дали
увидеть.
   Соблюдая римский обычай, за серпообразным столом  возлежали  в  богатых
одеждах приглашенные, было тут много нарумяненных женщин. Некоторых из них
я видел под портиками. Я также легко узнал, по его скулам и узким  глазам,
циркового возницу Акретона. Черные  кудри  возницы,  напоминавшие  завитки
гиацинта, были перевязаны красной  лентой.  К  нашему  удивлению,  тут  же
находился Филострат, о книге которого в те дни много говорили в Риме. И  с
ним Скрибоний! Некоторые приглашенные пришли сюда с женами, и жадные взоры
оценивали чужое достояние, а сонные глаза мужей вполне  предоставляли  это
зрелище  другим.  Но  женщины,  все  как  на  подбор  красивые,  многие  с
крашенными под германок  волосами,  не  испытывали  никакого  смущения  от
мужских взоров. По оживленному смеху можно было понять, что пир в разгаре.
Особое внимание обращала на себя завитая, как золотой  барашек,  красавица
по имени Лавиния Мента, супруга  сенатора  Квинтилия  Кателлы,  с  которым
Вергилиан только что беседовал у дядюшки о постройке новой  стратегической
дороги в Галлии. На обычный вопрос о здоровье  супруги  почтенный  сенатор
ответил, что, благодарение Эскулапу, она здорова, но  принуждена  провести
ночь у изголовья страдающей коликами тетки,  чтобы  ставить  ей  припарки.
Лавиния стояла на столе и, бесстыдно изгибаясь, смотрела  на  свои  черные
башмачки, но она поднимала пальчиками тунику  значительно  выше,  чем  это
требовалось для обозрения обуви.
   Вергилиан потирал руки:
   - Хороши припарки! Кажется,  мы  попали  с  тобой  в  довольно  веселое
общество.
   У меня забилось сердце.
   Но возлежавшие уже увидели нас, и Наталис в досаде кричал поэту:
   - Что же ты запоздал? Никогда не прощу тебе  этого!  Рабы!  Приготовьте
почетное место для нашего дорогого стихотворца!
   При появлении Вергилиана Лавиния спрыгнула со стола на ложе,  опрокинув
серебряную чашу, которая со звоном покатилась по мраморному полу,  изливая
янтарное вино. Над красавицей тотчас же склонился Акретон, любимец толпы и
знатных римлянок, разрушитель семейных очагов, полубог, имя которого,  как
имена консулов, знал в Риме каждый мальчишка.
   Вергилиан направился к ложу, где рабы уже усердно  взбивали  подушки  и
ставили на стол чаши, а другие предлагали широкие ломти пшеничного  хлеба,
чтобы поэт мог положить на них кусок мяса.
   - Что тут происходит, друзья?
   - Состязание, - объяснил Наталис.
   - Какое состязание?
   - У кого самая красивая обувь. Да займи  же,  наконец,  предназначенное
тебе место! И с ним сармат! Будь и ты дорогим гостем!
   Подражая Вергилиану, иногда меня называли так  в  Риме.  Это  считалось
очень остроумным.
   Вергилиан с привычным изяществом возлег на ложе и оперся на локоть.  Но
еще раз окинул взглядом собрание, кого-то разыскивая взором. Вероятно, все
это мало отличалось от множества других пирушек, на которых  ему  пришлось
присутствовать: все так же невоздержанно пил вино со  специями  Скрибоний;
все так же был упоен своими успехами Акретон, не  такой  уж  красавец,  но
овеянный  славой  цирковых  побед;  все  так   же   разглагольствовал   об
отвлеченных материях Наталис. А я в присутствии  этих  распущенных  женщин
почувствовал смущение, впервые в жизни очутившись в  подобной  обстановке.
Когда раб налил  нам  вина  и  принес  на  блюде  каких-то  жареных  птиц,
Вергилиан приступил к еде, и, судя по выражению его  лица,  мясо  пернатых
отличалось особым вкусом. Я же одним духом  осушил  чашу,  желая  показать
окружающим, что далеко не новичок в этом деле.
   Наталис захлопал в ладоши, чтобы установить тишину.
   - Теперь ты, Делия!
   Вергилиан крикнул хозяину, не  сводя  глаз  со  смугловатой  женщины  в
желтом одеянии:
   - У кого же самая красивая обувь?
   Наталис ответил со смехом:
   - Мы этого еще не знаем. Прелестные башмачки  у  Лавинии  -  черные,  с
ремешками, украшенными розовыми камеями.  Прелестная  обувь  у  Проперции.
