акую жизнь. Но бедная  Делия  смотрела  на
поэта любящими глазами. А ведь ей уже было не до любовных ласк. Значит, не
только в них выражается наша любовь?
   Появился из мрака Трифон и показал Вергилиану рукой на луну:
   - Смотри! Свет ночного светила то красный, то голубоватый.  Это  ничего
хорошего не предвещает.
   Вергилиан, Делия, Скрибоний,  Трифон  и  все  корабельщики  со  страхом
смотрели на клубящиеся облака и плывущую среди них страшную луну. Что было
делать людям в этой  черной  яме?  Повернуть  назад?  Трифон  находился  в
нерешительности.  Будет  ли  доволен  патрон,  узнав,  что  "Фортуна"   не
использовала все возможности, чтобы продать свои товары по выгодной цене?
   Не успел Трифон принять какое-либо решение, как налетел  сильный  порыв
ветра и завыл в снастях. Стараясь перекричать  шум  бури,  старый  мореход
бросился к мачте, требуя, чтобы корабельщики спустили парус.  Но  так  как
снасть заело, то один из них полез на  мачту,  которая  раскачивалась  над
бездонной пропастью моря. Трифон стоял внизу с поднятыми  руками,  как  бы
заклиная стихию.
   - Аквилон! - крикнул он Вергилиану.
   - Нет, эвроклидон! - ответил тоже криком один из старых  корабельщиков.
- Теперь нам нет спасения!
   Я не знал, в чем страшное действие этих ветров, но  ужасающее  движение
воздуха едва не перевернуло корабль. В мгновение ока парус  превратился  в
жалкие клочья. Однако мачта устояла. Луна уже скрылась за  облаками.  Небо
прорезала  зеленая  молния.  Сквозь  грохот  валов,   бросавших   "Фортуну
Кальпурнию", как жалкий челн, донесся голос Трифона:
   - Да сохранят нас морские боги!
   Уцепившись окоченевшими пальцами  за  снасти,  мы  ждали,  что  вот-вот
придет конец, перевернется корабль  и  все  мы  пойдем  ко  дну  вместе  с
драгоценным грузом. В подобном смятении мне припомнились стихи о  корабле,
на который равнодушно взирал Гораций, великий римский поэт. Рядом со  мной
взывал к древним богам своей родины  дрожащий  от  страха  Теофраст,  и  я
слышал, как он обещал жертвы и фимиам и давал  клятвенные  обещания  вести
добродетельную жизнь. Молилась ли Делия своему богу? Мне показалось, что в
темноте она закрыла лицо руками и  что-то  шептала,  судя  по  шевелящимся
губам. А кому могли молиться Вергилиан и Скрибоний?
   Снова налетел ветер, и при вспышке  молнии  мы  увидели,  как  один  из
корабельщиков оторвался от мачты и упал в черную воду. На  одно  мгновение
молния осветила искаженное от ужаса  лицо,  широко  раскинутые  в  воздухе
руки, раскрытый в предсмертном крике рот. Но за ревом бури никто ничего не
слышал, и каждый в этот час помышлял только о собственном спасении.
   О чем думала среди подобного ужаса Делия? Мне захотелось быть поближе к
ней, а не хватало силы воли, чтобы выпустить из пальцев снасть  и  сделать
несколько шагов по помосту, который  то  поднимался,  то  опускался  среди
обезумевшей стихии.
   На другом конце корабля страдал Скрибоний. Я был молод и  легче  других
переносил это бедствие. Но обоим поэтам пришлось плохо.  Вергилиан  закрыл
глаза и рухнул у подножия мачты. Я умолял  Трифона,  чтобы  он  помог  мне
перенести друга в кормовое помещение. Делия заплакала, когда  мы  положили
бедного Вергилиана рядом с нею на мокрой от морских брызг овчине, и  стала
приводить его в чувство. Это удалось сделать не без труда.



10

   Когда тусклый рассвет осветил наконец море, нам  показалось,  что  буря
уже стихает, и надежда снова затеплилась в наших окоченевших  сердцах.  По
распоряжению Трифона корабельщики стали бросать в море мешки  с  гвоздями,
так как в чреве корабля где-то образовалась течь, вода начала заливать его
и мы могли пойти ко дну. Когда старик сказал Вергилиану о своем  намерении
освободиться от груза, угрожая,  что  иначе  всех  нас  ждет  смерть,  тот
равнодушно махнул рукой. Поэт вновь впал в забытье, и одни боги знали, что
будет с ним. Весь остаток ночи корабль носился по волнам без ветрил и  без
кормила. Вскоре Вергилиан очнулся и увидел, что лежит рядом с Делией.  Она
смотрела на  него  безумными  глазами.  Молнии  уже  не  сверкали,  но  он
разглядел в полумраке, что лицо ее было подобно лику Медузы.
