з  Рима  Каракалла
отправлялся на охоту. Он уже садился на  коня  и,  не  желая  лишать  себя
излюбленного удовольствия, передал все письма Макрину, с тем чтобы префект
претория доложил ему потом  о  их  содержании.  Уведомление  Макретиана  о
заговоре попало в руки того, кто стоял во  главе  заговорщиков,  и  участь
Каракаллы была  решена.  Видя,  что  опасное  предприятие  перестало  быть
тайной, Макрин решил ускорить события, и это по его наущению Юлий Марциал,
возненавидевший императора за казнь ни в чем не повинного  брата,  поразил
мечом августа, воспользовавшись  удобным  случаем  на  Каррийской  дороге.
Теперь Макрину оставалось приложить все  усилия  к  тому,  чтобы  овладеть
страстями легионов, всегда готовых к возмущению, и поскорее избрать нового
августа, так как от этого  зависело  сохранение  существующего  порядка  в
римском мире. Конечно, префект претория надеялся, что  избранным  окажется
он сам, и уже предпринял для этого соответствующие шаги.
   Воспользовавшись   неожиданно    представившимся    поводом,    легионы
взбунтовались. Этого следовало  ожидать.  Как  обычно  бывает  в  подобных
случаях, воины расправились с ненавистными центурионами, разгромили склады
и упились вином. Но и все народы вздохнули свободно в  надежде  на  лучшие
времена. Слишком был невыносим гнет этого  человека,  безумца  и  хитреца,
соединившего  в  своем  характере  ничем   не   сдерживаемую   жестокость,
унаследованную от отца, и склонность к интригам, полученную от матери.
   Разумные и порой  отмеченные  гениальностью  планы  мешались  в  голове
августа с бредовыми мечтами, а  минутные  капризы  сулили  смерть  тысячам
людей. Горе было вознице, если его победе слишком бурно рукоплескала толпа
во время ристаний, и мог считать себя обреченным легат легиона,  если  ему
по-товарищески улыбались воины.  А  иногда  человек  погибал  потому,  что
императору вдруг  потребовалось  состояние  неудачника,  приглянулась  его
красивая жена или вдруг в мозгу у  августа  возникло  опасение,  что  этот
римлянин может ему быть опасен в будущем, хотя тот ни в  чем  не  проявлял
честолюбия. Сколько раз в цирке, когда  побеждала  квадрига  зеленых,  его
противников, август вызывал смятение,  избивая  ненавистных  крикунов  как
государственных преступников! Сколько голов упало под мечом палача  только
потому, что императору нужны были деньги  для  подачек  воинам  парфянских
легионов! Система соглядатайства опутала республику, как паутина. Уже люди
задыхались, и весь мир шумно возликовал,  когда  из  города  в  город,  из
селения в селение, до самых отдаленных  африканских  оазисов  и  медвежьих
углов Германии, стала распространяться и передаваться из уст в уста  весть
о жалкой гибели  Каракаллы.  Однако  для  людей,  которые  правили  Римом,
обогащались и не отказывались ни от каких наслаждений, нужно  было,  чтобы
кто-то взвалил на свои плечи тяготы власти и помог держать  в  повиновении
чернь и рабов. Эту тяжесть семь лет нес Антонин и, как наемный  актер,  не
очень удачно сыграл краткую роль в императорском пурпуре.
   Многие  сенаторы  были  на  Востоке.  Каракалла   всюду   возил   самых
влиятельных из них за собою, не решаясь оставить в Риме  во  время  своего
отсутствия в полном составе коллегию, еще  сохранившую  в  римском  народе
тень влияния. Вечером  того  дня,  когда  произошло  убийство  императора,
сенаторы, оказавшиеся в Эдессе, собрались в одной  из  городских  базилик,
чтобы обсудить положение вещей и решить вопрос о заместителе Антонина.  По
распоряжению Макрина, помещение оцепили воины II Парфянского  легиона,  на
префекта которого, предавшего своего  господина,  так  рассчитывал  убитый
император. Воинов щедро одарили  и  беспрестанно  угощали  вином,  которое
приносили в амфорах рабы  префекта  претория.  Солдаты  громкими  голосами
требовали для него пурпур, надеясь на новые милости, и сенаторы со страхом
смотрели друг на друга, чувствуя себя в базилике как в мышеловке.