Можно подумать, что она босая, как  пастушка.  Прекрасно  сжимает  высокая
обувь упругие икры у Паулины...
   - Такую обувь долго расшнуровывать, - рассмеялся Акретон.
   - Какой нетерпеливый! - почему-то со вздохом произнес Скрибоний.
   Вергилиан посмотрел на Проперцию, рыжекудрую красавицу, и вслед за  ним
я тоже увидел ее  вырезные  золоченые  сандалии,  которые  каким-то  чудом
держались на ногах.
   - Теперь твоя очередь, Делия, - настаивал хозяин,  очевидно  находивший
эту выдумку с  состязанием  в  обуви  полной  остроумия.  Так  забавляются
римляне, от безделья не знающие, чем занять свое время.
   Но Делия медлила. Все взоры обратились на нее. У этой женщины лицо было
в некоторых местах отмечено родинками.  Ресницы  ее  были  неправдоподобно
длинными, и за ними сияли темные, а при ближайшем рассмотрении зеленоватые
глаза. Тонкие брови высоко взлетели, и я заметил, что белки ее  глаз  были
голубоватыми.
   Наталис, взволнованный от выпитого вина и присутствия красивых  женщин,
горестно взирал на танцовщицу.
   - Почему же ты медлишь, Делия?
   К нам подошел на не очень-то твердых ногах Скрибоний.
   - Вергилиан, это и есть Делия! Помнишь, у меня в гостинице  жили  мимы?
Она тоже была с ними. А теперь это прославленная танцовщица.  Выступает  в
"Поясе Венеры". Неужели ты не слышал? Где  ты  витаешь,  поэт?  Непременно
сходи посмотреть. Необыкновенное  зрелище!  Какая  красота!  Знаешь,  кто,
оказывается, приобрел для Делии дом, подарил ей рабов и множество вещей?
   - Кто?
   - Аквилин, владелец мастерской погребальных урн.
   - Где он? Покажи мне его!
   В словах Вергилиана мне почудилась ревность.
   - Его здесь нет. Старикашку одолели недуги.  Он  утешается  за  чтением
Сенеки.
   - Откуда ты все это знаешь?
   - Известно, что любимый автор гробокопателей - Сенека. А знаю старика я
потому, что неоднократно сочинял эпитафии для его заказчиков.
   Лавиния кривила пухлые губки:
   - Почему же Делия не желает показать нам свои истоптанные башмаки?
   Она была взбешена нежеланием танцовщицы принимать участие в этом глупом
состязании.
   - Какая недотрога!
   Акретон, бледный  и  скуластый,  смотрел  на  супругу  сенатора  узкими
щелками своих азиатских глаз с нескрываемой страстью.
   - Успокойся, мой барашек!  Разве  может  сравниться  с  тобой  какая-то
Делия? Худая, как галчонок!
   - Делия капризничает, - укорял танцовщицу Наталис.
   Опьяневший Скрибоний  стал  посылать  Делии  воздушные  поцелуи  обеими
руками.
   - Пусть Делия лучше спляшет нам!
   Делия не обращала никакого внимания на призывы. Она устала от славы.
   - О Диониссия! Божественная! - не мог успокоиться сатирический поэт.
   О танцах Делии говорили в Риме как о чем-то необычайном,  и  мне  очень
хотелось посмотреть, в чем же заключается ее искусство.
   Когда Делия встала с ложа, я видел, что она внимательно  посмотрела  на
Вергилиана. Я заметил также, что глаза их встретились и в этой  мгновенной
встрече произошло то, что бывает, когда два человека, женщина  и  мужчина,
до сих  пор  даже  не  знавшие  о  существовании  друг  друга,  неожиданно
почувствуют, что их души испытывают  влечение,  и  тогда  родится  чувство
более сильное, чем цепи. Я уже читал об этом у Платона.
   Не отрывая глаз от танцовщицы, Вергилиан схватил меня за руку.
   - А помнишь, сармат, Пальмиру? Мы встретили там бродячих комедиантов...
Теперь я узнаю эти глаза.
   На мгновение передо мной возникла залитая солнцем  дорога,  женщина  на
ослике под синим покрывалом.
   - Откуда она явилась? - спросил Вергилиан Наталиса, показывая движением
головы на удалявшуюся Делию.
   - Из Антиохии. Муж ее умер там  от  горячки.  Она  погибала  в  римских
тавернах, пока ее не увидел случайно этот гробовщик.  Теперь  у  нее  свой
дом, музыканты... Ах, почему у меня такой бесформенный нос и в  наружности
нет ничего примечательного, а у таких, как Делия, изумительная красота?  К
чему она ей? Мучить нас желаниями?
