зачем  пан
Адам принял на себя эту обязанность.
     - Успокойтесь, пани! - утешала Катря, -  перемогите  себя,  вам  надо
угощать гостей; гетман тотчас заметит, что вас нет.
     - Ни за что, ни за что я к ним не выйду! Скажите, что я  заболела.  Я
не могу выносить их грубостей.
     - Ну, ложитесь, дорогая пани, отдохните, вы очень устали сегодня.
     Она уложила пани воеводшу на диван и пошла к гостям.
     Казаки спорили с панами и колкости так и сыпались с обеих сторон.
     - Что вы нам толкуете о королевских милостях,  -  говорил  Вешняк.  -
Какие тут милости, когда мы могли спалить и вашу Варшаву, да и спалили бы,
если б только батько не заупрямился.
     - Зачем говорить такие вещи, - остановил его Кисель. -  Разве  мы  не
братья ваши? Мы все родились от одной матери, Украина и Польша одна земля.
     - Земля-то одна, да люди-то разные! - закричал  Джеджалык.  -  Хороши
братья! Мы еще помним, как паны нас, свободных казаков, заставляли на себя
работать, как хлопов. В турецкой земле таких казней не придумывают,  какие
изобретали паны.
     - Еще бы, - сквозь зубы пробормотал  князь  Четвертинский,  -  Турция
твоя родина. Заговорила татарская кровь.
     Джеджалык насмешливо прищурил свои косые глаза.
     - Татарская кровь не панская, почище панской будет.
     - Полно спорить, панове! - усовещевал Кисель. - Бог даст, мы сойдемся
с паном гетманом в условиях мира, тогда и конец старым распрям.
     - Сойдемся, сойдемся! - запальчиво крикнул Хмельницкий, - если только
совсем не разойдемся. И я не я буду, - крикнул он, стукнув по  столу  так,
что чарки заходили,  -  если  не  заставлю  вас  принять  мои  условия!  А
заупрямитесь, всю Русь у вас отниму и короля  вашего  из  Варшавы  выгоню.
Гей, хозяйка, еще мне горилки! - крикнул он, оборачиваясь.  -  Да  где  же
хозяйка?
     - Хозяйке, верно, не понравились гости-казаки, - ввернул  Чорнота.  -
Вот панночка говорит, что у  нее  голова  разболелась  от  наших  казацких
речей.
     Хмельницкий усмехнулся и встал с места.
     - Ну, так нам пора  и  до  дому.  А  все-таки  я  хочу  проститься  с
хозяйкой. Она у тебя, пан Адам, баба умная, - сказал он, потрепав по плечу
пана воеводу. - Я не хочу с ней ссориться, хочу сказать ласковое слово  на
прощанье. Веди меня, панночка! Где она? - обратился он к Катре.
     - Пани только что прилегла, - отвечала та, загораживая ему дорогу.
     - Ничего, что ж такое? Может и встать,  чтобы  проводить  гетмана,  -
задорно проговорил Богдан.
     Отстранив рукой девушку, он направился через целый ряд комнат к  пани
Кисель.
     Гордая пани не опомнилась от такой  выходки.  Она  встала  с  дивана,
смерила гетмана презрительным взглядом и проговорила:
     - Пан гетман, кто вам дал право...
     -  Потише,  потише,  ясновельможная   пани!   -   весело   проговорил
Хмельницкий, отвешивая ей поклон. - Я  только  пришел  засвидетельствовать
пани свое почтение и дать ей добрый совет: не годится добрым  православным
панам гнушаться нами, казаками. Ой, отрекитесь от  ляхов,  пока  еще  есть
время. Сгинет ляшская земля!  Сгинет...  А  Русь  будет  надо  всеми  вами
пановать!
     Отвесив еще поклон хозяйке, Хмельницкий круто повернулся и вышел.
     - Куда же теперь, пан гетман? - спрашивали его полковники.
     - Тут нас дурно приняли, пойдемте-ка к своим в гости. Пан  полковник,
ты хоть и татарин, а,  наверно,  угостишь  нас  на  славу,  -  сказал  он,
обращаясь к Джеджалыку. - Я тобою  нынче  доволен,  сделаю  тебе  честь  и
попирую у тебя до рассвета. А на завтра утром милости прошу ко мне,  будем
провожать трансильванского посла. Кстати, и головы поправим после пирушки.
     - Быть может, ясновельможный пан гетман снизойдет к нашим просьбам  и
назначить завтра время для переговоров? - решился сказать Кисель, провожая
Богдана на крыльцо.