   Поэт погладил рукою лоб и оглядел всех нас.
   - Я еще жив? Или все это снится мне?
   - Ты жив, - ответила  Делия.  -  Слышишь?  Буря  стихает.  Тебя  принес
Трифон. Радуюсь, что ты пришел в себя. Тебе еще рано умирать...
   Разгорался мутный рассвет.  Теперь  уже  можно  было  явственно  видеть
громады валов. От этого зрелища кровь леденела в  жилах  -  настолько  они
казались огромными, - но шум бури постепенно утихал. Корабельщики  бросали
в воду свинцовый груз на  длинной  веревке  и,  быстро  перебирая  руками,
вытаскивали его обратно,  чтобы  узнать  глубину  моря.  Полуголый  Трифон
приполз к нам на корму и крикнул Вергилиану:
   - Надейся на спасение! Я видел  в  волнах  ветку  оливкового  дерева  с
листьями. Мы недалеко от земли.
   Действительно, судя по измерениям, глубина  под  кораблем  уменьшалась.
Корабельщик с весельем в голосе кричал:
   - Сорок локтей! Тридцать локтей! Двадцать локтей!
   Даже я, неискушенный в морских делах, понимал, что ветер  гонит  нас  к
берегу. Вновь воспрянувший  духом  Трифон  жалел  о  выброшенных  гвоздях,
опасаясь гнева сенатора, и Вергилиан утешал его, говоря, что иначе погибли
бы не только люди, а и кожи и самый корабль, представляющий собою  большую
ценность.
   Трифон всмотрелся вперед и закричал:
   - Земля! Земля с левой стороны!
   Вергилиан, собрав остаток сил, тоже вылез  на  помост.  В  мутной  мгле
начинающегося дня мы отчетливо увидели берег. Возможно, что мы приплыли  к
какому-то острову...
   - Бросайте якорь! - взывал Трифон.
   Увы, наверх опоздал. Волна подняла корабль  и  легко  швырнула  его  на
скалистое побережье. Корабль оказался на камнях, дрожал и ужасно  скрипел,
разбиваемый волнами. Теперь возможно было  рассмотреть  зеленые  холмы  на
берегу и даже деревья, гнувшиеся к земле от ветра. Там бегали и  суетились
люди и что-то кричали погибающим, но за  шумом  ветра  их  голосов  мы  не
слышали.
   Тогда Трифон велел двум самым сильным пловцам из корабельщиков плыть на
берег и укрепить там конец веревки, чтобы при помощи ее и остальные  могли
перебраться на сушу, оставив корабль на волю волн. Посланные  без  особого
труда выполнили поручение, и тогда мы по пояс в воде, держась за  веревку,
перешли на берег. Трифон нес в руках снятую с мачты позолоченную статуэтку
богини, а один из мореходов - полумертвую Делию.
   Скрибоний, посиневший как мертвец, нелепо размахивал руками:
   - Небо не покинуло нас!
   Я тоже торжествовал, еще раз избегнув смерти, а до  сенаторского  груза
нам со старым стихотворцем дела в такой час не  было.  Скрибоний,  радуясь
неожиданному спасению, хватал пригоршнями песок и пересыпал его  с  ладони
на ладонь.
   Бородатые люди в овчинах и с посохами в руках не без страха смотрели на
потерпевших кораблекрушение, хотя у нас был,  вероятно,  бедственный  вид.
Оказалось, что это местные пастухи, люди  весьма  мирного  нрава.  Они  не
только не причинили нам никакого зла, но даже помогли укреплять веревку на
берегу. Однако Трифон обнажил висевший у него на бедре тупой меч и сказал:
   - Знайте, что этот корабль принадлежит римскому сенатору!
   Пастухи  переглянулись,  очевидно  не  понимая   латыни.   А   те   два
корабельщика,  что  первыми  попали  на  берег,  объяснили  нам,  где   мы
очутились:
   - Это остров Мелита. Здешние жители говорят на  своем  наречии.  Но  их
можно понять без большого труда.