   Делия покинула зал, чтобы приготовиться  к  танцу,  и  все  обернулись,
когда она уходила, чтобы посмотреть на ее знаменитую  походку.  Я  слышал,
будто бы она раздевалась и одевалась на  просцениуме.  Впрочем,  это  была
обычная  вещь  в  римских  театрах.  Да  и  сейчас  ее  туника   была   из
прозрачнейшего шелка цвета шафрана. Лавиния хмурилась.
   Спустя некоторое время появились арфистки. Это  были  две  египтянки  с
длинными глазами, какие я  видел  у  женщин  на  храмовых  изображениях  в
Египте. Они поставили на пол высокие черные, с  обильной  позолотой  арфы,
опустились около них на колени и стали лениво перебирать струны, загадочно
и стыдливо улыбаясь. К ним  присоединились  старик  с  флейтой  в  руке  и
полунагой нумидийский мальчик с тамбурином.
   Наконец на пороге пиршественного зала  вновь  показалась  Делия  с  той
улыбкой на устах, какой плясуньи обычно  подготовляют  успех  у  зрителей.
Тогда, обменявшись молниеносным взглядом, египтянки рванули струны.  Точно
вода звонко заструилась по камням... Я заметил, что ногти у арфисток  были
выкрашены в пурпуровый цвет.
   Музыка мне показалась странной. Иногда в  этих  струнах  была  сладость
созвучаний двух или трех нот, порой флейта резала слух гнусавой  мелодией.
Мальчик, все  одеяние  которого  составляла  красная  повязка  на  бедрах,
курчавый и толстогубый, с равнодушным видом бил в тамбурин...
   Уловив в мелодии какой-то одной ей  знакомый  звук,  Делия  выплыла  на
середину залы на пальцах босых ног, держа одну руку согнутой над  головой,
а другую как бы влача за собою в своем  быстром  движении  по  черно-белым
плитам мраморного пола. Потом повернулась к нам спиной  и  так  плыла,  не
опасаясь препятствий...
   Высокая нота длилась невыносимо долго. Вергилиан прислушался к  музыке,
скосив глаза.
   - Ты слышишь, сармат? Это оса.
   В самом деле, Делия кружилась, как бы  отгоняя  грациозными  движениями
рук летающее над ней насекомое.
   - Ты слышишь, сармат? Я неоднократно видел этот танец в Александрии. Но
никто не исполнял его лучше. Глядя на это зрелище, я вспоминаю каналы,  по
которым скользили барки с  косыми  парусами,  таверну  над  черной  водой,
лотосы и звуки арфы... Да, это Египет! Понимаешь? Девушка живет на  берегу
Нила. В ее саду цветет персиковое дерево, и над ним летает злая оса...
   Делия кружилась так, что казалось, вместе с нею закружились черно-белые
плиты. Оса летала над ее головою, и танцовщица отбивалась  от  нее  нагими
руками то с детским испугом на лице,  то  со  страстным  желанием  поймать
насекомое. И одно за другим слетали и падали с  нее  медленными  облачками
прозрачные покрывала: голубое, зеленоватое, розовое, желтое...
   Цецилий, время от времени  прикасаясь  губами  к  серебряной  чаше,  не
спускал глаз с танцовщицы. Раздался гром рукоплесканий...
   Когда  Делия  ушла  и  потом  снова  вернулась  со   все   еще   высоко
поднимающейся грудью и возлегла на ложе, небрежно протянув руку  с  пустой
чашей рабу, сам хозяин поспешил к ней, чтобы наполнить сосуд вином.
   - Божественная...
   Похвалы не умолкали.
   Вергилиан был в дурном настроении. Может быть, он устал от всех перемен
в своей жизни? Мне тоже стало почему-то грустно. Я только что видел  перед
собой необыкновенную красоту. Но она  не  возвысила  мою  душу,  а  будила
какие-то желания. Я теперь другими глазами смотрел на мир.
   Вергилиан устало подпирал рукой голову и грустно улыбался Делии.
   - Одно и то же! Пирушки. Споры в либрарии... А что потом? Так  и  будет
продолжаться эта жизнь?
   - Она полна переживаний, - сказал я.
   - Но они уже перестают быть приятными, потому что потеряли остроту. Или
это кровь остывает в моих жилах, сармат, и сердце уже не с такой пылкостью
стремится к любви?
   Мне же казалось, под влиянием выпитого вина, что мое сердце  огромно  и
может вместить в себя нежность ко всем красавицам земли.
   - Как она танцует,  Вергилиан!  Как  она  танцует!  -  взывал  к  поэту
Наталис, целуя кончики своих пальцев.