   Единственным соперником для Макрина был  старый  Адвент,  прославленный
победами над варварами и любимый в  легионных  лагерях  за  свое  простое,
солдатское происхождение. Он некогда служил в рядах. Но старый воин ничего
не предпринимал, чтобы захватить власть, и даже решительно отказывался  от
нее, когда его друзья и некоторые сенаторы тайно понуждали  его  к  этому.
Военачальник ссылался на свои преклонные годы, хотя  главным  образом  его
скромность объяснялась тем, что старик не обладал  в  достаточной  степени
воображением, чтобы представить  себя  во  главе  государства,  полубогом,
преемником столь славных мужей, как Траян или Марк Аврелий. Чтобы выяснить
положение, сенату удалось отложить выборы на несколько дней. Впрочем,  сам
Макрин колебался до последней минуты, принять ли высшую власть,  вспоминая
об участи Каракаллы и ясно представляя себе все трудности  управления.  Он
отлично знал о скудости денежных средств в государственной сокровищнице  и
предвидел впереди тяжелую войну с парфянами.
   Случайно я еще раз оказался очевидцем больших событий, видел  все,  что
произошло по дороге в Карры, и даже пошел  посмотреть  на  труп  Марциала,
брошенный в песках на добычу шакалам. Я смотрел  на  бесчувственное  нагое
тело, потому что с Марциала  уже  успели  снять  тунику  с  узкой  красной
полосой и воинскую обувь с медными украшениями,  и  думал,  что  благодаря
случаю этот безвестный центурион, такой же как и тысячи  других,  вошел  в
историю и, пожалуй, обессмертит  свое  имя  в  будущей  книге  Вергилиана,
вместо того чтобы закончить дни в полном благополучии, оставив после  себя
многочисленное потомство и приличную его званию эпитафию на гробнице.
   Мы пустились в  обратный  путь  со  скифами,  несшими  на  плечах  тело
императора, прикрытое трагическим палудаментом.
   Позади, уже не осмеливаясь сесть на  коней  и  мулов,  брели  участники
паломничества  в  Карры.  Только   скифы   мрачно   ехали   на   конях   и
переговаривались на своем странном языке, возбужденные происшедшим. Каждую
минуту можно было ожидать от них каких-нибудь безумных поступков. Опасаясь
худшего,  некоторые  из  сопровождавших  императора  в  его  благочестивом
путешествии исчезли как дым; среди них были евнух Ганнис  и,  как  это  ни
странно, Филемон Самосатский. Зато Гельвий Пертинакс, зоил и насмешник, не
щадивший даже богов, следовал за носилками и шептал Вергилиану:
   - Погиб второй Геракл! Но увы, не в огне, не  на  поле  брани  и  не  в
борьбе с Немейским львом, а в отхожем месте!
   - Еще не известно, чем все это кончится, -  тихо  сказал  Дион  Кассий,
поглядывая исподлобья на скифов.
   Пертинакс оглянулся по сторонам.
   - Кончится  это  тем,  что  выберут  нового  августа.  Такого,  знаете,
полубога, вроде не очень твердого в орфографии Адвента,  или  хитрую  лису
Макрина, и все пойдет своим чередом. Кому субсидию, кому право трех детей,
кому теплое местечко в официи продовольствия,  где  всегда  можно  погреть
руки. И все будут довольны. Много ли нужно смертному?
   - Дело не в теплых местечках, а в судьбах республики, - мрачно  заметил
услышавший последние слова Корнелин,  которого  всегда  раздражали  хорошо
подвешенные языки.
   Пертинакс многозначительно рассекал перстом воздух.
   - Если выражаться высоким слогом. А в сущности, все  сводится  к  тому,
чтобы урвать жирный кусок мяса на  этом  пиру  богов,  который  называется
римским владычеством над миром. От Эфиопии до Скифии.
   - Это, пожалуй, тоже из области высокого стиля, - сказал Вергилиан.
   - Почему? - удивился Пертинакс.
   - Потому, что ни для кого не тайна, что эфиопы и скифы уже не опасаются
Рима и считаются с римской властью постольку, поскольку  это  им  выгодно.
Скоро никаких легионов не хватит для их укрощения.
   - Так в этом же и есть назначение  Рима,  -  вмешался  врач  Александр,
которого только теперь  заметил  Вергилиан,  хотя  именно  он  удостоверил
смерть императора, приложив ухо к его переставшему биться сердцу.
   Пертинакс обнял Александра с хитрой улыбкой.
   - В чем назначение Рима?