     - Быть может и назначу, - небрежно отвечал Хмельницкий через плечо. -
Пришлите завтра ко мне кого-нибудь, там и увидишь.
     Но и на завтра паны послы не дождались аудиенции. Когда пан  хорунжий
и  князь  Четвертинский  почтительно  вошли  в  комнату,  где  происходила
пирушка, и объявили, зачем они пожаловали, гетман их и слушать не хотел.
     - Ничего с той комиссии не будет! - закричал он. - Вот  начну  войну,
так поверну вас, ляхов, вверх ногами, потопчу и  отдам  турецкому  царю  в
неволю. Я хоть и малый человек, а стал теперь  единовластный  самодержавец
русский. Так и скажите пану воеводе и комисарам. Вы стращаете шведами -  и
те мои будут, и будь  их  хоть  пятьсот  тысяч,  не  сломить  им  русской,
запорожской и татарской мощи.  С  тем  и  идите.  Завтра  будет  справа  и
расправа.
     Паны ушли. На другой день повторилось то же. Хмельницкий, видимо,  не
хотел вести с ними переговоры; он даже отказал выдать им пленных  поляков,
о чем они его просили. Почти две недели прожили они, ничего не  добившись.
Наконец, Кисель в последний раз отправился к Хмельницкому и со слезами  на
глазах упрашивал его пожалеть родину.
     - Ваша вельможность желает заключить союз с погаными, - говорил он, -
но ведь они захватят в свою власть не одну Польшу, а и Русь. Что же  тогда
будет с православной верой и русскими  церквами?  Король  готов  исполнить
всякие ваши требования, увеличьте казацкое войско, как желаете, и если пан
гетман так уж желает воевать, пусть он ведет свое войско на неверных, а не
христиан. Король за это осыплет своими милостями...
     - Что тут толковать, - отвечал Хмельницкий. - Было  время,  когда  вы
могли торговаться со мной и ставить условия: и после Желтых вод,  и  после
Корсуна, и после Пилявиц, и под Замостьем, а теперь  уже  поздно.  Я  хочу
высвободить из неволи русский народ. Теперь у меня своих триста  тысяч  да
вся орда ждет моих приказаний, да Тугай-бей со мной, брат мой,  душа  моя,
он все сделает для меня.  Великая  моя  приязнь  к  нему  и  никто  ее  не
разорвет. Ни на татар, ни на турок не подниму я  сабли.  Будет  с  меня  и
Украины, Подолии и Волыни!
     Гетман пришел в такое волнение, что вскакивал с места, топал  ногами,
хватал себя за волосы. Паны комисары обомлели и  не  решались  сказать  ни
слова, тем более, что полковники накинулись  на  них  тоже  с  упреками  и
смеялись, что они уже не те ляхи, что били немцев и турок. От имени  татар
они обмерли от страха и побежали, бросив свой лагерь. Паны не  знали,  что
им делать. Хмельницкий нарочно на их глазах отпустил с большими  почестями
московского посла, а их  не  велел  пускать  к  себе.  Целые  сутки  послы
просидели в своих квартирах, как пленники, слыша под окнами ругань черни и
ожидая, что вот-вот поведут их рубить им головы. Один  из  комисаров,  пан
Мястковский предложил свои услуги: он был когда-то знаком  с  Выговским  и
теперь рассчитывал на его содействие.
     - Добро пожаловать, пан Андрей, - любезно встретил его писарь. -  Чем
могу вам служить?
     - Пан Иван, кажется, в милости у гетмана. Он, конечно,  не  откажется
выхлопотать нам более приличный прием. Он согласится, что  с  королевскими
послами нельзя поступать так, как обращаются  с  нами.  Нас  держать,  как
пленников.
     Выговский пожал плечами.
     - Что делать, пан Андрей?  Что  делать?  У  гетмана  крайне  неровный
характер. Подождите немного, не спешите, не гневите его.
     - Но, может быть пан Андрей замолвит за нас слово.
     - Хорошо, - отвечал выговский, - я сделаю все, что могу.
     Пан Андрей откланялся. Через несколько часов  комисаров  допустили  к
гетману. Гетман вручил им написанные условия. Пан Кисель  быстро  пробежал
бумагу и молча, пожимая плечами, передал ее товарищам. Все они  читали  и,
недоумевая, смотрели друг на друга, а гетман, заложив руки за пояс,  стоял
у своего стола и с усмешкой посматривал то на одного, то на другого.