   Однако видно было, что ему, как и Акретону, нравилась не эта  тонкая  и
смугловатая танцовщица, а полнотелая Лавиния с головой в золотых завитках.
Плечи сенаторской супруги не давали ему покоя.  Там,  в  Африке,  осталась
скучная, худощавая Фелициана, как  звали  его  добродетельную  супругу,  а
вместе с нею семейная жизнь и метафизика  мраморных  статуй.  В  Риме  ему
хотелось   чего-то   другого.    Но    сколько    опасностей    в    таком
времяпрепровождении! И еще этот Акретон... Нет,  подобные  приключения  не
для порядочных людей...
   Наталис вздохнул и сказал, обращаясь к гостям:
   - Друзья, ешьте и пейте!
   Пирог был  жирен  и  благоухал  начинкой  из  гусиной  печенки.  Жир  у
вкушавших стекал по пальцам. Приятно было запивать такую пищу  терпковатым
вином.
   Трибоний и Приск, оба адвокаты и, как видно, любители покушать за чужим
столом, тихо вели приятельский разговор.
   - А вот мы недавно ели, Приск, в одной таверне рыбную  похлебку.  Самая
обыкновенная похлебка. Такую едят погонщики ослов. Рыба,  порей,  перец  и
еще какие-то ароматические травы. И больше ничего. Но это было объедение!
   Приск блаженно закрыл глаза.
   - Да... Похлебка из рыбы, да если рыба соленая и немножко с душком,  да
побольше перцу положить,  да  кусок  простой  деревенской  лепешки...  Это
действительно божественное блюдо. Вообще рыба - тонкая вещь...
   - Что ты сказал? - обратился к нему промолчавший весь вечер  Филострат,
обидевшийся на хозяина и на всех прочих за  то,  что  никто  ни  слова  не
сказал о его книге.
   - Я говорю, что рыба - тонкая еда.
   - А... - протянул Филострат. - Рыба - знак христиан. Хотя в своей книге
я и не касаюсь этого вопроса, но должен сказать, что необходимо,  наконец,
противопоставить жалким  христианским  писаниям,  состряпанным  никому  не
известными мытарями или рыбаками, эллинскую мудрость.  В  своей  книге  об
Аполлонии Тианском...
   Приятели  смотрели  на  него  с  явным  неудовольствием.  Он  мешал  им
поговорить о вкусных яствах, и Приск сказал:
   - Вполне с тобой согласен, дорогой Филострат. Но о чем я говорил?
   - О рыбе, - подсказал Трибоний.
   - Совершенно верно, о  рыбе.  Это  блюдо,  мой  друг,  требует  особого
внимания. Хороша рыба, когда она поймана не в тине,  а  на  песке.  А  еще
лучше - на белых камешках. Вот почему мы так ценим форель горных  речушек,
что живет в прозрачной водичке. И почему-то особенно рыба хороша в  реках,
устье которых обращено на север.  Странно,  но  это  сама  святая  истина.
Неплоха и рыба, пойманная под тибрскими мостами...
   Филострат вздохнул и взял с блюда кусок пирога, третий по счету.  Он  и
сам отличался чревоугодием.
   Вергилиан уже только пил вино. Оно  было  отличное,  и  ноги  у  пьющих
наливались приятной тяжестью. Подперев рукой голову, не слушая  Скрибония,
который что-то нашептывал ей, Делия смотрела  в  тот  угол,  где  возлежал
Вергилиан, и улыбалась в ответ на его вопросительные улыбки.
   Ее маленький, как бы запекшийся, рот говорил о  жадности  к  ощущениям.
Такие натуры не отказываются ни  от  чего,  даже  от  страданий.  Какой-то
внутренний огонь горел в этом теле, просвечивал наружу, и маленькие руки и
ноги были полны грации. Но особенно были прекрасны ее глаза. В  их  сиянии
хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать ни разговора о подливках, ни смеха
продажных женщин, ни глупого хохота Акретона.
   Делия смотрела на поэта еще некоторое время, потом отвернулась.
   В это время Акретон поднялся, потянул к себе смеявшуюся Лавинию за руки
и вдруг высоко поднял ее над головой.
   - Сие есть похищение сабинянок! - закричал совсем уже пьяный Скрибоний.
   К моему удивлению, рыжекудрая Проперция обратила на меня свои  взоры  и
позвала со смехом:
   - Юноша! Говорят, ты сармат? Иди ко мне!
   Она протянула белую, обнаженную до плеча руку  и  сжимала  и  разжимала
пальцы, откинув голову и смеясь.