   Впрочем, старший из пастухов, старик с седой бородой,  закрывавшей  ему
грудь, объяснялся на языке Вергилия не так уж плохо. По  его  распоряжению
молодые овчары принесли вязанки хвороста и зажгли костер, чтобы  мы  могли
обогреться и высушить одежду.  Из  соседнего  селения,  расположенного  за
холмом,  пришли  женщины  и  принесли   в   кувшинах   благородной   формы
свежеподоенное козье молоко, белый  сыр  и  пшеничные  лепешки.  Когда  мы
обогрели свои  закоченевшие  тела  и  поели  немного,  все  отправились  в
селение, кроме Трифона и двух корабельщиков,  оставшихся,  чтобы  охранять
корабль, хотя старый пастух заверял нас, что на острове живут честные люди
и не посягают на чужое добро.
   - Зачем нам твои богатства? - говорил он Трифону. - У нас  есть  все  -
еда, питье и одежда. На острове достаточное количество лоз, чтобы выжимать
вино и приготовлять уксус для приправы  к  овощам.  На  Мелите  существуют
источники с приятной на вкус водой, и наши жены отличаются добродетелью.
   После корабля земля качалась под ногами, когда  я  поднимался  рядом  с
Делией и Вергилианом в гору. Он оглянулся на море. Волны еще  бушевали,  и
черный корабль лежал на боку тяжкой  громадой,  вероятно  навеки  закончив
свои странствия.
   Поднявшись на холм, мы увидели оттуда весь остров, так  как  уже  давно
наступило утро, хотя солнце скрывалось за облаками. Внизу ютилось  селение
- несколько десятков бедных хижин с крышами  из  тростника  -  и  зеленели
виноградники. На другой стороне острова виднелся залив, и  на  его  берегу
белели скромного вида дома небольшого городка и возвышался храм  с  шестью
колоннами.
   По просьбе Вергилиана женщины, приютившие Делию в своей хижине, послали
в город за врачом. В ожидании его больную устроили на высоком ложе, укрыли
чистыми шерстяными плащами, согрели чашу молока с медом. Делия сделала два
или три глотка и снова закрыла глаза. Дыхание ее сделалось как огонь, и мы
с нетерпением ждали прибытия медика.
   Вергилиан, постаревший на десять лет и тоже полубольной, продрогший  до
мозга костей, с грустью оглядывал холмы, селение, храм на возвышенности...
   - Север прав... Мир велик, но мал. Вот судьба  забросила  меня  на  тот
самый остров, на котором страдал в ссылке с отцом поэт Оппиан.
   Мы вышли на дворик, где серая лохматая овчарка  вылизывала  появившихся
ночью на свет щенят. Они с жалобным писком ползали и копошились у  розовых
материнских сосцов. Морды у них были черные, морщинистые,  что  предвещало
сторожевое рвение и злость будущих псов. Собака посмотрела на  нас  умными
глазами, точно спрашивая, могут ли эти люди причинить вред  ее  детенышам,
потом успокоилась.
   Как я уже сказал, селение состояло из двадцати или тридцати построенных
из камней и глины хижин, под крышами из тростника, а дома  в  городе  были
крыты красной черепицей. На улице дети играли в деревянный волчок. Местные
жители - пастухи и виноградари -  стояли  кучками,  переговариваясь  между
собою по поводу взволновавшего их  кораблекрушения.  За  холмами  погибала
"Фортуна". Пришел убитый горем Трифон и сказал Вергилиану, что корабль уже
невозможно спасти, - а ведь он много лет служил старому мореходу  домом  и
весь смысл существования наварха заключался в плавании по морям.
   Наконец приехал на ушастом ослике врач. Это  был  величественного  вида
старик по имени Феофил. Мы потом узнали, что  медик  -  пресвитер  местной
христианской общины, к которой принадлежали и приютившие нас пастухи. Врач
жил в городе, в красивом  доме;  он,  видимо,  пользовался  любовью  среди
населения, потому что не успел старик сойти с осла, как его окружили  люди
и просили совета по поводу  покупки  какого-то  виноградника,  но  Феофил,
успокоив их отеческим жестом,  сказал,  что  об  этом  поговорит  в  более
удобное время.
   Врач вошел в  горницу,  приблизился  к  больной.  Делия  только  слегка
повернула голову в его сторону, а Феофил сказал нам с Вергилианом:
   - Друзья, оставьте меня наедине с болящей!
   Мы покорно вышли на улицу. Дети все так же играли в волчок,  и  овчарка
продолжала вылизывать щенят. Трифон отправился с корабельщиками спасать  с
корабля все, что еще возможно было спасти. Скрибоний в изнеможении спал  в
одной из хижин. Врач вскоре показался в дверях, опечаленный и суровый.
   - Иди, - сказал старик Вергилиану, - она тебя хочет видеть.
