кабинета лорда
Перси, доктор Вейцман захватил с собой бланк министерства иностранных
дел и, написав на нем отчет о состоявшемся разговоре, отослал его в Россию
(где, будь то при Романовых или при красных царях, правительственные
канцелярские принадлежности не валяются где попало). Впечатление,
произведенное в местечковой России этим документом на бланке
лондонского Форин Оффиса было, вероятно, таким же, какое производит
икона на простого мужика. Совершенно ясно было, что британское
правительство не желало более иметь дела с доктором Герцлем и позаботится
о том, чтобы обеспечить сионистам Палестину. Лорд Перси действительно,
как теперь сказали бы, запустил новую птицу.
  Все дальнейшее шло как в античной драме по велению богов: победа
сионистов из России над доктором Герцлем, его крушение и смерть, и отказ
от Уганды. После этого Вейцман перенес свою деятельность в Англию,
"единственную страну, которая проявляет искреннюю симпатию к такому
движению, как наше" и где он мог "жить и работать беспрепятственно, но
крайней мере в теории" (любой сборник классических недоговорок мог бы
поместить эти слова на первой странице). Вейцман избрал своей резиденцией
Манчестер, а если он пишет, что это было "чистой случайностью", то
поверить этому трудно. Манчестер был избирательным округом Бальфура,
там же обосновалась главная квартира сионистов в Англии, а лидером партии
Бальфура в Манчестере был известный сионист (британская консервативная
партия и сегодня еще опутана той же сетью).
  Античная драма разыгрывалась далее. Премьерство Бальфура потерпело
фиаско, когда на выборах 1906 года его партия потеряла в Манчестере 8 мест
из девяти, и ему пришлось временно сойти с политической сцены. На ней
появился в этот момент новый персонаж, один из победивших на выборах
либералов; подававший надежды молодой человек по имени Уинстон
Черчилль, явно умевший держать, нос по ветру. Он также выставил свою
кандидатуру в Манчестере и сумел заручиться благосклонностью сионистской
главной квартиры, выступив сначала против законопроекта об иностранцах,
внесенного в парламент правительством Бальфура (и ограничивавшего
массовую иммиграцию из таких стран, как Россия, откуда, как известно,
никто кроме евреев никогда не эмигрировал), а затем в пользу сионизма
вообще. Как пишет его биограф Р.С. Тейлор (см. библиографию),
"манчестерские евреи быстро сплотились вокруг него, как если бы он был
новым Моисеем; один из их лидеров объявил на еврейском митинге, что
любой еврей, голосующий против Черчилля, будет предателем нашего дела".
  По своем избрании Черчилль стал помощником министра колоний. Его
публичная поддержка сионизма была в то время лишь знаменательным
эпизодом; через 30 лет, когда Бальфур уже умер, она повела к столь же
роковым последствиям, как и умопомрачение самого Бальфура.
  Вернемся теперь к этому последнему, столь увлеченному сионизмом.
  Насколько можно судить по сохранившимся документам, ему никогда не
пришло в голову задуматься над судьбой коренных жителей Палестины,
которые обязаны ему своим изгнанием в пустыню. По случайному
совпадению, предвыборная борьба в 1906 г. велась главным образом по
вопросу о якобы жестоком обращении с какими-то людьми из "малых сих" на
другом конце земного шара (пример того, как по рецепту Герцля и
"Протоколов" следует возбуждать страсти "черни"). О сионизме избиратели
никогда и не услыхали, а когда они с ним познакомились впоследствии, то
судьба стоявших под его угрозой арабов их не беспокоила по той простой
причине, что об этой стороне дела печать, ставшая к тому времени уже
вполне "покорной", им ничего не сообщила. В 1906 г. их чувства
воспламенились вокруг вопроса о "китайском рабстве", приводя их в
священное негодование(off all places, как говорят англичане, в Манчестере,
где положение рабочих было еще более бедственно, чем во всей остальной
английской промышленности). В это время китайские кули вербовались по
контракту на трехлетнюю работу на золотых приисках в Южной Африке.