   - Рим должен править миром для общего блага.  Без  Рима  все  придет  в
замешательство,  пшеницу  заглушат  на  полях  плевелы,  дороги  сделаются
непроходимыми от разбойников, варвары разрушат акведуки и академии.
   - Может быть, это и так, - поморщился Пертинакс, довольный, что  теперь
возможно стало, не опасаясь преследований, высказывать  самые  сокровенные
мысли, - но это значит, что варварам и всем, кто будет разрушать  подобные
сооружения, не нужны ни акведуки, ни дороги. По крайне" мере  в  настоящее
время.
   - Да, кажется, они живут счастливее нас и без  акведуков,  -  поддержал
Пертинакса Вергилиан и получил в ответ сочувственную улыбку.
   Корнелин был другого мнения:
   - Люди - как дети. Ими нужно руководить, иначе они разрушат самый  дом,
в котором живут.
   - Ты рассуждаешь правильно,  префект,  -  заметил,  все  так  же  тонко
улыбаясь, Пертинакс,  -  но,  вероятно,  существуют  же  какие-то  законы,
которые управляют не только поступками людей, но и судьбой народов?
   Корнелин, которому были не по вкусу эти философские рассуждения, тем не
менее не желал расставаться со своей излюбленной темой:
   - И все-таки Рим вечно должен существовать на благо человечества.
   - Не надо думать  только,  что  Рим  -  это  Рим  на  Тибре.  Он  -  не
географическое понятие, а некая идея порядка, организация хаоса.  С  такой
поправкой я принимаю твои слова.
   Это произнес врач Александр, убежденный поклонник римской мудрости.
   - А собственно говоря, в чем заключается благо, которое  несет  народам
Рим? - спросил Вергилиан. - В том, чтобы было удобно торговать?  Но  разве
мы не видим вокруг себя голодных и пресыщенных?
   Корнелин нахмурился:
   - Ты  высказываешь  предосудительные  мысли.  Можно  подумать,  что  ты
христианин.
   Однако в мире  сегодня  веял  воздух  свободы.  Вергилиан  уже  не  мог
удержаться и громил существующий порядок:
   - Для чего все это? Чтобы еще один ростовщик построил дом из мрамора?
   - Строят из мрамора  не  только  ростовщики.  Покойный  император  тоже
возводил термы и портики, - возражал Корнелин.
   - Предположим. Мы построим  еще  десять  пышных  портиков.  Но  это  не
изменит жизнь людей. Как все это надоело! Куда ни приедешь, всюду  одно  и
то же. Портик, лупанар, лавка менялы... Опять портик, еще один лупанар. Но
эта роскошь и пустая красота никому  уже  не  доставляют  удовольствия,  а
бедняков подачками отучили от труда. Так  живут  римляне.  Цирк  и  плохая
риторика в стихах, как говорит мой друг Скрибоний.
   - А где он? - спросил Пертинакс.
   - Он предпочел остаться в Антиохии. Там книги, вино, беседы с  поэтами.
Это, кажется, все, что нужно для Скрибония.
   Впереди показались лавровые рощи  в  предместьях  Эдессы.  Люди  бежали
оттуда толпами навстречу печальной  процессии,  так  как  весть  о  смерти
императора уже прилетела в город. Очевидно, эдесцы узнали об этом со  слов
центурионов, посланных к  Адвенту.  Они  ускакали  в  облаке  пыли,  чтобы
известить о произошедшем старого воина, который не мог принять  участие  в
паломничестве из-за своих скрюченных подагрой ног.
   Когда шествие  входило  в  город,  толпы  любопытных  запрудили  улицы.
Разговор о судьбах Рима прервался, потому что каждого  звали  его  дела  и
заботы: Корнелин поспешил в лагерь, Дион Кассий  -  на  заседание  сената,
Вергилиан и я - в ту  горницу,  где  нам  устроил  прибежище  Ганнис.  Мне
хотелось записать поскорее все виденное сегодня на табличках.
   После гибели Цессия Лонга под стенами Арбелы префектом XV легиона  стал
Корнелин.  Дион  Кассий,  поддержавший  это  назначение,  так  как  близко
познакомился с Корнелином во  время  совместного  путешествия  в  Рим  для
возвещения народу о  победе,  намекал  ему,  что  постарается  добиться  и
легатства, хотя легатами могли  быть  по  закону  только  лица  сенатского
сословия, к которому префект не принадлежал. Но событие на дороге в  Карры
разрушило  все  эти  планы,  и  Корнелин   был   в   мрачном   настроении.