   - Неужели Делия умирает?
   - Да, она умирает, - последовал спокойный ответ.
   - И нет больше никакой надежды?
   - Не знаю. Я дал ей целебное питье. Но средства медицины ограничены.
   К старику опять приблизились поселяне,  просившие  совета  относительно
виноградника.
   Вергилиан вошел в хижину, а за ним и я. Поэт спрашивал Делию о  том,  о
чем спрашивают всех больных. Она улыбнулась только, но ничего не сказала и
внимательно  взглянула  на  Вергилиана,  как  будто  бы   хотела   получше
рассмотреть его лицо.
   Дыхание Делии теперь стало хриплым. Мне стало не по себе, я поплелся  в
ту хижину, где спал Скрибоний, и нашел его уже сидящим за  столом.  Старый
поэт ел  сыр  с  хлебом,  запивал  еду  вином  из  глиняной  чаши  и  был,
по-видимому, доволен своей жизнью.
   Я сообщил ему печальную новость:
   - Делия умирает...
   Скрибоний не донес кусок хлеба до рта...
   Неужели,  спрашивал  я  себя,  прекрасная  возлюбленная  поэта   должна
умереть, а все вокруг - люди, животные, деревья, птицы -  останутся  жить?
Гармоничное  тело  Делии  превратится  в   прах,   подвергнется   гниению,
распадется, а эти бесчувственные камни будут существовать века.  И  только
теперь, на  вещественном  примере,  я  понял,  как  непрочно  человеческое
существование, и поспешил вернуться туда, где лежала Делия. Больную укрыли
овчинами, чтобы, по совету врача, вызвать у нее потение.
   Хозяйка хижины с именем из  платоновского  "Пира",  так  как  ее  звали
Диотима, румяная  и  высокогрудая  женщина,  пшеничноволосая,  как  Юнона,
укачивала в колыбели ребенка и, напевая нежным голосом песенку,  чтобы  ее
сын не плакал, не спускала добрых глаз с больной.
   Вергилиан сидел возле Делии. Он умолял ее с болью в голосе:
   - Делия, скажи мне что-нибудь!
   Она открыла глаза, улыбнулась в ответ жалкой улыбкой, от которой у меня
сжалось сердце, и прошептала:
   - Дай мне яблоко!
   Мой друг протянул ей плоскую плетеную корзину, наполненную плодами.
   - Выбери любое!
   Делия взяла одно из яблок слабыми пальцами, поднесла ко рту, но уже  не
могла откусить его и снова положила в корзину, погладила плод рукой, точно
прощаясь со всем этим земным обилием. Вергилиан склонился к ней и  услышал
шепот, пролетевший, как шелест листьев:
   - Как печально все-таки расставаться с тобою навеки...
   Смерть уже витала над нами, и не в человеческих  силах  было  отвратить
ее.
   Минуты текли, как капли густого меда. Делия попросила пить.  Я  слышал,
как зубы ее стучали о край глиняной чаши. В сосуде плескалось разбавленное
горячей водою вино.  Сделав  несколько  глотков,  Делия  закрыла  глаза  с
видимым облегчением...
   Делию похоронили в усыпальнице  Клавдии,  богатой  христианки  из  рода
Клавдиев, которой принадлежали  на  острове  виноградники  и  стада  овец.
Монумент представлял собою круглое строение, и в  его  крипту  приходилось
спускаться в темноте по каменной лестнице; в верхнем помещении с мозаичным
полом, изображавшим павлина, в  нише  стоял  крылатый  гений  с  опущенным
факелом в руке - предки Клавдии  еще  недавно  считали  себя  поклонниками
олимпийцев; темно-синий потолок,  усыпанный  звездами,  изображал  райское
небо,  а  стены  были  покрыты  свежей  и  незамысловатой  росписью,   где
чередовались пальмы и гирлянды; у стены находились  мраморные  гробницы  и
урны. Но так  как  здесь  уже  не  оставалось  места  для  погребений,  то
христиане  пробили  ход  в  мягком  камне  под  тот  холм,   где   зеленел
виноградник, и хоронили там умерших. В эту зияющую черную дыру на носилках
унесли  Делию,  осыпанную  цветами.  Все  женщины,   присутствовавшие   на
погребении, держали в руках  светильники.  Они  пришли  из  города,  чтобы
проводить в последний путь свою случайную сестру.