     Это  были  невозможные   для   поляков   условия.   Гетман   требовал
совершенного уничтожения унии, чтобы  после  примаса  митрополит  киевский
имел первое место в сенате; чтобы все воеводы и  каштеляны  на  Руси  были
православные; чтобы войску запорожскому были оставлены все его  вольности,
гетман казацкий подчинялся бы только королю; все жиды были бы  изгнаны  из
Украины; Иеремия Вишневецкий никогда бы не назначался коронным гетманом.
     Воевода Кисель еще раз перечитал грамоту и спросил гетмана:
     - Какое же число регистрового войска желает пан гетман?  Здесь  этого
не сказано.
     - А зачем говорить? Их будет столько, сколько захочу: сто тысяч,  так
сто тысяч, а то и больше.
     Паны комисары видели, что они  ничего  не  добьются  от  казака;  они
решили, по крайней мере, выпросить пленных.
     Богдан и слышать ничего не хотел.
     - Что завоевано, то завоевано! - резко остановил он просьбы панов.  -
Об этом и думать нечего.
     Как его ни упрашивали, он стоял на своем. Попробовали  было  комисары
предложить ему иные условия, но он ни слова ни говоря, взял перо, обмакнул
в чернила и накрест перечеркнул эти условия.
     Пан Кисель попытался убедить сурового гетмана и в длинной речи осыпал
его упреками, побуждая его  бросить  союз  с  неверными,  не  пренебрегать
милостью короля: он  может  обратить  на  него  и  гнев  свой;  не  губить
православную веру, пощадить кровь невинных, так как она может пасть на его
же голову. Кисель говорил с увлечением, голос его дрожал и  гетман  совсем
был тронут; на глазах у него показались слезы.
     - Нельзя мне удержаться от меча,  нельзя  возвратиться  в  неволю!  -
говорил он. - Лучше сложить свою голову. Знаю, боевое  счастье  изменчиво:
сегодня победы, завтра поражения, но дело наше правое... Мы  чтим  короля,
как государя, а шляхту и панов ненавидим и никогда их друзьями  не  будем.
Если не утвердят условий, будем биться насмерть,  так  и  скажите  королю.
Кроме написанных мною условий, ничего другого не будет.
     Комисары вышли от гетмана с поникшими головами.
     - Что же нам делать? - говорил  пан  Мясковский.  -  Неужели,  так  и
уехать, не выручив своих товарищей?
     Выговский отвел его в сторону и вполголоса проговорил:
     - Советую послам обратиться к полковнику Чорноте. Его  мнение  гетман
уважает. Если  панам  удастся  склонить  его  на  свою  сторону,  их  дело
выиграно. Между прочим, могу панам послам сообщить, - прибавил он, понизив
голос, - пан полковник и сам мечтал в былые времена о  гетманской  булаве.
Может быть послам и удастся поймать его на эту удочку.
     Мястковский передал слышанное своим товарищам  и  они  отправились  к
Чорноте.  Полковник  жил  совсем  по-казацки,  в  небольшой  хате,  просто
убранной, на стенах висело оружие, а кругом стояли  деревянные  лавки.  На
них стлался тулуп, а другой тулуп клался под голову.
     Паны застали Чорноту лежащим на лавке и едва его  добудились.  Увидев
нежданных гостей, он спустил ноги, сел и угрюмо взглянул на них.
     - Пан обозный нездоров? - спросил его Кисель.
     - Нездоров, - угрюмо проворчал Чорнота. - Много горилки вчера выпил с
гетманом, мне за ним не угоняться, он пить горазд. За каким делом  ко  мне
пожаловали, панове? - прибавил он искоса поглядывая на гостей.
     Паны изложили ему свою просьбу.
     Чорнота мрачно слушал их, видимо, не совсем понимая, в чем дело.
     - Чего же от меня хотят паны? - спросил он наконец.
     - Пан гетман уважает пана полковника. Если ваша милость  захочет,  то
он ради вас отпустит пленников.
     Чорнота даже привскочил с лавки.
     - Это, чтобы я-то  посоветовал  ему  выпустить  пташек  на  волю?  Да
никогда этого не было и  быть  не  может.  Счастье  ваше,  что  я  сегодня
нездоров, а то и вам бы целым не уйти отсюда.
     Паны комисары невольно попятились к двери. Пан воевода  сделал  знак,
чтобы они удалились, а сам, оставшись наедине с Чорнотой, повел разговор в
ином тоне.