  Принятые на работу считали себя счастливцами, но для избирательной
демагогии в Манчестере это было "рабством", вокруг которого разгорелась и
была выиграна выборная кампания. Победившие либералы забыли о
китайских рабах сразу же после подсчета голосов, а придя к власти,
переплюнули в своем энтузиазме по адресу сионизма даже консерваторов.
  Пока на улице за окном раздавались крики о "китайском рабстве", Бальфур,
запершись с сионистским эмиссаром из России, готовил палестинским арабам
нечто гораздо более скверное, чем рабство. Он был совершенно околдован
этой проблемой (как пишет его племянница и ближайшее к нему доверенное
лицо до конца его дней, г-жа Дагдейл, задолго до этой встречи: "Его интерес
к вопросу был возбужден... отказом сионистов от Уганды... их оппозиция
возбудила в нем любопытство, для удовлетворения которого он не мог найти
средств... Он попросил (сионистского) руководителя своей партии в
Манчестере выяснить причины такой позиции сионистов... Интерес Бальфура
к евреям и их истории... имел своими корнями материнские наставления в
Ветхом Завете и его воспитание в шотландских традициях. Когда он стал
взрослым, его интеллектуальное восхищение некоторым аспектами еврейства
в современном мире и симпатия к нему приобрели для него громадное
значение. Помню, как еще в детстве он внушил мне мысль, что христианская
религия и культура в громадном долгу у иудейства, и что долг этот очень
плохо оплачен".
  В таком умонастроении Бальфур встретился с Вейцманом в 1906 г. в номере
"Королевской гостиницы" в сыром и туманном Манчестере. Предложение,
которое ему тут было сделано, автоматически ставило Турцию, притом уже в
1906 г., в ряд врагов Англии в любой "будущей мировой войне" (Макс
Нордау, см. выше), а в случае победы над ней, ставило Англию в состояние
постоянной войны со всем арабским миром. Судя, однако, по
вышеприведенной цитате, соображениям национального интереса,
нравственных принципов и государственного мышления в голове Бальфура
места не нашлось. Он был, как мы видим, захвачен раздраженным в нем
интересом и неудовлетворенным любопытством, что более походило на
любовные мечтания молодой девушки, чем на образ мыслей политика. В
парламент его избрали не для того, чтобы он решал, в чем состоит "долг"
христианства иудаизму, или, если бы такой долг действительно имелся, то не
для его оплаты из чужого кармана самозванным сборщикам. Если бы
действительно имелся какой-то реальный долг, с которым можно было бы, не
выходя из рамок исторической логики, связать его государство и страну, и
если он смог бы свою страну в этом убедить, он, возможно, нашел бы
оправдание. Вместо этого, он самолично решил, что такой долг есть и что
ему принадлежало право выбрать среди возможных кредиторов пришельца из
России, в то время, как еврейские массы в Англии не желали о таком долге и
слышать. Трудно найти в политической истории человечества что-либо более
странное и необычное.
  Сорок лет спустя Вейцман писал, что у Бальфура были "только самые
наивные и рудиментарные представления о (нашем) движении"; он не знал
даже имени Герцля и, стараясь припомнить, называл его "доктор Герц".
  Другими словами, Бальфура давно уже унес в облака его энтузиазм в
совершенно незнакомом ему вопросе. Он сделал несколько чисто
формальных возражений, но явно с целью испытать удовольствие от их
опровержения, как иной раз девушки для вида противятся втайне желанным
соблазнителям. Громадное впечатление произвел на него (по словам
Вейцмана) вопрос посетителя: "Мистер Бальфур, взяли бы Вы Париж вместо
Лондона, если бы я предложил его Вам?" "Но, доктор Вейцман, Лондон ведь
давно уже у нас", - возразил Бальфур, на что Вейцман ответил: "А у нас
Иерусалим давно уже был, когда на месте Лондона было болото".
