
возвращения свободы.
   Уже почти все рабы  поспешно  отправились  в  положенные  им  места  на
работу. На дворе остались только женщины. Одни из них стали вертеть ручные
жернова,  другие  затопили  очаг,  устроенный  под  открытым   небом   для
приготовления пищи; над огнем висели на высокой перекладине большие медные
закопченные котлы. Слышно было, как  где-то  поблизости  дробили  молотами
руду...
   В дальнем углу двора пара волов, может быть, те  самые,  что  доставили
нас из Диоскуриады, вращали  огромное  скрипучее  колесо  под  наблюдением
сгорбленного и высохшего, как пергамент, старика. Оно приводило в действие
сложное винтообразное приспособление, изливавшее воду в желоб, по которому
струя  стремительно  летела  в  решето,  где  несколько  рабов   промывали
раздробленную руду. Я читал у какого-то  автора,  что  извилистые  ходы  в
рудниках порой упираются в подземные реки и  тогда  приходится  откачивать
влагу, используя ее для промывки золота. Для такой цели и соорудили  здесь
водоотливный  винт,  изобретение  хитроумного  Архимеда  Сиракузского.  Но
сейчас мне было не до поразительных чудес человеческого  гения,  да  и  не
нашлось времени долго рассматривать окружающие предметы. Каст  и  один  из
молчаливых стражей с копьем в руках повели меня,  подталкивая  пинками,  в
грозившую черным провалом пещеру. Вскоре я убедился, что здесь,  находится
вход в самый глубокий из рудников.
   Мы быстро спустились по  выбитым  в  камне  ступенькам  и  очутились  в
темноте.
   - Следуй  за  мной,  -  приказал  Каст,  и  я,  подавленный  всем,  что
случилось, покорно поплелся по подземному проходу.
   Чувствовалось, что земля постепенно опускается под ногами.
   Мало-помалу мои глаза привыкли к мраку, и я мог рассмотреть, что справа
и слева чернели глубокие пещеры, в которых копошились люди. Они занимались
тем, что долбили горную породу, ударяя  деревянным  молотом  по  железному
клину, и кусок за куском отбивали камень. Эти несчастные скорее напоминали
скелеты, чем живых людей, и  почти  все  трудились  полуголыми,  обливаясь
потом и тяжко дыша.
   Нас встретил какой-то человек,  очевидно  наблюдающий  за  работами,  и
что-то сказал Касту. Тот повлек меня в одну из длинных  галерей,  в  конце
которой при свете масляного светильника в глиняной плошке работали двое  -
человек с курчавой головой и  редкой  бороденкой  и  бледный  мальчик  лет
десяти. Каст поговорил с курчавым, и тот даже  изобразил  на  лице  что-то
вроде  улыбки,  а  затем  поманил  меня  рукой.  Неожиданно  он   произнес
по-гречески:
   - Будешь со мной долбить руду.
   Каст стоял и ждал, чтобы посмотреть, как я примусь за работу.  Курчавый
раб, несмотря на весь ужас положения, оказался словоохотливым человеком.
   - Меня зовут Циррат. Так меня и зови. А теперь возьми кирку и ударяй ею
изо всех сил в скалу,  чтобы  пробить  ход  к  руде.  Когда  проход  будет
достаточно широким,  мальчик  пролезет  в  него  и  скажет,  есть  ли  там
золотоносная жила. Он обучен этому делу.  А  потом  куски  руды  дробят  и
промывают. Таким образом в песке находят драгоценные крупинки  золота.  Не
так ли поступает с нами и жизнь?
   Мне не хотелось браться за кирку, но  Каст  с  ненавистью  ударил  меня
ногой в колено. От боли я упал.
   -  Понял,  что  тебе  сказано?  Или  берегись  бича!  А   если   будешь
сопротивляться, наденем на тебя цепи.
   Я взял кирку и со  злобой  сделал  несколько  ударов.  Во  все  стороны
полетели осколки камня.
   - Так и работай, а если не сделаешь положенного урока, тебе не миновать
жестокого наказания. Потом мы выжжем тебе на лбу клеймо  горячим  железом,
чтобы у тебя пропала охота думать о глупостях.
   Когда он ушел, я спросил человека, называвшего себя Цирратом:
   - Кому принадлежат эти рудники?
   - Их взял на откуп у  местного  владетеля  какой-то  богатый  римлянин,
житель Саталы.
