нас  в
руках, с татарами нам поладить не трудно, волей-неволей они будут  нашими,
когда узнают, что замышляет король. Послать к ним послов,  дать  прочитать
им грамоту, да припугнуть их, не согласятся, то мы им самим войну объявим.
На ляхов татары пойдут  охотно  за  то,  что  они  им  не  платят  дани...
Принимаете ли вы  мой  совет,  друзья-товарищи?  -  закончил  Хмельницкий,
озирая все собрание.
     - Принимаем! - воскликнули все в один голос. - Сам Бог  посылает  нам
случай отомстить за обиды и поругания. Охотно признаем тебя нашим гетманом
и будем тебе служить всем, чем можем! По одному твоему слову прольем кровь
нашу, веди нас  на  панов!  А  с  татарами  всего  способнее  тебе  самому
переговорить, не через послов;  ты  долго  жил  у  хана,  все  их  порядки
знаешь...
     - Спасибо, братья, что доверяете мне, но гетманства я еще не приму, я
еще не начальствовал над вами и не  показал  на  деле,  что  достоин  этой
чести. Созывайте казаков, собирайте народ; по желанию вашему я буду  вашим
предводителем. Возложим все наше упование на Бога, Он да поможет нам!
     - Умрем друг за друга! - крикнули все старшины. - Отомстим  за  обиды
наши, защитим веру и церковь, и да поможет нам Всевышний.
     Хмельницкий взял со старшин клятву, что пока они все будут хранить  в
тайне, но первому его зову каждый  приведет  столько  народу,  сколько  он
успеет собрать. Наконец, все разошлись, а Хмельницкий вернулся в  Чигирин,
где деятельно занялся приготовлением к отъезду. Наезд на  Суботово  застал
его врасплох, он не успел собрать никаких поборов  и  остался  без  денег.
Теперь он старался все, что можно, обратить в мелкую  монету,  в  чем  ему
усердно помогал Ивашко, бегавший то к тому, то к другому  жиду  с  разными
ценными безделушками, с лишним оружием и с другими вещами.
     Дня через два после казацкой рады  в  лесу  пан  Конецпольский  сидел
вечером в кабинете с  полковниками  Барабашем  и  Кречовским.  Они  курили
коротенькие трубки, пили венгерское и толковали  о  последнем  сейме  и  о
решениях, принятых на нем  относительно  казацких  льгот.  Вошедший  слуга
доложил, что пана старосту желает видеть один из казацких старшин.
     - Проси! - сказал староста.
     Вошел Роман Пешта.
     - Что скажешь, старина? - спросил Конецпольский.
     Пешта отвесил низкий поклон.
     - Есть у меня дело до ясновельможного пана, - сказал он,  недоверчиво
посматривая на Барабаша и Кречовского.
     - Ничего, говори! Это мои приятели! - ободрил его пан. - В  чем  твое
дело?
     Пешта ступил шаг  вперед  и,  понизив  голос,  с  таинственным  видом
проговорил:
     - Богдан Хмельницкий, бывший войсковой  писарь,  на  этих  днях  раду
собирал.
     Паны переглянулись.
     - Раду? - переспросил Конецпольский. - Кто же на этой раде был?
     - Все самые знатные казаки, старшины да атаманы.
     - А ты почем знаешь про эту раду? - спросил Барабаш.
     - Я, пан полковник, тоже там был, - отвечал Пешта, немного смутясь.
     - Гм! - многозначительно проговорил Кречовский, теребя ус. -  Значит,
ты  на  товарищество  доносишь?  Гей,  пан  староста,  таким  людям   надо
доверяться с опаской, - проговорил он обращаясь к старосте.
     - А вот мы сейчас посмотрим, что он нам расскажет, - отвечал  тот.  -
Что же Богдан Хмельницкий затевает? - обратился он к Пеште.
     - Недоброе дело, пан староста! - отвечал старик. - Он  хочет  поднять
всю Украйну против панов, хочет просить помощи и у татарского хана.
     - Что же ему сказали старшины? - допрашивал Конецпольский.
     - Старшины хотели его гетманом сделать, да он отказался. Обещали  ему
людей собрать, а он взял на себя предводительство.
     -  Хорошо,  казаче,  благодарю  тебя  за  вести!  -   важно   ответил
Конецпольский. - Если что нужно будет тебе, и я услужу.
     Роман низко поклонился и пошел к двери.
     - Послушай! - вернул его староста. - А где теперь Богдан?
     - Здесь, пан староста, распродает свои вещи; На днях, слышал я,  коня
хочет продать. Видно, собирается к татарам.