  Бальфуру этот довод показался достаточно убедительным для переселения
еврейских ашкенази из России в Палестину. Однако, единственная группа
евреев, об интересах которых он имел законное право заботиться, а именно
английские евреи, делали все, чтобы убедить его не связываться с сионизмом,
а поэтому Бальфур сделал последнюю слабую попытку возражения:
  "Странно, доктор Вейцман, что евреи, с которыми я встречаюсь, - совсем
другие". На что последовал не менее остроумный ответ: "Мистер Бальфур,
Вы встречаетесь не с теми евреями, с которыми надо". После этого Бальфур
никогда больше не сомневался в том, что настоящими евреями являются
только сионисты из России. "Из этого разговора с Вейцманом я понял, что
еврейская форма патриотизма единственная в своем роде. Наибольшее
впечатление произвел на меня категорический отказ Вейцмана даже думать
об этом (предложении Уганды)". К этому г-жа Дагдейл присовокупляет: "Чем
больше Бальфур размышлял о сионизме, тем сильнее становились его
уважение к нему и вера в его значимость. Его убеждения окончательно
оформились накануне поражения Турции в Великую Войну, изменив будущее
сионизма". Он изменил также и все будущее Запала, как и судьбу двух его
поколений. В беседе в номере гостиницы в 1906 году исполнилось
предсказание Макса Нордау 1903-го года о формах "будущей мировой
войны".
  По мере приближения этой войны все большее число ведущих политиков
спешило втайне поддержать сионизм. Фактически они сами превращались в
заговорщиков, поскольку они держали общественность в неведении о своих
намерениях в отношении Палестины. Вне узкого внутреннего круга этой
политической интриги никто не знал о ее существовании и о том, как она
будет проведена в сумятице большой войны, когда фактически прекратится
контроль государственной политики со стороны парламента и
общественности. Именно его секретность наложила на этот процесс печать
заговора, задуманного в местечковой России, и его плоды созрели к 1917
году.
  Следующая встреча Вейцмана с Бальфуром состоялась 14 декабря 1914 года.
  (Здесь перед нами снова характерный пример того как трудно точное
установление фактов в этих вопросах: г-жа Дагдейл цитирует Вейцмана, - "я
не встречался с ним больше до 1916 года", - но пишет далее сама, что "14
декабря 1914 г. состоялась встреча д-ра Вейцмана с Бальфуром". Эта,
очевидно, вторая встреча подтверждается и Вейцманом, который пишет, что
после своего разговора с Ллойд-Джорджем 3 декабря 1914 г., он "немедленно
последовал совету Ллойд-Джорджа встретиться с м-ром Бальфуром").
  Мировая война только еще начиналась. Британская армия была почти
уничтожена во Франции, которая сама стояла на грани катастрофы, в то время
как один лишь британский флот ограждал Англию от опасности вторжения.
  Впереди предстояла война, обошедшаяся Англии и Франции в 3 миллиона
жизней, и цвет британской молодежи рвался в бой. Пропаганда кричала об
уничтожении "прусского милитаризма", освобождении "малых народов" и
восстановлении "свободы и демократии". Бальфур вскоре снова вошел в
правительство. Когда он опять встретился с Вейцманом, его мысли явно были
далеки от грандиозной битвы на полях Франции, и он менее всего думал о
своей стране и своем народе. Его главной заботой были сионизм и Палестина.
  Беседу с Вейцманом он начал словами: "Я часто вспоминал наш разговор" (в
1906 году), "и я думаю, что когда замолкнут пушки. Вы сможете получить
Ваш Иерусалим".
  Те, кто жил в то время, могут вспомнить обстановку тех лет и понять, сколь
далеки были мысли Бальфура от тех событий, которые они считали тогда
главными и решающими. В лице Бальфура возродился "пророк" Монк, но на
этот раз во всеоружии власти, позволявшей ему распоряжаться судьбами
нации. "Непреодолимое давление" за куликами превратилось в решающую
силу, достигшую своего апогея уже в 1914 году.
  К этому времени американский народ также опутывался сетью той же
политической интриги мирового масштаба, скрытой от взоров
общественности, т.ч. американцы даже и не подозревали о ее существовании.