   - Давно ты страдаешь здесь?
   - Скоро два года.
   - Недавно.
   - Не говори так! - простонал он, всматриваясь в глубину галереи,  чтобы
убедиться,  не  приближается  ли  Каст.  -  Больше  двух  лет  редко   кто
выдерживает здесь. Надсмотрщики бьют нас немилосердно. Пощады нет  ни  для
кого. Ни праздников, ни передышки. Пока не погаснет  этот  светильник,  мы
будем с тобою долбить камень. А он горит двенадцать часов. Потом  на  наше
место придут другие.
   - А еда?
   - В полдень принесут немного пищи.
   Я  рассмотрел  теперь,  что  вся  спина  у  Циррата  была  исполосована
багровыми рубцами.
   - Как же можно вытерпеть это? - спросил я с негодованием. - Не кирки ли
в наших руках?
   - Тише! Если такие слова услышит Каст, ты пропал.
   - Лучше умереть, чем жить так.
   - Еще хорошо, что мы можем с тобой разговаривать без свидетелей, -  это
облегчает  душу.  А  там,  где  работает  много  рабов,  неизменно   стоит
надсмотрщик с бичом и нещадно бьет каждого, кто промолвит лишнее слово.
   - Тяжко! - вздохнул я.
   - Тяжко, - повторил Циррат, - и нет конца нашим мукам.
   Как бы в подтверждение этих слов где-то по соседству раздался  вой,  от
которого кровь стыла в жилах.
   - Что это? - спросил я.
   - Бьют нерадивого, - шепотом ответил Циррат с искаженным  лицом,  может
быть вспоминая то, что случалось неоднократно и с ним самим.
   Мальчик стал всхлипывать. Я тяжело  дышал,  готовый  размозжить  голову
первому попавшемуся надсмотрщику. Но старик, - а  Циррат  выглядел  совсем
стариком, - прошептал:
   - Зато мы получим награду на небесах.
   - О чем ты говоришь? - не понял я.
   - Христос примет в свое лоно всех страждущих и обремененных.
   Оказалось, что мой сосед по работе был христианином. Об  этих  людях  я
слышал только от своего учителя, у которого  тоже  было  довольно  смутное
представление о новой секте, наполнившей, как  говорили,  весь  мир,  хотя
никто не видел у нас в Томах христианских проповедников.  Но  меня  совсем
иному учил Аполлодор, и в негодовании я воскликнул:
   - Как ты можешь верить в подобные басни?!
   - Истинно так.
   - Кто сказал, что ты получишь награду за страдания?
   - Христос.
   - Это ваш бог?
   - Сын бога. Отец послал его на землю, чтобы искупить грехи людей.
   - Разве это возможно?
   - Для этого он претерпел распятие...
   Я и раньше не мог понять подобных вещей. Но теперь убедился, что  порой
человеческие страдания бывают невыносимыми и тогда люди в отчаянии утешают
себя подобными нелепостями.
   - Ты говоришь о небесах, потому что потерял всякую надежду на  спасение
на земле.
   - Здесь нам нет спасения. Лучше искать пурпуровые улитки или жемчуг  на
дне морском, чем добывать золото.
   Из мрака показался Каст и хмуро оглядел нас.
   - Не празднословить! Или я до тех пор буду  бить  вас,  пока  глаза  не
лопнут!
   Однако за разговорами с Цирратом я не переставал долбить  камень,  и  у
наших ног лежали кучи осколков. Каст посмотрел на руду и снова ушел.
   Так продолжалось целую вечность, потому что  часы  под  землею  тянутся
необыкновенно долго.
   Являлся  Каст,  подозрительно  оглядывал  нас  и  вновь  уходил,  чтобы
надзирать над другими. Время от времени рабы уносили  в  корзинах  выбитую
нами руду. В полдень они принесли нам  в  деревянных  мисках  похлебку  из
чечевицы и вынули из корзины три куска хлеба. Ведь и  глупец,  обуреваемый
жаждой наживы, мог сообразить, что на такой работе надо давать людям  хоть
какую-нибудь пищу! Потом снова крики Каста, удары кирки...
   Когда вечером я вернулся с  другими  в  помещение  для  рабов,  которое
римляне называют эргастулом, то повалился на земляной пол и  тотчас  уснул
как убитый...