     - Хорошо! - отпустил его Конецпольский.
     Несколько времени паны  сидели  молча,  посматривая  друг  на  друга.
Барабаш, наконец, прервал молчание:
     - Полагаю, пан староста, обо всем этом надо дать знать пану коронному
гетману.
     - А пан староста хорошо знает этого казака? - спросил Кречовский.
     - Знаю, - отвечал Конецпольский, - он храбрый воин и честолюбив не  в
меру. Вероятно, и доносит на Хмельницкого оттого, что рада не выбрала его.
     - Странное дело, странное дело! - проговорил Кречовский. -  Я  всегда
знал, что казак Богдан человек неспокойный; но  чтобы  он  на  такое  дело
решился, этого я не ожидал.
     - Что же нам теперь с ним делать? - спросил Конецпольский. - Без воли
коронного гетмана я ничем не могу распорядиться, а между тем, пока  придет
приказ, Богдан успеет ускользнуть из наших рук.
     - Пан староста не может присудить  его  ни  к  какому  наказанию,  но
арестовать его имеет право, и следует это сделать, как можно скорее. Я  же
со своей стороны пошлю гонца к пану коронному гетману и, если пан староста
позволит, письменно объясню ему, в чем дело.
     -  Пожалуйста,  я  об  этом  попрошу  пана  полковника.  А  на   пана
Кречовского, такого находчивого и ловкого, позволю себе  возложить  другое
поручение. Никто, кроме него, не сумеет  схватить  эту  старую  лису.  Пан
Кречовский заманит его как-нибудь, а когда он очутится в наших  руках,  мы
уже сумеем с ним управиться.
     - Да вот и случай к тому представляется.  Пан  староста  слышал,  как
казак этот говорил о коне. Я напишу Хмельницкому, что  пан  желает  купить
этого коня.  Только  надо  бы  направить  его  куда-нибудь  в  окрестности
Чигирина.
     - Чего лучше, в Бужине скоро ярмарка, - заметил Барабаш.
     - Хорошо, я рассчитываю на пана Кречовского и буду ждать вестей.
     Разговор как-то не вязался, все трое были, видимо, взволнованы, и оба
полковника скоро раскланялись с хозяином.
     Барабаш сейчас же,  как  пришел  домой,  написал  пространное  письмо
коронному гетману, исчисляя все проступки Хмельницкого и указывая  на  то,
что такой человек во главе восстания может быть очень  опасным.  "Надлежит
угасить огонь, пока он не разгорелся", заканчивал он свое послание.
     Он не утерпел, чтобы не рассказать своей  пани  обо  всем  слышанном.
Пани Барабашиха торжествовала.
     - Не говорила ли я тебе, что этот  беспокойный  казак  наделает  всем
хлопот. Еще хорошо, что скоро  с  ним  раздружился,  -  прибавила  она.  -
Смотри, теперь не зевай!
     Кречовский возвращаясь домой, обдумывал все слышанное  и  невольно  в
душе смеялся над простотою пана старосты.  Ему  было  немного  досадно  на
Хмельницкого, что тот не уведомил его о раде и о  результатах  переговоров
со старшинами казацкими.
     "А еще обещал все делить пополам! -  рассуждал  он  сам  с  собой.  -
Начинает же с того, что  действует,  ни  слова  не  сказавши.  Да  постой,
приятель, я с тобой еще сыграю штуку. Мне  из-за  тебя  своей  головой  не
жертвовать; надо ухитриться так вывернуться, чтобы перед  панами  остаться
чистым. Да и кто знает, такая ли сила Хмельницкий? Сегодня -  Хмельницкий,
завтра - Пешта, а послезавтра - Кречовский; кого ни поставь во главе,  все
тоже будет, панам на этот раз несдобровать..."
     На другой день рано утром Кречовский послал записку к Богдану. В  ней
он уведомлял, что если кум желает выгодно продать своего коня, о  чем  пан
случайно услышал, то он может привести  его  на  ярмарку  в  город  Бужин;
Покупателем, может быть, будет сам  пан  староста.  Казаку,  посланному  с
письмом, никаких других поручений не было дано, а на все  вопросы  Богдана
он лаконически отвечал:
     - Не знаю.
     Настала ярмарка. Богдан с конем стоял в  стороне  и  ждал  обещанного
покупщика, как вдруг его окружили жолнеры пана Конецпольского с Кречовским
во главе. В первую минуту Богдан даже не понял, в чем  дело,  и  собирался
было здороваться с ним; но тот ему объявил, что арестует  его  по  приказу
пана старосты.