     - Мне нравится прямой  и  откровенный  характер  пана  полковника,  -
сказал он, подсаживаясь к казаку, - на его месте, может быть, и я  отвечал
бы так же. Но, ведь, согласитесь, в этой борьбе и  сам  гетман  далеко  не
прав. Он много хитрит, то склоняется на  сторону  панов,  то  поддерживает
казаков... Если бы он действовал так же откровенно,  как  пан,  с  ним  бы
легче было сговориться...
     Чорнота в упор смотрел на пана Адама  и  молчал,  видимо,  соображая,
куда тот клонит речь.
     - Я должен сказать по совести,  что  его  величество  король,  крайне
недоволен гетманом. Он не прочь был бы сместить его и заменить  человеком,
более надежным... Не можете ли, пан, мне указать такого между  доблестными
панами воинами окружающими гетмана...
     - Не знаю никого, кто бы мог заменить нашего батька, - угрюмо отвечал
Чорнота, выколачивая пепел из трубки.
     - Ну, так я буду говорить откровенно с паном полковником, - продолжал
Кисель, помолчав. - По моему мнению, пан  полковник  самый  доблестный  из
всех казаков, каких мне случалось встречать. Что бы сказал пан  полковник,
если бы король предложил ему гетманскую булаву?
     Чорнота с секунду молча смотрел на пана воеводу, как-будто  не  сразу
поняв, в чем дело. Потом вдруг вскочил с места и, схватив саблю,  висевшую
над головой, махая ей, прокричал:
     - Убирайся, вражий сын, отсюда, пока  цел,  я  тебя  научу  подбивать
честного казака на подлости... и будь рад, что ты старик, так и  быть,  ни
слова не скажу гетману...
     Кисель поспешил поскорей уйти. Когда он вышел в сени, ему показалось,
что мелькнула чья-то тень. Был ли то дежурный казак, отворивший двери  или
кто другой, в  темноте  он  не  мог  разобрать.  Возвратившись  домой,  он
рассказал своим товарищам все происшедшее и они пришли в полное отчаяние.
     - Теперь уж нам, наверное, несдобровать, - говорили  они,  -  Чорнота
обо всем расскажет гетману.
     Страх  их  еще  больше  усилился,  когда  вечером  испуганные   слуги
прибежали им сказать, что нескольких хлопов из  свиты  Киселя  схватили  и
утопили в Днепре.
     - Что же они сделали? - спросил Кисель.
     - Ничего не сделали. Кто-то рассказал черни, что  пан  воевода  хочет
извести Богдана и посадить на его место Чорноту, а хлопы стали заступаться
за пана, вот их и утопили.
     - Кто же это рассказывал? - допытывался Кисель.
     - Говорят какой-то казак, джура Чорноты.
     - Ну, быть беде! - вздыхали паны.
     На другой день слухи дошли и до Богдана. Он  позвал  Чорноту  и  стал
расспрашивать. Чорнота начал с того, что ругнул его:
     - Эх, ты гетман, гетман! Не гетмановати тебе, а баб  слушать!  Всяким
сплетням веришь. Ну, был у меня Кисель, говорил о своих  делах  и  просил,
чтобы я тебе о пленниках слово замолвил.
     - А ты что же? - спросил Богдан.
     - А я его прогнал! Вот и все.
     - И больше ничего? - недоверчиво спросил его Богдан.
     - А тебе еще чего же? - переспросил Чорнота,  угрюмо  посматривая  на
гетмана. - Да ты что же, боишься меня, что ли? Эх, ты, батько, захотел  бы
Чорнота булавы, так не к панам бы пошел просить, а сам бы  себе  доставал.
Не бойся, и у Чорноты есть друзья, да только не  ляхи;  с  ляхами  дружить
Чорнота не будет. Вот тебе и весь сказ, гетман, и больше ты меня ни о  чем
не спрашивай.
     Полковник круто повернулся и вышел, хлопнув дверью.
     - Ну, осердился дуже! - с улыбкой проговорил Богдан ему вслед.
     Наконец, паны комисары откланялись и уехали, ничего не  добившись  от
гетмана. Несколько пленных ухитрились убежать с ними, остальных Богдан так
и не выпустил.



                           21. ЗБАРАЖ И ЗБОРОВ

                                                         Ой що то за хижка
                                                         Пани сидiли,
                                                         Там на вирiжку;
                                                         Собак лупили,
                                                         Пiд тою хижкою
                                                         Ножи поломали,
                                                         Пани сидiли,
                                                         Зубами тягали.

