и суда, и
расправы у запорожцев, в ваши руки предаю и душу, и тело.
     Кошевой, помолчав, ответил:
     - Слухи до меня уже доходили, но я им не верил. Неужто вправду отняли
у тебя все и убили твоего сына?
     - Правда, все правда! - с горечью подтвердил Хмельницкий.
     - Что же ты думаешь делать и какой помощи ждешь от нас?
     - Думаю, что ты по старой  дружбе  не  откажешь  поднять  запорожскую
силу...
     - Поднять запорожцев не трудно, - в раздумье проговорил кошевой, -  и
теперь самое время; пойдут на  кого  угодно,  лишь  бы  не  сидеть,  сложа
руки... Но дело это нескорое, все теперь поразбрелись, в Сечи и трех тысяч
не наберется, надо кликнуть клич,  а  как  огласишь  такое  дело,  оно  не
выгорит...  Подле  самого  Запорожья  сидит   польская   залога:   пятьсот
регистровых казаков да триста жолнеров... Я думаю, что пан коронный гетман
уже послал к ним гонца, и они тебя как красного зверя выследят...
     - Это все я уже обдумал, друже, - возразил Богдан. - В Сечи у  вас  я
не остановлюсь, буду жить у Довгуна на  Томаковке...  А  ты  не  разглашай
нашего дела, собирай людей  потихоньку  да  помаленьку...  Потом  я  думаю
проехать и в Крым, к хану, буду просить у него помощи.
     - Верю тебе, пане Богдане! Если ты затеял дело,  то  и  обдумал  его.
Постараюсь исполнить то,  о  чем  ты  просишь...  Месяца  два-три  на  это
потребуется. А пока будешь жить  у  нас,  вот  тебе  мой  совет:  опасайся
всякого, держись в стороне, от залоги и старайся выиграть время.
     Хмельницкий распрощался  с  кошевым  и  отправился  к  Ивашку.  Через
несколько часов он уже был в скромном жилье молодого казака,  притаившемся
в углу острова в густом лесу. Довгун устроился хозяйственно: во время  его
отсутствия другой казак  смотрел  за  пчелами,  за  хатой  и  кормил  пару
запасных коней. Богдана ждало целое пиршество. Кроме обычной соломаты,  на
столе была и тетеря, т.е. рыба,  сваренная  с  жидкой  просяной  кашей,  и
калачи, и свежий мед, и даже две бутылки венгерского;  недоставало  только
мяса, но  его  заказывали  заранее,  и  хозяин  извинился,  что  не  может
попотчевать своего дорого гостя жарким. Приехавшие  с  Хмельницким  казака
расположились в просторном сарае; Богдана Довгун поместил  в  своей  хате,
сам же перебрался на ветхий чердачок.
     Так прошло несколько дней и, по-видимому, все было  спокойно,  но  из
осторожности Богдан посылал то того, то другого из более ловких казаков на
разведки. Как-то раз утром отправился Брыкалок. Часа через два он вернулся
обратно и поспешно вошел в горницу Богдана.
     - Не ладно дело, батько, - проговорил он. Пан коронный гетман  узнал,
что ты в Сечи, он  приказал  залоге  тебя  схватить...  Если  мы  живо  не
уберемся отсюда, то всех нас переловят, как кротов в норе.
     Через несколько минут все закопошились. Решено  было  воспользоваться
несколькими лодками, стоявшими в бухте, и спуститься  в  лиман;  коней  же
послать сухим путем с кем-нибудь из  слуг.  У  Довгуна  были  знакомые  на
низовых островах, и он рассчитывал хоть на время укрыть там Хмельницкого.
     Весь маленький отряд отправился к бухте, разместился в  трех  больших
лодках с камышовой обшивкой и острыми кормою  и  носом.  Взяли  на  дорогу
съестных припасов, запаслись оружием и порохом, дружно ударили  веслами  и
понеслись по только что вскрывшейся реке. Первый день  путешествия  прошел
благополучно; они остановились  в  камышах  на  ночь,  а  утром  тронулись
дальше; в полдень они собирались пристать к  берегу  и,  оставив  лодки  в
камышах, продолжать путь далее на конях, ожидавших их в условленном месте.
Слуги же приведшие коней, должны были вернуться в  Сечь  на  лодках.  Кони
немного запоздали; Хмельницкий решил расположиться на  отдых  в  небольшом
овражке у так называемого  зимовника,  т.е.  сторожа-корчмаря,  жившего  в
своей маленькой хатке у колодца. Не успели  путешественники  позавтракать,
как вдали послышался конский топот, и через несколько минут прискакали  во
всю прыть слуги с табуном коней, взмыленных, измученных, загнанных.