     - Что это значит, пан Кречовский! - удивился  Богдан,  -  не  сам  ли
полковник писал, что пан староста желает купить у меня коня?  Что  это  за
шутки?
     - Не всякому слуху можно верить, пан Хмельницкий, - с иронией заметил
Кречовский. - Я думал, что пан Зиновий менее доверчив. Впрочем, куманек, -
прибавил он тихо, искоса  поглядывая  на  жолнеров,  ехавших  в  некотором
отдалении, - не слишком кручинься, я тебя как-нибудь выручу, только  держи
себя умненько с панами: тебе сделают строжайший допрос.
     Пан староста ожидал своего узника в канцелярии. Кроме него был там  и
казацкий комисар Шембек, не то немецкого, не то еврейского  происхождения,
сухой,  строгий,  невозмутимый.  С  комисаром  явилось  несколько  старшин
казацких, и Богдан  к  своему  удивлению  увидел,  что  все  это  были  из
присутствовавших  на  раде.  Писарь  приготовился  записывать   показания.
Комисар начал допрос.
     - Богдан Хмельницкий, тебя обвиняют в том, что ты мутишь народ и  что
с целью подготовить восстание, ты собирал раду казацкую.
     - В первый раз слышу! - отвечал  удивленно  Богдан.  -  Кто  же  меня
обвиняет, и когда я собирал раду и где?
     Он  так  ловко  разыграл  невинного,  что   пан   Кречовский   только
посмеивался себе в ус.
     - Кто тебя обвиняет, до этого тебе дела нет, - сказал  комисар.  -  А
раду ты собирал  на  этих  днях  в  лесу,  и  на  ней  присутствовали  все
знатнейшие старшины казацкие.
     Богдан с притворным удивлением посмотрел на комисара, потом  подумал,
как бы что-то припоминая, и, наконец, сказал:
     - На днях мы, действительно,  со  знатными  старшинами  собирались  в
роще, но это была не рада, а приятельская пирушка.  Вам  известно,  что  я
прежде был войсковым писарем, у меня осталось много старых знакомств,  вот
друзья и пожелали угостить  мня.  У  меня  же  теперь  нет  пристанища,  в
Чигирине домишко маленький, и пришлось,  чтобы  попировать  с  приятелями,
забраться в лес.
     - Богдан говорит сущую правду, подтвердил один из  казацких  старшин,
почтенный благообразный старик, бывший у Шембека,  по-видимому,  в  особом
почете. - Могу вам доложить, пан комисар, что все это так и было,  как  он
вам рассказывает. Все мы вместе с ним пировали в роще, вот и  товарищи  то
же скажут. Все мы готовы поклясться, что и слова лишнего сказано не  было;
пили да песни пели, какая тут рада.
     Остальные старшины подтвердили слова своего товарища, а один  из  них
еще прибавил:
     - Да я и догадываюсь, кто на него донес. Это, верно, Роман Пешта,  он
давно с ним не в ладах; пусть-ка он попробует в лицо  нам  повторить  свои
клеветы.
     - Видите, панове! - подтвердил Кречовский,  обращаясь  к  старосте  и
комисару, - я говорил, что тут дело не ладно. Как бы нам не быть в  ответе
за Хмельницкого, к нему, ведь, и  сам  король  благоволит,  -  добавил  он
вполголоса.
     - Надо отдать его кому-нибудь на поруки, - сказал комисар,  -  а  все
дело немедленно представить на усмотрение пана коронного  гетмана.  Только
кто возьмется за ним смотреть?
     - Если позволите, - скромно заметить Кречовский, - я готов служить. -
Зиновий Богдан Хмельницкий! - проговорил староста, - мы  не  можем  решить
твое дело помимо коронного гетмана. Пока  мы  получим  его  резолюцию,  ты
будешь сдан на поруки пану Кречовскому.
     Богдан спокойно и с достоинством поклонился.
     - Дело мое правое! - сказал он. - Я надеюсь, пан гетман посмотрит  на
него беспристрастно.
     Кречовский вывел  своего  узника  из  канцелярии  и  в  сопровождении
жолнеров они молча доехали до его дома. Полковник, отпустив  стражу,  ввел
Богдана в свои комнаты.
     - Гей, хлопец! - приказал он вошедшему слуге, - подать нам закуску да
вина самого лучшего.
     Слуга  вышел,  а  полковник  с  тонкой  усмешкой  остановился   перед
Богданом.