   На следующее утро повторилось то же  самое:  грохот  отпираемой  двери,
выход на работу под крики и пинки надсмотрщиков, тяжкая работа с киркой  в
руках в подземной галерее. Но на этот раз Циррат был неразговорчив,  кирка
валилась у него из рук.
   - Что с тобой? - спросил я.
   Вместо  ответа  он  тяжело  опустился  на  землю.   Я   посмотрел,   не
приближается ли Каст с бичом в руках, и склонился над стариком.
   - Или ты занемог?
   Циррат тяжело дышал. Воздух с хрипом клокотал  в  его  груди.  Изо  рта
показались розоватые пузыри. Обтянутые почерневшей кожей ребра  вздымались
от каждого вздоха. Глаза у него закатились, так что были видны одни белки.
   - Что же ты не отвечаешь, отец?
   Но Циррат был мертв. Его страданиям пришел избавительный конец.
   Я не знал, как поступить в данном случае, а мальчик,  очевидно  уже  не
раз наблюдавший подобные случаи, тотчас побежал сообщить о смерти  Циррата
надсмотрщикам. Пришел Каст и, глядя на умершего, проворчал:
   - Старый бездельник!
   Потом  подумал  мгновение,  может  быть,  о  том,  следует  ли  позвать
кого-нибудь на помощь, и покинул меня. Спустя минуту он вернулся  с  одним
из тех рабов, что приносили нам пищу.
   -  Оставь  работу  и  помоги  выбросить  эту  падаль,  -  приказал  мне
надсмотрщик.
   Раб схватил мертвеца за ноги, я -  под  мышки,  и  мы  понесли  труп  к
выходу.
   Каст сказал нам:
   - Волоките его туда, где погребают мертвых. Там вы найдете лопату.
   Мы покинули двор и стали спускаться по  каменистому  склону.  Очевидно,
мой товарищ хорошо знал дорогу. Каст сопровождал нас. Всего в одном стадии
[стадий - древняя мера длины, около 150  метров]  от  рудников  находилось
кладбище, на котором кое-где виднелись свежие  следы  погребений.  Тут  же
лежала тяжелая деревянная лопата с железным наконечником.
   - Копайте по очереди! - сказал Каст.
   Первым приступил к работе  молчаливый  раб.  Когда  он  устал  и  начал
вытирать пот с лица рукавом рваной туники, надсмотрщик крикнул мне:
   - Теперь ты!
   Я взялся за лопату.
   Как я упомянул уже, рудник находился совсем близко, на  покатом  склоне
невысокой горы. Внизу, под кладбищем, рос  колючий  кустарник  и  валялись
обломки  рыжих  скал.  Каст  зевал,  может  быть,  после  бессонной  ночи,
проведенной с какой-нибудь блудницей в соседней таверне. Я  копал,  но  из
головы у меня не выходила мысль о спасении.
   Почему Каст решился отправиться на кладбище, не взяв с  собой  стражей?
Ему не приходило на ум, что  мы  можем  с  этим  рабом  убежать  в  разные
стороны? Ведь тогда одному из нас  удалось  бы  спастись.  Птицелов  плохо
соображал после вчерашней попойки или вообще не  был  наделен  от  природы
большой сообразительностью? Одна за другой мелькали мысли...
   Вдруг  что-то  привлекло  внимание  надсмотрщика  на  руднике,   и   он
отвернулся. Дальше все произошло в мгновение ока. Я решился  на  отчаянный
шаг  и  ударил  злодея  по  голове  лопатой.  Послышался  короткий   хруст
проломленного черепа. Каст упал, обливаясь кровью... Он успел повернуть ко
мне лицо, и я перехватил его последний, исполненный ужаса взгляд...
   - Бежим! Бежим! - страшным голосом позвал я раба.
   Но тот, не произнесший за все время ни единого  слова,  был,  вероятно,
глухонемым или не понимал греческого  языка,  потому  что  не  двинулся  с
места. Я побежал в кустарник, надеясь найти там  какое-нибудь  укрытие  от
преследования, и уже в кустах оглянулся. К моему изумлению, раб с  яростью
бил лопатой по трупу Каста. У меня не было времени, чтобы далее  наблюдать
эту сцену.
   Вероятно, поведение раба и спасло меня от преследования. Прибежавшим на
место убийства надсмотрщикам и в голову не пришло, что Каста  убил  другой
человек, и пока выяснились все  обстоятельства  происшествия,  я  был  уже
далеко...