Воспользовавшись тележкой императорской почты, мы с Вергилианом  поспешили
в Антиохию.
   Во избежание народных волнений тело Каракаллы решили оставить в Эдессе.
Нашли двух египтян, знакомых с бальзамированием трупов, и они сделали все,
что полагается в подобных случаях. Лицо умершего слегка подкрасили и  тело
выставили  в  городской  базилике.  Но  убийство  императора  произвело  в
Антиохии огромное впечатление. Торговцы спешно закрывали лавки  и  прятали
товары. Люди кучками стояли на улицах и обсуждали  событие.  Даже  в  доме
Маммеи, где обычно царила благоговейная тишина, происходила суета,  как  в
разворошенном муравейнике. Филострат, чувствовавший ко мне расположение  и
иногда беседовавший с таким юнцом,  как  я,  о  серьезных  вещах,  сказал,
показывая движением бороды в сторону пробежавшего Ганниса:
   - Видел, друг, как они все всполошились? У них дрожат руки. Это потому,
что никто не уверен в завтрашнем  дне.  Я  давно  говорил:  "Не  берите  у
бедняка последнее, иначе  вы  доведете  народы  до  восстания".  Так  учил
Аполлоний из Тианы. И что же получилось? Только и держалось все, пока была
железная рука Антонина.  А  теперь?  Кто  нас  защитит  от  черни?  Сенат?
Сомневаюсь, чтобы эти корыстолюбивые владельцы земельных угодий думали  об
общем благе. Оно - в равновесии всех  частей  государственного  здания,  в
умеренности и в твердой власти.
   Вечером к нам прибежал раб Маммеи и сообщил, едва переводя дыхание, что
у госпожи собрание друзей и она просит Вергилиана посетить ее.
   - Пойдешь и ты, - сказал мне поэт.
   Я стал отказываться, ссылаясь на свое незначительное положение.
   Вергилиан махнул рукой:
   - Это не имеет никакого значения.
   - Но ведь я был скрибой в этом доме! Что скажет госпожа?
   - Мало ли кем кто был, - отвечал Вергилиан. -  Ты  -  мой  друг.  Этого
достаточно для  них.  Ты  им  ничем  не  обязан,  а  разговоры  будут  там
любопытные, и ты большой охотник до подобного времяпрепровождения.
   Я пошел за поэтом со страхом в  сердце,  опасаясь,  что  меня  постыдно
изгонят из такого блестящего общества.
   Однако  все  обошлось  более  или  менее  благополучно.  Лишь   Маммея,
посмотрев на меня прищуренными глазами, так как чтение книг  испортило  ей
преждевременно зрение, сказала:
   - Я этого юношу где-то видела. Не писец ли он,  переписавший  для  меня
"Трактат о плаще"?
   Я растерянно созерцал ее красоту. Краска  залила  мне  лицо.  Вергилиан
ответил, взяв меня за локоть:
   - Ты не ошибаешься. Но с тех пор этот сармат дважды спас  мне  жизнь  и
стал моим другом. Прошу тебя отнестись к нему благожелательно.
   Маммея с удивлением окинула меня взглядом.
   - Ты сармат, юноша?
   - Так я называю его, госпожа, потому, что он прибыл к нам из Том.
   Маммея благосклонно посмотрела на  мои  руки  и  плечи,  но  тотчас  же
отвернулась и больше уже не  обращала  на  меня  никакого  внимания,  и  я
мало-помалу успокоился.
   К   моему   изумлению,   среди   приглашенных   я   увидел   Корнелина.
Присутствовали  также  Ганнис,  Филострат,  врач  Александр  и   несколько
незнакомых мне антиохийцев. Видно было, что все эти  люди  не  чувствовали
почвы под ногами. Маммея то взволнованно подходила к двери, за которой был
атриум, и смотрела на плещущий фонтан,  то  устало  опускалась  в  кресло,
готовая слушать всех, кто ей рассказывал о происходящих событиях.
   Врач спросил трибуна:
   - Скажи, Корнелин, что ты  думаешь  о  Макрине?  Не  достойный  ли  это
преемник Антонину?
   По-видимому, вопрос был задан неспроста. Корнелин, никогда не  терявший
самообладания, старался понять, почему его спрашивают о префекте претория,
и отвечал уклончиво:
   - Полагаю, что Опеллий способен  править  государством.  Но  если  этот
человек облачится в пурпур, ему необходимо немедленно отправляться в  Рим,
потому что он не справится с легионами, несмотря на всю свою жестокость.
