очем, это случилось еще в царствование императора  Коммода,  который
находился тогда в Британии, где легионы утопали в каледонских  топях.  Вот
так же  римляне  узнавали  из  перевитых  лаврами  сенатских  извещений  о
победах, существовавших главным образом в воображении августа. Но,  как  и
теперь, зевак больше интересовали городские сплетни, а  в  тот  день  было
чему удивляться: из Рима бежал  с  деньгами  вкладчиков  управитель  банка
Аврелия Капрофора, этот  самый  Каллист,  что  вызвало  в  городе  большое
волнение.
   Выполняя просьбу Вергилиана, Прокопий охотно рассказал,  что  произошло
потом. Беглец очутился в Остии. Поднявшись на первый стоявший  у  пристани
корабль, Каллист предлагал его владельцу большие деньги, с тем  чтобы  тот
поторопился поднять парус и отплыл  немедленно.  Но  наварх  почему-то  не
спешил с выходом в море, а когда Каллист стал упрекать его за промедление,
то сослался на отсутствие благоприятного ветра.
   Между тем на берегу уже появился Капрофор. Узнав о  бегстве  управителя
банка, старик  заплакал.  Ведь  похищенные  деньги  были  главным  образом
сбережениями вдовиц или капиталами, завещанными  в  пользу  сирот.  Увидев
патрона, управитель представил себе позорные цепи,  узилище,  бичевание  и
решил, что лучше покончить все расчеты с жизнью. Он бросился с  корабля  в
воду, но корабельщики вытащили его и передали, жалкого  и  трепещущего,  в
руки Капрофора.
   Так началась христианская, полная волнений и богословских споров  жизнь
Каллиста, закончившаяся мученической смертью, если верить христианам, что,
впрочем, не было редкостью в римском  мире  в  те  годы.  Сначала  беглеца
заковали в цепи и увезли, как беглого раба, в глухую самнитскую деревушку,
где заставили несчастного  вертеть  мельничный  жернов.  Однако  блестящие
финансовые способности  Каллиста  заставили  банкира  вновь  поручить  ему
ведение денежных операций. Явившись однажды в римскую синагогу,  чтобы  во
время молитвы захватить особенно упорных неплательщиков,  Каллист  устроил
там скандал и был  отведен  к  префекту  города  Фусциану  как  нарушитель
разрешенного законом  молитвенного  собрания.  Напрасно  Капрофор  защищал
своего служащего. Обвинение было подтверждено свидетельскими  показаниями,
и римский закон предусматривал в подобных случаях ссылку. Каллист очутился
в Сардинии, но, когда, по  ходатайству  Марции,  возлюбленной  Коммода  и,
может быть, тайной  христианки,  некоторые  ссыльные  были  возвращены  из
изгнания, он вернулся в Рим. Как пострадавший за  веру,  управитель  банка
стал быстро подниматься по иерархической лестнице в  римской  христианской
общине, а при слабовольном епископе Зефирине забрал все дела церкви в свои
руки. Этого беспокойного человека мы и видели в либрарии.
   Мне было чрезвычайно интересно слушать Прокопия и поближе познакомиться
с тем миром, в котором жили таинственные  для  меня  христиане.  Из  этого
рассказа я вывел заключение, что они такие  же  люди,  как  и  все  прочие
смертные, то есть занимаются торговыми делами и даже совершают  банковские
операции, и я спрашивал себя в недоумении: что же все-таки  заставляет  их
идти на мучения?
   Ни  Септимий  Север,  ни  Антонин  Каракалла  не  испытывали   большого
расположения к  христианам,  но  и  не  подвергали  их  преследованиям,  и
некоторые утверждали, что христианская секта наводнила не только города  и
селения, но и легионные  лагеря  и  даже  сенат.  Христианство  бурлило  и
выходило из трущоб на мировую арену. К счастью  для  Юпитера  и  Митры,  в
самой  церкви  кипели  споры,  и  отдельные  общины  не   могли   добиться
единомыслия  по  догматическим  вопросам.  Поскольку  я  понял   со   слов
Вергилиана, у христиан не было надежды сговориться до скончания века,  так
как  очень  трудно  примирить  пылкие  верования   Фригии   с   умеренными
тенденциями римских христиан или галилейские воспоминания  с  философскими
устремлениями александрийской церкви. В Риме хотят прежде  всего  укрепить
власть епископов, а в Сирии проповедники уводят тысячи  людей  в  пустыню,
чтобы встречать  там  Христа,  идущего  судить  живых  и  мертвых.  Влекут
христиан  гностические  туманы  и  непостижимые  догматы   о   триединстве
божества. Не раз я наблюдал, что простые люди относятся  к  этим  вопросам
довольно равнодушно, удовлетворяясь верой в воздаяние в будущей  жизни  за
испытанные на земле  страдания,  но  образованным  римлянам,  в  частности
многим  из  тех,  что  посещали  либрарию  Прокопия,  все   это   казалось
чрезвычайно важным, хотя мало кого в Риме они так волновали, как Ипполита.