  Они лишь опасались быть вовлеченными в "чужеземные осложнения" и не
желали ввязываться в чужие войны, а их президент обещал им, что эти войны
никогда их не затронут. В действительности, они уже в эту войну ввязались,
ибо "непреодолимое давление" к этому времени действовало столь же
успешно в Вашингтоне, как и в Лондоне.

                                 Глава 29

                      ЭДВАРД МАНДЕЛЬ ХАУЗ И ЕГО РОЛЬ

  Пока Бальфур со своими сообщниками в тайном заговоре продвигался во время
первой мировой войны к власти в Англии, похожая группа людей столь же тайно
обосновалась у власти и в Соединенных Штатах, создав политический механизм,
действие которого показало окончательные результаты почти 50 лет спустя,
когда президент Труман создал сионистское государство в Палестине.....
  К началу века американцы все еще пребывали в состоянии своих
"американских идеалов", сущностью которых было не ввязываться ни в какие
"чужеземные осложнения". Их нападение на Испанию на Кубе в 1898 году,
разумеется, уже сорвало их с этой надежной позиции, а поэтому загадочное
происхождение этой небольшой войны все еще представляет немалый
интерес. Американская общественность была тогда спровоцирована на взрыв
военной истерии сообщением, что американское военное судно "Мэйн"
взорвано испанской миной - довольно обычный пример провокации. Когда
много лет спустя это судно было поднято со дна моря, то обнаружилось, что
его броня была взорвана зарядом изнутри (но к тому времени общественность
давно уже потеряла всякий интерес к этому инциденту).
  Последствия испано-американской войны (в смысле американского
вмешательства в чужие дела) придали первостепенную важность вопросу,
кому будет принадлежать истинная власть в Америке, поскольку от этого
зависел характер всякого рода будущих "осложнений". На этот вопрос, в
свою очередь, решающим образом повлияли последствия другой войны -
американской гражданской войны 1861-1865 годов, главным результатом
которой (о котором даже не подозревали враждующие стороны, северные и
южные штаты) было весьма существенное изменение в характере населения, а
затем и правительства республики.
  До гражданской войны американское население было по преимуществу
ирландским, шотландско-ирландским, шотландским, британским, германским
и скандинавским, и из этого смешения создался совершенно особый тип
"американца". Как прямое следствие гражданской войны, началась
неограниченная иммиграция, которая за несколько десятилетии привела в
Америку многие миллионы новых граждан из восточной и южной Европы. В
их числе было множество евреев из черты оседлости в России и русской
Польше. Политика раввината в России препятствовала их ассимиляции, то же
продолжалось и после переселения их в Америку. В самом начале XX века
встал вопрос, какую роль намерены играть лидеры еврейства в политической
жизни республики и в ее иностранной политике. Последующие события
показали, что массовая иммиграция принесла в Америку восточно-
европейский заговор в его обеих формах: сионистской и социалистической. За
кулисами начался - около 1900 г. - процесс постепенного захвата евреями
политической власти, ставший в последовавшие полвека доминирующей
проблемой в национальной жизни страны.
  Первым, вовлекшим Америку в этот процесс, был некий Эдвард Мандель
Хауз (известный под именем "полковника Хауза", хотя он никогда не был
военным"), американец-южанин голландско-британского происхождения,
выросший в Техасе в трудный период по окончании гражданской войны -
один из любопытных персонажей нашего повествования. Как иные
втихомолку наслаждаются редкими сортами коньяка, так Хауз был тайно
пристрастен к пользованию властью чужими руками, о чем откровенно писал
в своих дневниках. Как отмечал его издатель, Чарльз Сеймур, он избегал
гласности, "обладая чувством циничного юмора, подогреваемого сознанием
того, что он - невидимый и не подозреваемый никем - не будучи богат и не
занимая высокого поста, одним только личным влиянием мог фактически
отклонять течение исторических событий". Мало кто обладал такой властью
при полной личной безответственности: как писал сам Хауз, "очень нетрудно,
не неся никакой ответственности, сидеть с сигарой за стаканом вина и решать,
что должно быть сделано".