     - Что такое? - в тревоге спросил Хмельницкий.
     - Ляхи за нами по пятам гонятся!
     Ивашко тотчас же нашелся.
     - Нам надо взять в сторону и скрыться в том лесочке, так  как  теперь
нам от  них  не  ускакать.  Мы  выиграем  время,  а  как  стемнеет,  можем
продолжать путь дальше.
     Густой лес на краю оврага хорошо укрыл беглецов. След  их  терялся  в
ручье, текшем по оврагу и скрывавшемся  за  опушкой.  Богдан  поставил  по
опушке несколько сторожевых, они тихо спешились и спрятались за деревьями,
остальные же отошли в глубь, соблюдая  всевозможную  осторожность.  Нельзя
было себе представить, чтобы неприятель не выследил их  позиции;  но  дело
было главным образом в том, чтобы выиграть время и не выдать  сразу  своей
малочисленности.
     Отряд, посланный в догоню за Хмельницким, состоял из пятисот  казаков
и трехсот жолнеров. Доехав до оврага, польский отряд выставил разведчиков.
Сперва они поискали следов и, не найдя их, донесли своим начальникам, что,
по-видимому, казаки скрываются в лесу. Тогда вся  залога  окружила  лес  и
остановилась  в  выжидательной  позиции,  не   решаясь   напасть.   Поляки
совершенно  верно  рассчитали,  что,  когда  смеркнется,  казаки   захотят
пробиться дальше. Богдан между тем советовался со своими товарищами.
     - Нам нет  другого  исхода,  как  попытаться  побить  поляков  их  же
оружием.  В  этой  залоге  у  меня  есть  несколько  доброжелателей  между
регистровыми. Надо, во что бы то ни стало, переговорить с ними. Кто из вас
отважится на это?
     - Я, батько! - нисколько не задумываясь, вызвался Ивашко.
     - И я тоже! - отозвался и Брыкалок.
     Нашлись и еще охотники, но Хмельницкий заявил:
     - Двоих довольно! Смотрите же, други, - сказал он, обращаясь к  обоим
запорожцам, - от вашего уменья зависят наша жизнь и спасение. Будьте мудры
и красноречивы, говорите то, что вам Бог на душу положит.
     - Слушаем, батько! - ответили казаки.
     К ночи жолнеры выбрали удобную позицию в овраге у  ручья,  а  казакам
приказали оцепить лес и стеречь Хмельницкого. При малейшей попытке  его  к
бегству они рассчитывали тотчас же быть наготове  и  во-время  поспеть  ко
всеобщей схватке.  Густая  цепь  казаков  неподвижно  стояла  настороже  с
атаманами во главе, зорко всматриваясь в темноту ночи. Вдруг  недалеко  от
одного из атаманов в овраге раздалось  глухое,  едва  слышное:  "гук-гук!"
Окрик этот слишком был  знаком  казацкому  уху;  так  обыкновенно  вольные
казаки перекликались с  регистровыми,  когда  нужно  было  переговорить  о
чем-нибудь важном.
     - Кто там? - также тихо откликнулся атаман.
     - Братья казаки! - был ответ.
     - Что вам нужно?
     - С  поручением  от  Богдана,  -  тихо  произнес  Ивашко,  наполовину
показываясь из оврага.
     Ближайшие казаки придвинулись к послам и образовали  тесный  круг.  В
первую минуту атаман сжал в руке саблю, предполагая какой-нибудь обман; но
увидя безоружных запорожцев, тотчас опустил руку и ласково спросил:
     - Какое же поручение ваше?
     Ивашко снял шапку и низко поклонился на все  четыре  стороны;  то  же
сделал и брыкалок.
     Брыкалок начал:
     - Братья казаки! Послал нас к вам батько наш Богдан,  чтобы  удержать
вас. Для чего вы на своих идете? Нам ли, казакам, дружить с ляхами? Богдан
вступился за правое дело, за веру православную, а  вы  хотите  поднять  на
него руку.
     Пока он говорил, все  казаки  собрались  вокруг  него  и  внимательно
слушали.
     - Если вы пойдете с ляхами на веру нашу благочестивую, то  дадите  за
это ответ Богу, - прибавил Ивашко.
     В толпе пронесся ропот, а Брыкалок продолжал:
     - Разве не теснят вас ляхи так же, как и нас, вольных казаков,  разве
не терпите вы от них всякое надругание? И чем виноват пан Богдан,  за  что
его преследуют? Только за то, что он, осмеянный и поруганный панами, стоит
за правду, за народ русский  и  не  потакает  панским  беззакониям...  Как
хотите, братья казаки, - закончил он, - вас больше, чем нас, вы можете нас
перебить, а мы на вас рук не подымем.