   Вергилиан смотрел, как два каменщика замуровывали погребальную плиту  в
стене пещеры, куда положили Делию. Один из них вытер руки,  запачканные  в
цементе, о край большой  глиняной  миски.  За  этой  холодной,  молчаливой
плитой лежало все, что  осталось  от  пламенной  и  обуреваемой  страстями
танцовщицы... Я вспомнил ее пляски, медленно летевшие  по  воздуху  легкие
покрывала, гармонию всех ее соразмерных членов...
   В городе уже знали о  кораблекрушении  "Фортуны"  и  о  сыне  сенатора,
потерявшем при таких трагических  обстоятельствах  свою  возлюбленную.  На
бледного и высокого поэта смотрели с любопытством. Женщины жалели его,  им
хотелось утешить это возвышенное горе... Когда все было кончено, Вергилиан
ушел из усыпальницы, поднялся на виноградник и некоторое время сидел там в
одиночестве. Не желая  оставлять  его  наедине  с  печальными  мыслями,  я
устроился недалеко от него на  нагретом  солнцем  камне.  Потом  пришли  с
Феофилом несколько поселян. Не стесняясь нас, быть может, как  потерпевших
бедствие и поэтому неспособных, по их мнению,  причинить  людям  зло,  они
продолжали начатый ранее разговор. Я понял, что речь  шла  все  о  том  же
пресловутом винограднике.
   Старый человек в рубище спрашивал врача:
   - Значит, ты не советуешь обращаться в суд?
   Феофил укоризненно качал головой.
   -  Зачем  тебе  обращаться  к  римскому  судье?  Ты  будешь  жаловаться
язычникам на  сестру  во  Христе?  Но  неужели  мы  сами  не  в  состоянии
разобраться в этой тяжбе?  Поспеши  к  епископу,  и  он  рассудит  вас  по
справедливости.
   - Епископ - родственник Клавдии.
   - Это ничего не значит. Он  не  один  будет  судить,  а  в  присутствии
старейшин.
   - А судебные издержки?
   - Ты уплатишь в церковную сокровищницу что положено, самую  малость,  а
римский судья жаден, как паук...
   Старик,  спрашивавший  совета,  стоял  на  согнутых  в  коленях  ногах,
опираясь на грубую палку. Пресвитер успокаивал его:
   -  Не  бойся  ничего.  Клавдия  -  свободнорожденная,  ты  же  рабского
происхождения, и в римском судилище вас не поставят рядом перед судьей,  а
у епископа будут смотреть на тебя как на равного...
   - А если Клавдия не подчинится приговору?
   - Она не посмеет это сделать. Иначе вся община осудит ее, и  непокорная
лишится царствия небесного...
   Виноградари ушли  в  селение,  Феофил  подошел  к  Вергилиану  с  явным
намерением утешить его.
   - Не печалься, друг, свыше меры...
   Завязался разговор.
   Феофил рассказывал об острове, о его жителях и нуждах:
   - Здесь обитают бедные люди. Глядя на роскошь  богачей,  -  а  для  них
роскошью являются уже серебряные чаши Клавдии, - они жаждут справедливости
на земле. Но для этого еще не настало время.
   - И поэтому они ищут утешения в мысли,  что  получат  награду  за  свои
страдания в будущей жизни? - при этих словах Вергилиан горько усмехнулся.
   - Но и здесь христианские наставники стараются по возможности облегчить
их участь. Обрезательный нож виноградаря  или  плуг  таинственным  образом
соединяет человека с землей, и эти люди чисты сердцем, как голуби, поэтому
доверяют во всем своим руководителям.
   - А вы?
   - Мы знаем, что им долго ждать справедливости на земле, и обещаем ее на
небесах.
   Феофил пожелал нам всякого благополучия и уехал на сером ослике,  бодро
помахивавшем хвостом в  репьях.  Когда  мы  спускались  с  Вергилианом  по
тропинке,  ведущей  в  селение,  он  показал   пальцем   на   удалявшегося
пресвитера:
   - Видел, с каким почтением люди смотрят на него и  обращаются  к  этому
человеку за советом? Они предпочитают судилище своих епископов суду  самых
изощренных римских законников. Теперь они - как государство в государстве.
   Навстречу  нам  шли  женщины,  возвращавшиеся  с  похорон  в  город.  Я
оглянулся на них. Ветер играл белыми одеждами, обрисовывал  женские  ноги.
Горожанки смеялись, уже позабыв об умершей, потому  что  вокруг  все  было
залито солнцем, и не помышляли о том, что рано или поздно  наступит  и  их
черед. Они  тоже  оглядывались  на  нас.  Небо  сияло,  точно  в  мире  не
существовало умирания.




ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ГИБЕЛЬ КАРАКАЛЛЫ


1

   Это