3

   Встретив на другое утро  Вергилиана,  я  ждал,  что  он  расскажет  мне
что-нибудь о вчерашнем, так как обычно делился со мной своими мыслями,  но
друг угрюмо молчал. Мне тоже неловко было смотреть ему в глаза. Потом поэт
зевнул и, отвернувшись, взъерошил мне волосы.
   - Мы, кажется, тоже начинаем погрязать в римских пороках...
   Я ничего не ответил. Тогда Вергилиан добавил:
   - Это рано или поздно случается со всеми...
   Все ярче светило солнце. Зима приближалась к концу,  и  я  ждал  весны,
чтобы с первым же попутным кораблем направиться в Томы. Так  было  решено.
Однако жизнь Вергилиана всегда была полна событий и перемен,  и,  разделяя
его дружбу, я тоже участвовал в них. Кроме того, на улице Башмачников жила
рыжекудрая Проперция. Я хорошо знал туда дорогу...
   После  одного  разговора  с  Минуцием  Феликсом  Вергилиану  захотелось
послушать Тертулиана.  Феликс,  африканский  житель,  рассказал  нам,  как
однажды в Карфагене, открывая ранним утром  свои  заведения,  булочники  и
виноторговцы увидели, что по улице идет известный  всему  городу  Септимий
Флоренс Тертулиан, по обыкновению что-то  бормоча  себе  под  нос.  Но,  к
всеобщему удивлению, на нем была не тога, как  это  положено  для  всякого
уважающего  себя  римского  гражданина,  шествующего  на  форум,   а   так
называемый паллий, или плащ, - одеяние  странствующих  софистов  и  вообще
всякого рода малопочтенных людей.
   Скоро  весь  город  узнал  о  странном  происшествии,   и   карфагеняне
разделились на два лагеря: одни негодовали, другие, наоборот, уверяли, что
давным-давно пора оставить  старомодную  тогу,  в  которую  удобно  только
заворачивать мертвецов.  Однако  цвет  магистратуры,  богатые  торговцы  и
образованные люди были среди тех, кто негодовал. По рукам ходили стишки, в
них зло высмеивался чудак, променявший  торжественное  одеяние  римлян  на
плащ бродяги. Его называли в эпиграммах варваром, башмачником и еще  более
обидными словами.
   В ответ  на  нападки  Тертулиан  написал  "Трактат  о  плаще",  где  во
всеоружии  диалектики  и  риторических  метафор  отстаивал  право  всякого
человека носить паллий, это излюбленное  одеяние  Марка  Аврелия.  Трактат
представлял писателю возможность лишний раз напомнить согражданам и даже в
Риме, что Тертулиан еще не растерял цветы  эллинского  красноречия  с  тех
пор, как оставил веру отцов и склонился к учению Христа.
   Но были написаны Тертулианом и другие книги,  волновавшие  христианский
мир и  поэтому  переведенные  на  греческий  язык.  Пылкий  и  нетерпимый,
Тертулиан ни на йоту не отступал от древних  правил.  В  его  жилах  текла
огненная африканская кровь, и он был одним  из  тех,  кто  рыл  яму  между
обществом и церковью - тот страшный для слабых духом  ров,  который  более
покладистые всячески старались засыпать. Умеренным, во всяком  случае,  не
нравилось, что Тертулиан мешал им осторожно  вести  корабль  церкви  среди
бедствий  и  требовал,  чтобы  двери  христианских  домов  не   украшались
гирляндами и светильниками по поводу  кровопролитий,  чтобы  ремесленники,
исповедующие христианское учение,  не  оскверняли  руки  деланием  идолов,
чтобы  христиане  не  занимали  общественных   должностей,   связанных   с
принесением  ложным  богам  жертвенного  мяса.  Более  спокойные  пожимали
плечами. К чему такая непримиримость, когда жизнь идет  своим  чередом?  В
конце концов Тертулиан покинул кафолическую церковь, найдя убежище в  лоне
монтанистов, не желавших идти на уступки и не  признававших,  что  каждому
дню довлеет его злоба. Но африканский лев дряхлел,  и  его  голос  уже  не
потрясал, как раньше, сердца.
   Вергилиан часто слышал в Антиохии, в доме Маммеи, имя этого человека  и
захотел с ним познакомиться поближе. К сожалению, Октавия уже  не  было  в
Риме. Однако мы вспомнили, что знакомство  с  Тертулианом  может  устроить
Квинт Нестор, смотритель антониновских бань, бывший  карфагенский  житель.
Само собой разумеется, вместе с Вергилианом отправился к сему мужу и я.
   Квинта Не