   - А ты сумел бы справиться с ними?  -  опять  спросил  Александр,  и  я
заметил, что  все  с  каким-то  многозначительным  вниманием  смотрели  на
трибуна в ожидании его ответа.
   - Что ты говоришь?! - ужаснулся Корнелин.
   - Да, полагаю, что  ты  мог  бы  повелевать  легионами,  если  бы  стал
императором, - повторил торжественно Александр.
   Но, видимо, Корнелин не желал продолжать разговор в подобном духе.
   - Я скромный воин и не помышляю о таких делах.
   Дион Кассий вздохнул.
   - Конечно, Макрин будет способствовать просвещению. Но это  верно,  что
государству нужна твердая рука, которая  способна  держать  в  повиновении
воинов и рабов. И еще важнее  -  восстановление  древних  учреждений  ради
служения республике. Как все было  целесообразно  в  государстве!  Римские
земледельцы  трудились,  а  когда  служили  в  легионах,  то  им   платили
сестерциями,  взятыми  у  них  в  виде  налогов.  Таким  образом,   деньги
возвращались к тем, кто пахал и сеял, а не попадали в лапы  корыстолюбивых
наемников... Впрочем, разве  возможно  спокойно  обсуждать  сейчас  судьбы
отечества?
   Вергилиан, молчавший все  время  и  перебиравший  свитки,  лежавшие  на
круглом малахитовом столе, вдруг сказал:
   - Друзья, мне  кажется,  что  это  вполне  отвечает  нашим  сегодняшним
настроениям.  Послушайте  несколько  строк  из  "Заговора  Катилины"   Гая
Саллюстия Криспа.
   Он прочел:
   - "Людям, которые  стремятся  стать  выше  других,  надлежит  прилагать
всяческие усилия,  чтобы  не  совершить  жизненный  путь  свой  бесследно,
подобно скотам, склоненным к земле, в рабском подчинении чреву".
   Это были добродетельные слова римского мужа.  Вергилиан  читал  дальше,
подчеркивая голосом некоторые слова и поднимая палец в знак важности  этих
мыслей:
   -  "Поистине  прекрасно  приносить  пользу  отечеству,   неплохо   быть
оратором, прославиться можно и в мирное время и на поле брани, но  мне,  -
хотя совсем не равная слава окружает того, кто описывает подвиги, и  того,
кто их совершает, - представляется особенно трудной задача историка..."
   Он опустил свиток. Все молчали, очевидно не совсем понимая, почему были
прочтены эти строки.
   Маммея с удивлением посмотрела на Ганниса, и  тот  недоумевающе  развел
руками. Но Вергилиан снова поднял указующий перст:
   - Прошу также позволения прочитать следующее...
   Я догадался, что  он  нашел  в  книге  что-нибудь  о  тщете  власти,  о
ничтожестве земной славы.
   Развернув еще один свиток, Вергилиан стал читать. На этот раз  выдержка
была из "Размышлений" Марка Аврелия. Я услышал знакомые слова:
   - "Итак, какова бы ни была твоя судьба, ты по двум причинам должен быть
доволен ею. Во-первых, потому, что это твоя, лично тебе уделенная  участь,
через которую ты делаешься участником целого,  звеном  в  цепи,  связующей
тебя со всем остальным миром. Во-вторых, потому, что предоставленная  тебе
судьба или вся твоя жизнь нужна как одна из составных частей вселенной..."
   Дион Кассий ударил рукой по мрамору стола.
   - При чем здесь, в такой день, эти мысли о бренности жизни?
   А Вергилиан все далее развертывал свиток.
   - "Если, проснувшись рано, тебе не хочется покинуть  ложе,  скажи  себе
тотчас: "Я пробудился к разумной деятельности, я для нее родился на свет".
Взгляни, всякая тварь трудится над  своим  делом:  воробей,  паук,  пчела,
муравей..."
   Дион Кассий  вскочил,  готовый  разразиться  гневными  словами.  Однако
Вергилиан упросил его:
   - Еще несколько строк! Слушай, сенатор! "Жизнь мирская не что иное, как
погоня за почестями и наслаждениями, она - подмостки, по которым  проходит
суетливая толпа. Она подобна своре  собак,  грызущихся  из-за  кости,  или
рыбам в пруду, хватающим крошки хлеба... Держаться достойно в этой свалке,
умея рассмотреть в ней проявление добра, - вот назначение человека..."
   Никаких реплик на чтение не последовало. Только  Дио