Он явился в этот вертеп приносителей кровавых жертв лишь потому,  что  ему
хотелось приобрести книгу Филострата, интересовавшую  его  с  полемической
точки зрения. Впрочем, надо сказать, что за этой книгой явился и Каллист.
   В тот день  в  либрарии,  кроме  самого  Прокопия,  "оглашенного",  как
называют  христиане  желающих  принять  крещение  водой,  но  читавшего  с
одинаковым удовольствием "Деяния апостолов" и "Метаморфозы", за прилавком,
заваленным книгами, сидели и другие христиане, и среди них Минуций Феликс.
Были тут и почитатели олимпийцев. Вергилиан увидел  Скрибония  и  дружески
помахал ему рукой. Рядом с сатирическим поэтом  стоял  Геродиан.  Это  был
скромный писец из официи общественных дорог, родом сириец, составлявший  в
часы досуга историю августов  и  поэтому  всюду  жадно  ловивший  рассказы
очевидцев и всякие сплетни.
   Вергилиан подошел к Скрибонию и заглянул в свиток, который  тот  читал.
Список оказался все теми же излюбленными эпиграммами Марциала.  К  друзьям
присоединился Минуций Феликс, христианин по своим  убеждениям,  однако  не
порвавший с эллинским просвещением и не гнушавшийся общества язычников.
   Геродиан завел разговор о событиях  на  Востоке,  и  мой  друг  выразил
сожаление, что не присутствовал при взятии Арбелы. По  его  мнению,  такие
события необходимо описывать в книге об Антонине. Поэт добавил:
   - Хорошо, что наш юный сармат видел все это собственными глазами.
   И тогда все стали  расспрашивать  меня  о  схватках  под  Арбелой  и  о
возможности проникнуть в Индию, точно я был поседевшим в боях трибуном.
   В либрарию явились еще двое наших знакомых - Цецилий Наталис и Октавий,
крупные африканские торговцы, но тоже не чуждые просвещению.  Оба  недавно
прибыли из Африки и с большой выгодой продали оливковое масло...
   Я познакомился с Октавием и Наталисом при таких обстоятельствах. Как-то
они предложили  Вергилиану  провести  весь  день  на  берегу  моря,  чтобы
подышать свежим воздухом  и  поговорить  о  более  интересных  вещах,  чем
торговля. В прогулке, кроме африканцев, приняли  участие  Минуций  Феликс,
Вергилиан и я. Она закончилась ссорой, но,  увидев  приятелей  вместе,  мы
поняли, что они помирились. Пожалуй, об этом тоже стоит рассказать.
   В тот вечер мы долго бродили по побережью. Песчаный берег, над  которым
кружились белые  чайки,  уходил  в  голубоватую  дымку  до  самого  Анция.
Торговая суета Остии осталась  позади,  слева  тянулись  последние  виллы.
Шаловливые дети бросали в море плоские камешки, стараясь сделать  возможно
большее число кругов на воде, и награждали рукоплесканиями  удачника.  Это
были, вероятно, сыновья рыбаков, ушедших в море в утлых челнах  на  рыбную
ловлю.
   Проходя мимо святилища, перед которым стояла статуя Сераписа с кошницей
плодов на голове,  символизировавшей  плодородие,  Цецилий  остановился  и
послал богу воздушный поцелуй. Октавий не выдержал  и  рассмеялся.  Феликс
тоже улыбнулся.
   Мы шли с Вергилианом позади, и я присматривался к этим людям. Все  трое
были африканцами, смуглыми, огненноглазыми, с черными курчавыми  волосами.