     Вся  толпа  загудела;  казалось,  все   ненависть   к   ляхам   сразу
пробудилась:
     - Смерть ляхам! На погибель! - кричали они и бросились с  обнаженными
саблями в овраг.
     Брыкалок и Довгун не  ожидали  такого  скорого  полного  успеха.  Они
поспешили к Богдану с радостной вестью.  Все  вскочили  на  коней  и  тоже
отправились в овраг.
     Поляки в первый момент не поняли, в чем дело. Они думали, что  Богдан
вышел из засады, и недоумевали, зачем казаки  несутся  прямо  на  них.  Но
услышав зловещий клич, они сразу догадались  об  измене.  Защищаться  было
невозможно, единственным  спасением  для  них  было  бегство.  Кто  успел,
вскочил на коня и помчался; кто не поспел убежать, того зарубили на месте.
Впрочем и из беглецов немногим удалось спастись,  так  как  ровная  топкая
местность не представляла прикрытий и замедляла бегство. Никто из польской
залоги  не  решился  остаться  на  Сечи,  все  спасшиеся  ушли  в  Польшу.
Хмельницкий вернулся во главе  пятисотенного  отряда  и  был  торжественно
встречен на Сечи.  Запорожцы  устроили  шумное  торжество:  каждый  курень
выкатил от  себя  бочку  горилки  и  пятьсот  вновь  прибывших  скоро  так
напраздновались, что их пришлось разносить по куреням на руках.
     - Пане Богдане! - с некоторым  почтением  в  голосе  сказал  кошевой,
расставаясь с Хмельницким, решившим опять отправиться к Довгуну, - славное
начало ты положил. Теперь я смогу рассылать гонцов и скликать народ. Весть
о том, что ляхи побиты, разойдется повсюду...
     -  А  я  постараюсь  отвести  глаза  панам,   -   весело   проговорил
Хмельницкий. - Надо как-нибудь дотянуть до весны,  заручиться  народом,  а
тогда и с татарами договориться.
     Слух о том, что польский  гарнизон  перебит,  и  Запорожье  свободно,
быстро разнесся повсюду; все, кто скрывались  от  поляков,  повыползли  из
лесов и ущелий. Кошевой тоже совершенно открыто разослал  гонцов  скликать
запорожцев, множество беглых  ютились  в  землянках  по  берегам  рек,  по
оврагам; это были лугари, степовики, гайдамаки, не признававшие над  собой
никакой власти, никаких законов. Большая часть питались  только  дичью,  а
одевались, как дикари, в звериные шкуры и не боялись ни голода, ни холода.
     Попасть  на  запорожскую  общину  новичку  не  представляло  никакого
затруднения, теперь каждый день целыми десятками они приходили к кошевому,
и тот спрашивал их только:
     - Веруешь ли в Бога?
     Они отвечали:
     - Верую.
     - А в Богородицу веруешь?
     - И в Богородицу верую.
     - А ну-ка перекрестись!
     Приходящий крестился.
     - Ну, теперь ступай в какой хочешь курень.
     Хмельницкий почти каждый день посещал Сечь и с  радостью  видел,  как
прибывает народ.
     Раз как-то Довгун  доложил  ему,  что  прибежали  хлопы  из  Украйны.
Хмельницкий уже давно не получал вестей  с  родины.  Он  тотчас  же  велел
привести их к себе и спросил:
     - Что нового на Украйне?
     -  Новое-то  есть,  да  только  нехорошее,  -  отвечали  ему.  -  Как
прослышали, что ты регистровых казаков смутил, как прибежали оставшиеся  в
живых ляхи, все  паны  всполошились.  Старшой  Барабаш  собирает  на  тебя
казаков, а сам коронный гетман идет с войском к Черкасам.  Пан  Кречовский
бегает и к старшому, и к старосте и тоже тебя на чем  свет  стоит  бранит.
Дорого оценили твою голову, на Украйну теперь тебе и показаться нельзя.