   Не знаю, что сталось с глухим. Вероятно, его тут же казнили, а я бродил
по лесу весь день и всю ночь, питаясь лесными плодами и не забывая  ни  на
мгновение, что пролил человеческую  кровь.  Но  когда  вспоминал  страшные
глаза Каста, полные холодной жестокости, мне казалось, что я  не  человека
убил, а раздавил какое-то злое насекомое.
   Уснув на несколько часов в укромном месте, я  снова  пустился  в  путь,
узнавая по всяким признакам дорогу, по которой мы поднимались  в  горы,  и
надеясь, что таким образом я снова попаду в Диоскуриаду и, может быть, еще
захвачу в порту корабль Поликарпа.
   На второй день я пришел в город весь оцарапанный колючками, с  избитыми
ногами, опираясь  на  посох,  в  который  я  превратил  найденный  в  лесу
увесистый сук. Но я опасался пойти на базар, чтобы не попасться  на  глаза
надсмотрщикам Лупа. Крадучись, переходя из одного  переулка  в  другой,  я
добрался наконец до порта, где у берега бросили  якорь  торговые  корабли.
Повсюду бродили корабельщики и зеваки, из таверн доносился  вкусный  запах
жареной рыбы. Я спросил одного из прохожих:
   - Не знаешь ли ты, где  стоит  в  порту  корабль,  который  принадлежит
Поликарпу?
   - Поликарпу? - переспросил человек с косматой рыжей бородой, росшей как
рогожа вокруг широкого лица. - Полагаю,  что  ты  найдешь  его  по  другую
сторону башни. Корабль грузится, чтобы, отплыть в Синопу.
   И незнакомец широким  жестом  жилистой  руки  показал  место,  где  мог
находиться  корабль.  Я  поблагодарил  и  побежал,  едва  сдерживая   свое
волнение, в указанном направлении.
   Меня не  обманули.  Некоторое  время  спустя  я  уже  заметил  Диомеда,
опиравшегося о борт одного из кораблей и взиравшего с печальным  видом  на
портовую суету. Рабы носили с берега по гибким доскам амфоры. В них  было,
как я узнал потом, светильное масло.
   - Диомед! - крикнул я.
   - Скриба! - радостно поднял он руки.
   Я подбежал к кораблю и стал укорять патрона за то, что он так  постыдно
предал меня, и тут невольно слезы полились из моих глаз. Но Диомед  каялся
передо  мной,  ссылаясь  на  свою  растерянность  в  связи  с   пережитыми
волнениями, и просил простить его, обещая мне впредь заменить отца.
   - Ты же знаешь, - плакался он, - что я потерял  все  свое  состояние  и
даже корабль. Я теперь нищий и не знаю, как доберусь до дому и  что  скажу
своей несчастной супруге...
   Он лицемерил.  По  правде  говоря,  у  Диомеда  еще  осталось  довольно
богатства, чтобы не просить подаяния с протянутой рукой, но в те минуты  я
готов был извинить людям все  на  свете,  радуясь  своему  освобождению  и
рассказывая патрону о том, что я испытал за эти два дня. А ведь они  могли
превратиться в долгие, страшные годы.
   В это время к нам подошел благообразный Поликарп.
   Он тоже,  вероятно,  чувствовал  свою  вину  передо  мной,  потому  что
предложил:
   - Чего же ты ждешь! Взойди на корабль и отдохни после выпавших на  твою
долю бедствий!
   Я  не  заставил  себя  долго  просить.  Наутро  корабельщики  закончили
погрузку и подняли парус. Возблагодарив небеса за  спасение,  мы  покинули
Диоскуриаду.



7

   Корабль  Поликарпа  назывался  "Африка".  Благодаря  всяким  счастливым
обстоятельствам мы в  короткий  срок  достигли  на  нем  Синопы  и  оттуда
направились  в  Византии.  Диомед,  надеявшийся  с  каким-нибудь  попутным
кораблем вернуться в Томы, сошел там на берег, а мы поплыли в Фессалонику.
Корабль вез в этот город различные товары.