Цецилий  Наталис,  богатый  человек  из  Цирты  Нумидийской,  неоднократно
занимал в  родном  городе  высокие  общественные  должности,  украсил  его
статуями, воздвиг императору триумфальную арку  и  однажды  устроил  такие
игры в местном амфитеатре, что зрители помнили о них несколько  лет.  Этот
удачливый торговец оливковым  маслом  приезжал  иногда  в  Рим,  добиваясь
зачисления в сенатское сословие. Считая себя почитателем эллинских  богов,
он тем не менее водил дружбу с христианами, например с тем же Октавием,  и
названия воздвигнутых  им  статуй  свидетельствовали  о  склонности  этого
человека к отвлеченному мышлению: одна  из  них  изображала  "Безопасность
века",  другая  -   "Снисходительность   господина   нашего",   третья   -
"Добродетель".
   Цецилий с укором посмотрел на Октавия.
   - Конечно, ты принадлежишь к секте христиан, но считаю, что все-таки не
должен относиться с презрением к иным богам. Разве мы с тобой не друзья? Я
всегда уважал твои убеждения, почему же ты не хочешь уважать мои?
   По всему было видно, что Цецилий раздосадован смехом друга.
   Наступило тягостное молчание. Казалось,  приятная  прогулка  испорчена.
Цецилий, покручивая завитки черной бороды, угрюмо смотрел на море, которое
в этот час было прекрасно и делалось совсем зеленым.
   Минуций Феликс попробовал переменить тему разговора:
   - Смотрите, какие приятные, гладкие камни! Мы можем отдохнуть  на  них,
наслаждаясь природой.
   Каждый выбрал для себя удобное место. У  наших  ног  едва-едва  шуршало
море, выбрасывая  порой  на  песок  колючих  моллюсков.  Слева  лиловел  в
голубоватой мгле далекий мыс. Вокруг стояла блаженная тишина.  Но  Цецилий
не был намерен прекращать начатый разговор и кидал на  друга  раздраженные
взгляды.
   - Вот случай поговорить с тобой, Октавий.
   - О богах?
   - Вернее, о вселенной.
   - Я готов выслушать тебя, друг. Но стоит ли спорить в такую  прекрасную
погоду?
   - Нет, я хочу высказать тебе некоторые свои мысли и  заранее  благодарю
тебя  за  желание  выслушать  их.  Так  вот...  Ты,  конечно,  не   будешь
оспаривать, что все предметы в мире - лишь собрание атомов? Не так ли?
   Цецилий говорил, стараясь выбирать наиболее выразительные и  изысканные
выражения, украшая свою речь метафорами. Ведь рядом с ним  сидели  Минуций
Феликс и знаменитый поэт. Кроме того, это была превосходная  практика  для
будущих выступлений в сенате.
   - К чему же населять мир призраками и предрассудками? Все  на  земле  -
осадки, гроза, облака, даже чума - происходит без участия в этих  событиях
божественного начала. Вот почему дождь  одинаково  выпадает  и  на  хижину
бедняка и на крышу богача, на почитающих богов  и  на  безбожников.  Миром
правит слепой случай. В мире нет нравственных установок.
   Октавий рвался в бой:
   - Ты говоришь неправду.
   Но Минуций Феликс удержал его за руку:
   - Пусть Цецилий продолжает. Ты ответишь ему в свое время.
   Поощренный  вниманием,  торговец  оливковым   маслом   повысил   голос.
Вкусивший в Цирте от тонкостей риторики, он знал, когда нужно  запахнуться
в тогу или сжать пальцы наподобие орлиных когтей. Его голос звенел:
   - Но если в мире нет  морали  и  справедливости,  то  нет  и  божества.
Вернее, вполне достаточно таких прекрасных, хотя и равнодушных, богов, как
наши олимпийцы. А что мы видим? Каждый башмачник  бормочет  подозрительные
вещи, грозит миру небесным пожаром и вдобавок устраивает чудовищные оргии.
   Тут Октавий не  выдержал,  вскочил  с  камня  и  решительно  подошел  к
Цецилию, бледный от гнева.
   - Какие оргии, Цецилий?
   - Разве это не так? На христианских агапах  привязанной  к  светильнику
собаке бросают кусок мяса,  и  когда  в  помещении  воцаряется  мрак,  все
совершают содомский грех...
   - Как тебе не стыдно, Цецилий! Повторять подобные бредни... Ведь ты  же
знаешь меня... Подумай! Неужели я способен на подобное? Я, отец семейства,
нежно любящий свою Фортунату...
   - Во всяком случае, вы грозите нам  небесным  пожаром,  -  не  унимался
Цецилий. - Но разве можно разрушить гармонию элементов?
   - Цецилий...
   В увлечении оратор не слышал Октавия:
   - Что обещает ваш бог?  Вечные  муки.  Но  за  какие  же  преступления,
позволь тебя спросить? За то, что мы  имели  несчастье  родиться  на  этой
несовершенной земле? Значит, твой бог  наказывает  не  волю,  а  случайное
совпадение обстоятельств.