     Богдан отпустил хлопов и долго совещался с кошевым. Возвратившись  на
Томаковку, он засел за письма, написал Шемберку, Потоцкому, Конецпольскому
и Барабашу. Шемберку, как  своему  прямому  начальнику,  он  сообщал,  что
только временно скрывается от Чаплинского, поклявшегося его  извести,  что
он думает скоро вернуться и просит пана комисара  позаботиться,  чтобы  не
разграбили его остального имущества и не разогнали его слуг. Почти  то  же
он писал  и  коронному  гетману,  уверяя  его,  что  казаки  собираются  в
Запорожье  только  потому,  что   хотят   послать   депутацию   королю   о
восстановлении своих прав. Конецпольскому он писал о  Чаплинском,  уверяя,
что  Чаплинский  его  обкрадывает  и  недостоин  быть  не  только  панским
дозорцею, но даже истопником или кучером. Всех троих  Хмельницкий  уверял,
что и в уме не имеет мысли о восстании, что все это клевета, и  что  скоро
он намерен вернуться на Украйну. Барабашу он писал совсем в ином тоне,  он
упрекал его в том, что тот так долго хранил у  себя  королевскую  грамоту.
"За то, что ваша милость хранили королевскую привилегию,  -  писал  он,  -
между плахтами  вашей  жены,  войско  запорожское  считает  вас  достойным
начальствовать не над людьми, а над свиньями  или  над  овцами.  Я  же,  с
помощью этой привилегии, надеюсь сделать что-либо  лучшее  для  погибающей
Украйны, выпросить ласку  и  милость  у  королевского  величества,  панов,
сенаторов и у всей Речи Посполитой".
     Кошевой разглашал между запорожцами, что будет послано  посольство  в
Варшаву  к  королю,  и  ни  словом  не  обмолвился  никому  о  замышляемом
восстании. Хмельницкий жил и в Сечи, и на Томаковке; но в начале марта  до
него дошли  слухи,  что  коронный  гетман  посылает  к  нему  кого-то  для
переговоров. По  этому  поводу  у  Хмельницкого  было  новое  совещание  с
кошевым.
     - Думаю, что тебе не следует оставаться здесь, в  Сечи,  -  советовал
кошевой. - Если придет сюда посол панский, трудно  будет  от  него  скрыть
наши замыслы. Он как раз узнает, да  и  увидит,  что  слишком  много  сюда
нагрянуло всякого люда, нашим запорожцам ртов не закроешь, их не обманешь;
они чуют, чем  пахнет...  Всего  лучше  будет,  если  ты  распростишься  с
запорожцами, заберешь с собою для безопасности человек триста или  пятьсот
и переберешься на остров Томаковский, как будто для  того,  чтобы  кормить
коней.
     - Правда твоя, - подтвердил Хмельницкий, - я отберу  самых  надежных,
огорожусь на острове палисадом и прикинусь, что с  Сечью  никаких  дел  не
веду, она сама по себе, а я сам по себе...
     - А кого пан коронный гетман посылает к тебе? - спросил кошевой.
     - Ротмистра Ивана Хмелецкого. Он долго жил между казаками и знает все
казацкие привычки. Вот пан коронный гетман и думает, что это самый  лучший
посол ко мне, он все выведает и высмотрит.
     На  другой  день  Хмельницкий  распрощался  со  своими   запорожскими
друзьями и объявил им, что он теперь поедет на Томаковку кормить коней,  а
для безопасности выбирает себе стражу в пятьсот человек. После же кормежки
он выберет депутацию для посольства в Варшаву, а может быть и  сам  поедет
туда же.
     Наконец приехал ожидаемый посол. По дороге  в  Сечь  он  справился  у
ближайшего зимовника, где теперь находится Хмельницкий.
     - А не знаю, пане, вон там сидит хлопец,  он  вам  и  скажет,  -  был
ответ. - Гей, хлопец,  -  крикнул  он  в  корчму,  -  скажи  пану  о  пане
Хмельницком.
     Из корчмы вышел наш  старый  знакомец  Брыкалок,  он  уже  давно  тут
дежурил  по  наказу  Богдана  и  теперь  был  готов  вполне  добросовестно
исполнить возложенное на него поручение.
     - Что угодно пану? - спросил он, низко кланяясь.
     - Не можешь ли ты мне сказать, где находится теперь пан  Хмельницкий?
- спросил пан ротмистр.
     - Пан Хмельницкий сидит на острове Томаковке.
     - А что он там делает? - спросил посол.
     - Да кормит коней, собирается ехать в Варшаву к королю.
     - Гм! - многозначительно промычал пан  Хмелецкий.  -  А  послушай-ка,
хлопец, - продолжал он, отводя Брыкалка в сторону, - ты, я  вижу,  человек
добрый. Вот тебе для первого знакомства два карбованца.
     - Спасибо, пане!  -  проговорил  Брыкалок,  снова  низко  кланяясь  и
опуская червонцы в карман.
     - Скажи мне, добрый человече, без утайки, хорошо ты знаешь этого пана
Хмельницкого?
     - Хорошо, пане, так хорошо,  как  своего  родного,  каждый  день  там
бываю...