     Шумно прошел весенний сейм.  Особенно  много  споров  вызвало  чтение
условий Хмельницкого. Король был не прочь примирить требования  казаков  с
панской заносчивостью. Но как он ни желал сдержать разгулявшиеся  страсти,
ему  все-таки  пришлось  подчиниться  желанию  панов  и  идти  войной   на
непокорного казака. Паны готовы были на всякие жертвы,  лишь  бы  усмирить
мятежных хлопов; они  установили  налог  для  содержания  тридцатитысячной
армии и вперед разрешили королю все непредвиденные  расходы.  Новые  споры
возникли по поводу  того,  кого  назначить  предводителем.  Общее  желание
предыдущего сейма было  на  стороне  Иеремии  Вишневецкого,  но  король  и
слышать не хотел о его назначении: у него с Вишневецким были личные счеты,
он не мог простить Иеремии, что тот подавал голос за Стефана Ракочи и вел,
как говорили, тайные сношения с венгерским  двором.  Несмотря  на  сильную
партию, поддерживавшую Вишневецкого, король настоял на своем - выбрали  не
Иеремию, а троих предводителей: старика  Фирлея,  пана  Ляндскоронского  и
Остророга. Сам же король  принял  на  себя  главное  начальство  над  всем
войском и двинулся на Волынь.
     Польское войско собралось под Константинополем.  Начало  для  поляков
было удачно: в нескольких мелких стычках они одержали верх над казаками.
     Был июнь на  исходе.  Хмельницкий  не  торопился  и  делал  вид,  что
надеется мирным путем поладить с панами. Народ отовсюду стекался  к  нему.
Он делил их на полки, выбирал полковников и вводил в общий строй войска то
устройство, которое до этого времени было только у запорожцев. Сам  гетман
жил в Чигирине и рассылал универсалы по всей Украине. Он медлил,  поджидая
Ислам-Гирея со своей ордой. В конце июня Хмельницкий  получил  весть,  что
хан с  большой  ордой  двигается  по  "Черному  Шляху"  и  приближается  к
Животову. Тогда и Хмельницкий быстро поднялся со своим войском и  двинулся
навстречу татарам. Казацкое войско шло  по  знакомой  дороге,  опустевшей,
заглохнувшей, с покинутыми селениями, с выжженными и заброшенными пажитями
и нивами. Все, что не ушло в казацкий  стан,  схоронилось,  прослышав  про
татар, скрылось в леса и овраги  и  постаралось  тщательно  спрятать  свое
имущество. Но казаки, в походах люди бывалые, запаслись  всем  необходимым
и, несмотря на сильный жар, двигались довольно быстро. Наконец,  за  селом
Животовым они увидели татар, расположившихся на отдых.  Далеко  раскинулся
пестрый  татарский  стан,  наполненный  самым  разнообразным  людом.   Тут
мелькали и пестрые рубашки крымских горцев, и вывороченные тулупы  степных
ногаев, и дикие, почти зверские, лица  буджацких  татар,  и  длинные  чубы
пятигорских черкесов,  их  выпуклые  глаза  и  правильные  черты  лица,  и
красивая живописная одежда  румелийцев,  посланных  турецким  султаном,  и
темные,  загорелые  лица  полунагих  цыган,  и  родные  казакины   донцов,
явившихся  на  зов  украинского  батька.  Увидев  это  громадное   полчище
разнообразных племен,  услышав  крик,  гам,  говор,  Хмельницкий  невольно
призадумался. Он  не  ожидал  встретить  такую  массу  народа.  Кто-то  из
полковников заметил: "С такой ордой можно покорить не только Польшу, но  и
соседние государства". Хмельницкий серьезно ответил: "Можно,  если  сумеем
заставить ее нам повиноваться.
     Дружески, как старый знакомый, встретился он с Ислам-Гиреем;  но  хан
держал себя важно, не выказывал гетману особой приязни.
     - Приношу сердечное спасибо всех казаков вашему  ханскому  величеству
за помощь, которую вы намереваетесь оказать нам, - произнес  гетман  после
первых приветствий.
     - Я исполняю волю моего повелителя, турецкого султана, - сухо отвечал
хан. - Если бы не его приказание,  никогда  тебе  не  видать  бы  от  меня
помощи.
     - Ваше ханское величество не будет раскаиваться. В этой войне  хватит
поживы всем, а рабов вы уведете столько, сколько захотите.