   Октавий не желал уступать:
   - Не совпадение обстоятельств, а неумение людей обратить свои  взоры  к
небесному!
   - Да, вы смотрите на небо,  вы  в  плену  химер,  а  человеку  надлежит
смотреть под ноги, на землю, которая питает пчелу и цветок...
   Качая сокрушенно головой, Октавий повторял:
   - Какой глупец! Какой глупец!
   Он не обучался  в  академиях  и  не  мог  найти  в  споре  убедительных
доказательств. Но глаза Минуция Феликса метали молнии. Он уже не мог долее
терпеть и вдруг разразился потоком слов:
   - Нет, ты не заставляй людей смотреть под ноги! Только животные согбены
к земле в поисках пищи, а человек должен обращаться к небесам. Лишь там он
может найти ответ  на  все  свои  сомнения.  И  неужели  ты  думаешь,  что
удивительный механизм  вселенной  создан  слепым  соединением  атомов?  Ты
ошибаешься, Цецилий! Его  создала  божественная  мудрость.  Посмотри,  как
удивительно устроен самый скромный цветок! Как все целесообразно  в  мире!
Севы и жатвы, смена времен  года...  Бог  заботится  обо  всем,  согревает
Британию туманом, заменяет разлитием  Нила  недостаток  дождей  в  Египте.
Поэтому не гневай его! Как горшечник разбивает неудавшийся сосуд, так и он
может в гневе испепелить мир небесным огнем...
   Цецилий растерянно смотрел на  Минуция  Феликса,  не  ожидая  встретить
подобный отпор. Октавий ликовал. Он был в восторге от красноречия Минуция.
   - Поистине, ты говорил, как Тертулиан!
   Видно было, что для него эти высказывания являлись чем-то очень ценным,
точно он вложил в свою веру  весь  пыл  африканской  души.  Откуда  это  у
торговца оливками? - опять спрашивал я себя.
   Но Цецилий уже оправился от неожиданного нападения. Он  поднял  руки  к
небесам, полный возмущения.
   - Подумать  только,  что  эти  подрыватели  основ  действительно  могут
разрушить гармонию мира! Эти нищие!
   - Нищие? Чем мы беднее, тем лучше, - улыбался Феликс.
   - Хороши бедняки! - шепнул мне Вергилиан, очевидно вспомнив о  недавней
торговой сделке с оливковым маслом.
   Точно подслушав наш разговор, Феликс добавил:
   - Я подразумеваю духовную нищету. А что  касается  гибели  мира,  то  и
золото испытывают огнем. Почему же бог не может проверить  ценность  наших
душ страданием?
   Спор продолжался. Никогда еще мне  не  приходилось  присутствовать  при
такой странной беседе. Но Вергилиан оставил споривших и грустно смотрел на
море, быстро менявшее свою  окраску,  так  как  солнце  уже  склонялось  к
горизонту.
   Я подошел к другу:
   - Что ты скажешь по поводу этого спора, Вергилиан?
   По своей привычке он пожал плечами.
   - На чьей ты стороне?
   - Не знаю, сармат...
   Я подумал, что в самом деле ничего нельзя доказать подобными  доводами.
Разве красота и устройство цветка  доказывают  милосердие  божества,  если
рядом змея поглощает птенца, который, может быть, мог бы родить соловьиную
песню, вдохновляющую поэта и любовника?
   Вергилиан закрыл лицо руками.
   - Что с тобой? - спросил я друга.
   - И все-таки я предвижу, что это верование, дающее  человеку  утешение,
когда у него не осталось  никакой  надежды  на  земное  счастье,  наполнит
туманом весь мир.
   Глядя теперь на явившихся в либрарию  Цецилия  и  Октавия,  я  вспомнил
остийскую прогулку и этот невразумительный спор...
   ...Как всегда, Цецилий излучал благожелательность.
   - Здравствуйте, дорогие друзья! Что сегодня появилось  из  новых  книг,
Прокопий? Хочу приобрести "Жизнеописание Аполлония". Есть у  тебя  список?
Об этой книге столько  разговоров  в  Риме...  Ах,  и  ты  здесь,  дорогой
Вергилиан! И с ним  наш  молодой  друг!  Кстати,  мне  нужно  сказать  вам
несколько слов.