     - Ну, и что же? Замышляет  этот  пан  что-либо?..  Не  слыхал  ли  ты
чего-либо такого? Да ты только не молчи, у меня карбованцев много.
     - Замышляет, пане, -  проговорил  таинственно  и  с  лукавой  улыбкой
Брыкалок. - Ой, замышляет!..
     - Говори, говори, что такое? - торопил его Хмелецкий и  сунул  ему  в
руку еще одну монету.
     Брыкалок и эту  монету  опустил  с  поклоном  в  карман  и  продолжал
таинственно, с расстановкой, понизив голос:
     - Он, видите ли, пан... он едет в Варшаву как будто бы с  посольством
от казаков, а сам совсем иное в уме держит...
     - Что же он в уме держит?
     - А держит он в уме своего врага погубить...
     - Какого врага?
     - Да, ведь, у него враг - пан Чаплинский. Он  у  Хмельницкого  и  дом
отнял, и все имущество, и всякие убытки ему  причинил;  вот  он  теперь  и
собирается отомстить... А что пан Богдан задумал, так этому так и  быть...
Он теперь под него такие козни подведет, какие...
     Пан Хмелецкий с нетерпением прервал рассказчика.
     - Эту историю я давно уже знаю, мне вовсе не  интересно  ее  еще  раз
слышать...  Ты,  хлопец,  мне  не  о  том  говоришь...  Не  замышляет   ли
Хмельницкий чего против панов?
     - Да як же не против панов? - с самой  добродушной  улыбкой  возразил
Брыкалок, - а разве Чаплинский не пан?
     - Бог с ним с Чаплинским, я сам буду рад, если  он  на  первой  осине
повиснет, - возразил с досадой ротмистр. -  Пускай  его  Хмельницкий  хоть
проглотит, я не о том тебя спрашиваю...
     - О чем же, пане? - еще наивнее спросил Брыкалок, почесывая свой чуб.
     - Да вот о чем, хлопец: не мутит ли он народ, не собирает ли казаков,
не думает ли восстать против короля и Речи Посполитой?
     - Это пан-то Богдан? - с наивным удивлением переспросил  Брыкалок.  -
Вижу, пане, что ты совсем не знаешь пана Богдана.  Чтобы  он  мутил  народ
против короля, когда у него только всей и надежды, что  на  короля  и  его
милости... А казаков не так-то легко  собрать,  пане:  они  народ  хитрый,
охотнее пойдут на татар, потому что у татар нет самопалов и пушек,  как  у
панов... Нет, пане, это напрасно... вот сам узнаешь нашего  пана  Богдана.
Он человек простой, не хитрый.
     Лицо посла вытянулось: он увидел, что заплатил карбованцы даром.
     - А ты можешь показать мне к нему дорогу? - спросил ротмистр.
     - Отчего же не услужить пану; вот сейчас оседлаю коня и поедем.
     Дорогой Хмелецкий опять попробовал расспрашивать казака.
     - А много у Хмельницкого народу?
     -  Да  не  мало,  человек  пятьсот  будет...  Он  боится,  чтобы  пан
Чаплинский его не извел, вот он и огородился на острове.
     - А в Сечи он часто бывает?
     - Нет, не то, чтобы часто, что ему там делать: с Сечью он не ладит...
В Сечи народ буйный, неспокойный, а Богдан живет тихо, никого не  трогает,
не любит, чтобы и его задевали.
     Хмельницкий  принял  гостя  ласково,  извинялся,  что  не  может  его
угостить, как в прежние времена.
     - Прошу  извинения  у  пана  ротмистра,  -  говорил  он,  -  нынче  я
изгнанник, живу в лесу, как в заколдованном замке, никого не вижу,  ничего
не слышу, никакие новости до меня  не  доходят.  Но  горилки  мы  все-таки
выпьем, - прибавил он, вводя гостя в обширную горницу, где  на  столе  уже
была приготовлена закуска и вино.
     Они сели за стол и пан посол почувствовал себя неловко, не  зная  как
приступить к разговору. Его знания казацких обычаев мало  помогали  ему  в
беседе  с  этим  "беглым  войсковым  писарем",  как  его   назвали   паны.
Хмельницкий держал себя сдержанно,  но  с  достоинством,  угощал  гостя  и
горилкой, и вином; сам же пил мало. Он угощал посла, как дорогого гостя, и
совсем,  по-видимому,  не  интересовался  узнать,  зачем  тот   пожаловал.
Наконец, Хмелецкий решился заговорить первый.
     - Вероятно, пан Богдан догадывается, зачем я к нему послан?
     - А пан