  Его издатель избрал эти формулировки очень удачно: Хауз в самом деле не
руководил американским государством, он лишь отклонил его политику в
сторону сионизма, поддержки мировой революции и создания мирового
сверхправительства. Тот факт, что он обладал тайной властью, полностью
доказан. Выяснить мотивы, почему он направлял ее именно в эту сторону,
очень трудно, поскольку его идеи (выраженные в дневниках и написанном им
романе) представляются столь сумбурными и противоречивыми, что
составить по ним ясную картину совершенно невозможно. Объемистые
дневники ("Частные заметки"), в которых он описывает свое тайное
правление, наглядно показывают, как он действовал. Они не дают, однако,
ответа на вопрос, чего он в конце концов хотел, ни даже знал ли он сам, чего
хотел; в этом же смысле, его роман обнаруживает лишь ум, полный незрелых
демагогических идей, даже не высказанных с достаточной ясностью. Типично
его напыщенное обращение к читателю, помещенное на обложке: "Эта книга
посвящается тем многим несчастным людям, которые жили и умерли, не
добившись нужного им, поскольку с самого начала социальное устройство
мира было плохо задумано"; очевидно, это должно было означать, поскольку
Хауз считал себя человеком религиозным, плохую работу некоего высшего и
более раннего авторитета, выраженную словами: "Вначале сотворил Бог небо
и землю".
  В поисках источников политических идей м-ра Хауза (по началу весьма
родственных коммунизму; впоследствии, когда зло уже совершилось, он стал
более умеренным) мы наталкиваемся на небезынтересные детали. Его
издатель обнаружил одну из ранних записей Хауза, "напоминающую Луи
Блана и революционеров 1848 года". Мы уже раньше обращали внимание
читателя на Луи Блана, французского революционера, который в 1848 году
собирался сыграть роль Ленина, созвав съезд рабочих депутатов, нечто вроде
будущих советов 1917 года. Подобные взгляды у техасца конца 19-го века
столь же неожиданны, как буддизм у эскимоса. Как бы то ни было, но в
молодости Хауз под чьим-то влиянием усвоил эти идеи. Второе имя Хауза -
Мандель - было, как пишет его биограф, Артур Д. Хоуден (Howden), именем
"еврейского коммерсанта в Хустоне, одного из ближайших друзей его отца;
тот факт, что Хауз-старший дал еврейское имя своему сыну, указывает на
приверженность его семьи к еврейской расе". В романе, написанном Хаузом,
герой отказывается от всех удобств, живя в бедной комнате нью-йоркского
Ист-Сайда вместе с польским евреем, эмигрировавшим в Америку после
антиеврейских беспорядков в Варшаве, причиной которых было убийство
сына правительственного сановника неким "нестерпимо затравленным
молодым евреем". В последующие годы шурином и советником Хауза был
также еврей, некий доктор Сидней Мезес, один из инициаторов ранних
планов создания мирового сверхправительства (т.н. "Лига принуждения к
миру"). Это примерно все, что можно узнать об интеллектуальной атмосфере,
в которой формировалось мировоззрение Хауза. В одной из своих наиболее
откровенных записей Хауз пишет о том, как внушаются идеи другим людям, и
показывает, сам того не замечая, что, считая себя всемогущим, он был по сути
беспомощен. "Желая повлиять на президента, как и на всех других, я всегда
старался внушить им, что заимствованные у меня мысли были их
собственными... Обычно, если говорить правду, они вовсе не принадлежали
мне самому... самое трудное в мире, это проследить источники любой
идеи... Мы часто считаем собственными идеи, которые мы в
действительности подсознательно восприняли от других".
  Он начал знакомиться с политикой в Техасе уже в возрасте 18 лет, во время
президентских выборов (1876 г.), быстро распознав, что фактически "лишь
двое-трое в Сенате, и двое или трое в Палате представителей, вместе с
президентом, действительно правят страной. Все остальные - только
подставные фигуры... поэтому я не стр