   Взяв поэта и меня за руки, он потащил нас в дальний угол и зашептал:
   - Приходите сегодня ко мне непременно! Делия обещала танцевать во время
ужина, - он поцеловал кончики пальцев.
   Но Вергилиан недоумевал:
   - Делия?
   - Ты житель Рима и не знаешь Делии?
   - Откровенно говоря, не знаю. Неужели...
   - Замечательная танцовщица!  Приходите  непременно!  Вообще  -  столько
интересного в Риме! Филострат, Делия...
   - Сармат! Неужели это та самая танцовщица...
   - На Пальмирской дороге?
   Вергилиан мечтательно улыбался, глядя куда-то вдаль. Может быть,  перед
ним снова трусил ушастый ослик. Женщина ехала в Антиохию, свесив  ноги  на
теплый бок животного, закрыв лицо покрывалом от палящего солнца...



2

   Дом, где останавливался Цецилий Наталис во время своих приездов в  Рим,
находился недалеко от мраморного дворца сенатора Кальпурния.
   Над городом уже поднялась луна, когда мы с Вергилианом  отправились  на
пирушку, и можно было идти по улицам, не очень опасаясь ночного нападения,
но мы все-таки захватили с собой Теофраста, и на всякий случай он  спрятал
под хламидой меч. Пятый день я переписывал сам для себя "Историю"  Тацита,
чтобы увезти свиток в Томы, а Вергилиану в тот  вечер  пришлось  разделить
трапезу сенатора. Почти все приглашенные Кальпурния были  старцы,  которые
больше  всего  говорили  за  столом  о  своих  недомоганиях   и   семейных
неприятностях.
   Дорогой Вергилиан издевался над римскими магистратами:
   - Слушая их, можно подумать, что провинциями,  официями  и  муниципиями
сплошь руководят люди, страдающие несварением желудка или вздутием печени.
Все это геморроики и скрюченные подагрой. Не потому ли так плохо идут наши
государственные дела? Почему, принимая на службу воина, допытываются,  нет
ли у него злокачественных болячек или предрасположения к поносам, а вверяя
человеку область или легион, не  спрашивают,  в  каком  состоянии  у  него
кишечник, от работы  которого  ведь  зависят  ясность  мысли  и  твердость
суждения?
   Так мы разговаривали о различных предметах, не без страха поглядывая по
сторонам, ибо в последние годы в Риме в ночное  время  часто  нападали  на
прохожих латроны, избивали их и бросали на пустынном месте, отняв одежду и
кошельки, пока несчастных  не  подбирали  городские  стражи,  не  очень-то
спешившие на крики ограбляемых. Иногда до нашего  слуха  доносились  вопли
рабов, запертых на ночь в эргастулах, и я никак не мог привыкнуть  к  этим
звукам, напоминающим порой звериный рев. Но даже раб Теофраст считал,  что
все это в порядке вещей, и равнодушно проходил мимо.
   Город освещала полная луна. В ее мертвенном свете  Рим  казался  таким,
каким его представляют себе варвары и провинциалы, обитатели какого-нибудь
Херсонеса Таврического или жители дакийских деревушек, - городом мраморных
зданий и колонн, без свалочных мест и нечистот. Мы спустились с  Квиринала
и пошли по Новой дороге  -  так  было  безопаснее.  Черные  тени  особенно
подчеркивали белизну каменных строений. Мимо прогремели неуклюжие повозки,
- мулы везли в  них  навоз  из  Палатинских  казарм,  и  кисловатый  запах
напомнил мне о сельской жизни.  Скоро  грохот  колес  затих  вдали,  и  мы
очутились перед домом Наталиса. Вергилиан сказал:
   - Сегодня ты останешься доволен. Мы услышим занимательные разговоры.
   У ворот сидел на каменной скамье прикованный к воротам  цепью  страж  и
крепко спал, опустив голову, сжимая в руках толстую палку. Не тревожа его,
мы  проследовали  по  дорожке  к  дому,  и  белые  камешки  хрустели   под
сандалиями, как на остийском берегу. Из дома доносились громкие  голоса  и
женский смех. Потом послышались рукоплескания.
   Любопытно, что там происходит? - подумал я, так как во мне в  последнее
время уже просыпалась неутоленная жажда жизни.
   Теофраст  уныло  поплелся  в  помещение  для  служителей,   где   рабам
полагается ждать своего господина и где ему тоже мог перепасть кусок  мяса
с пиршественного стола, а мы вошли в дом и невольно остановились в  дверях
зала, где происходил пир. Все оказалось совсем  не  тем,  что  мы  ожи