   Фессалоника - большой торговый город, но  Поликарп  не  задерживался  в
нем, так как "Африка" должна была доставить в Лаодикею  Приморскую  горное
масло для светильников.  В  некоторых  областях  Кавказа  его  добывают  в
огромном количестве из земли, и оно очень ценится в Антиохии, где лавки  и
даже улицы освещены в ночное время, как днем. Поспешность Поликарпа вполне
соответствовала моим планам, однако  я  все-таки  успел  не  без  волнения
посмотреть на Олимп, блиставший в отдалении своей белоснежной вершиной,  и
вспомнил безбожные речи Аполлодора, который, выпив вина, имел  обыкновение
утверждать, что все рассказы о богах - только глупые  басни,  рассчитанные
на доверчивых людей, и что на Олимпе не находится места  даже  для  орлов,
потому что гора бесплодна и непригодна для живых существ.
   Снова мы пустились в путь, и на  этот  раз  он  лежал  среди  блаженных
Цикладских островов, медлительно кружившихся, как некие лиловые видения, в
зеленоватом море, на золоте вечерней зари...
   В дни этого мирного плавания, во  время  которого  я  отдыхал  телом  и
душой, самым приятным занятием для меня были разговоры  с  корабельщиками.
Все они  оказались  старыми  мореходами,  и  некоторые  даже  побывали  за
Геркулесовыми Столпами. Моряки много рассказывали об  алчности  торговцев,
всегда готовых ради наживы отправиться в любое опасное путешествие - плыть
в Британию за оловом или пробираться в дебри Африки, где покупают слоновую
кость. Будто бы  в  непроходимых  африканских  лесах  существуют  кладбища
слонов. Почувствовав приближение смерти,  огромные  животные  направляются
туда, ломая все на своем пути и оглашая пальмовые рощи трубными звуками, и
в таких местах находят настоящие  залежи  клыков.  Один  из  корабельщиков
рассказывал, что его приятель, которого  уже  не  было  в  живых,  однажды
приплыл на корабле к какому-то острову в океане, где среди  пальм  обитали
человекообразные существа, обросшие густой бурой шерстью.  Когда  мореходы
сошли на берег, эти фавны похитили и увели в лес  некую  женщину,  плывшую
случайно на корабле, и тогда  корабельщики  покинули  в  страхе  остров  и
больше не возвращались в те опасные воды.
   Я уже  стал  понимать,  что  для  получения  прибыли  использованы  все
ухищрения человеческого разума. Для  этого  служат  корабли  и  караванные
дороги, менялы и гостиницы. Купец вносит плату за товары в  одном  городе,
получает от владельца меняльной лавки заемное письмо с указанием  суммы  и
спокойно отправляется в путь, не опасаясь воров и пропажи, чтобы у другого
менялы, в другом городе, иногда расположенном  за  тысячи  миль,  получить
товары или указанную на папирусе сумму с  вычетом  условленных  процентов.
Вокруг торговли  вращается  вся  римская  жизнь,  и  около  этого  занятия
кормятся   судостроители,   корабельщики,   каравановодители,   скрибы   и
проводники.
   Спустя некоторое время мы прибыли в  Лаодикею,  и  нигде,  как  в  этом
порту, я не видел такого множества кораблей, пришедших  из  Иоппии,  Тира,
Сидона, Александрии и даже Карфагена и Остии. Среди  них,  поблескивая  на
солнце медью щитов, повешенных в однообразном порядке  на  бортах,  стояли
три римские галеры. Мне объяснили, что сюда везут товары,  направленные  в
Антиохию, так как антиохийский порт Селевкия неудобен для стоянки большого
числа судов.
   Антиохия! При этом многообещающем имени у меня учащенно билось  сердце.
Но я не знал, что предпринять, и в нерешительности бродил  по  набережным.
Денег своих я лишился, а Поликарп был скуп, как сирийский  меняла,  кормил
меня за те письменные работы, которые я выполнял, но не платил  ни  единой
драхмы. Между тем вокруг было много соблазнов. Однако у  меня  не  нашлось
обола,  чтобы  полакомиться  гроздью  винограда,  и  в  утешение  себе   я
вполголоса   повторял   бессмертные   гекзаметры   из   "Одиссеи".   А   в
многочисленных тавернах люди пили вино, харчевни  манили  запахом  вкусных
яств. Далее я увидел, как бродячие  мимы  представляли  историю  распутной
женщины, у которой был старый муж, и  произносили  всякие  непристойности.
Зрители с удовольствием смотрели на их ужимки и смеялись во все горло, но,
когда мимы, закончив представление, стали собирать  плату,  все  старались