     - Итак, куманек, ты теперь мой пленник! - сказал он ему. - Это тебе в
отместку за то, что действуешь, не посоветовавшись. С тех пор, как приехал
из Варшавы, ко мне  носу  не  показывал.  Ты  теперь  видишь,  что  и  пан
Кречовский на что-нибудь годен, хотя бы, например, на то,  чтобы  изловить
хитрого пана Богдана.
     Хмельницкий молча смотрел на него, не зная, к чему он  клонит.  Слуга
принес закуску и вино; Кречовский, налив  два  кубка  венгерского,  высоко
поднял свой кубок и провозгласил:
     - За здоровье  будущего  украинского  гетмана  Богдана  Хмельницкого!
Желаю пана полного успеха, а главное - всегда  так  счастливо  попадать  в
плен, как сегодня. Присядем-ка за закуску да обсудим, как  бы  тебе  всего
безопаснее убраться отсюда подобру-поздорову и  ускользнуть  из  рук  пана
коронного гетмана. Он шутить не любит и,  конечно,  не  замедлит  прислать
твой смертный приговор.
     - А, ведь, я  думал,  что  пан  полковник  мне  изменил.  Ты  отлично
выдержал свою роль и мог бы еще дурачить меня, сколько тебе угодно.
     - Нет, пан будущий  гетман,  теперь  дурачиться  некогда,  надо  тебе
скорее бежать. Сейчас после закуски я дам тебе лучшего коня,  а  за  тобой
пусть едет и сын твой, я его уведомлю. Сделаем  мы  все  это  ловко,  так,
чтобы и я не был в ответе. Я притворюсь выпившим, а  ты  прикажешь  подать
себе коня от моего имени. Пока слуги разберут, в чем дело, ты  уже  будешь
далеко; я постараюсь покрепче заснуть и не быть в состоянии распорядиться.
     Когда пришел ответ от Потоцкого с решительной резолюцией: "немедленно
подвергнуть преступника смертной казни", Богдана и след простыл.
     - Как же пан полковник не углядел за узником?  -  укорял  Кречовского
староста.
     - Вот поди же, пан староста, - с самым  невинным  выражением  отвечал
тот,  разводя  руками.  -  Я,  признаться  сказать,  лишнее  выпил,  да  и
сплоховал, не углядел, а он на коня и был таков!...
     - Зачем же пан полковник его не запер?
     - Я думал, что лучше держать его на глазах. Если  бы  только  не  это
вино, то он не ушел бы от меня.
     Пан Конецпольский махнул только рукой и досадливо проговорил:
     - И везет же этому Хмельницкому, второй раз из-под ареста уходит.



                           11. ЗАПОРОЖСКАЯ СЕЧЬ

                                         Гей друзi-молодцi
                                         Братья казаки запорозцi
                                         Добре знайте, барзо гадайте,
                                         И з ляхами пиво варити зачинайте!

     В  тот  год  стояла  зима  чрезвычайно  теплая,  какой  старожилы  не
запомнили. Снег едва выпал и тотчас же  стаял.  В  воздухе  веяло  теплом,
несмотря на то, что было начало декабря, многие степные  ручейки  и  речки
вовсе не замерзали, а сама степь покрылась  топкой  грязью.  Обычный  путь
пролегавший в Запорожье, так называемы  "Черный  шлях",  представлял  одну
сплошную жидкую массу.  Бесконечной  лентой  тянулась  она  по  оврагам  и
долинам, взбиралась на небольшие холмы и кряжи, терялась то там, то  здесь
в топких болотах.
     Богдан медленно двигался по этому пути с небольшой кучкой вооруженных
людей, человек в тридцать. Измена Романа Пешты научила его быть осторожнее
в выборе, и теперь он ограничился самыми надежными сотоварищами.  В  числе
их были Тимош, сын Богдана, Ивашко, Брыкалок, татарченок Саип, чрезвычайно
гордившийся данным ему конем и оружием.
     Путешествие по черному шляху представлялось далеко не безопасным;  то
приходилось сворачивать в сторону,  наткнувшись  на  татарский  отряд,  то
встречаться с далеко ненадежными гайдамаками,  выехавшими  на  добычу,  то
ускользать от польских жолнеров, высланных Потоцким  для  поимки  Богдана.
Наконец 11 декабря они подъехали к  Сечи  и  в  нерешимости  остановились,
раздумывая, что удобнее: прямо ли  проехать  к  кошевому  или  отправиться
сперва к Довгуну, жившему не в курене, а на острове Томаковке,  и  у  него
отдохнуть от утомительной дороги. Ивашко настаивал на последнем:
     - Нам всем надо отдохнуть, батько! А как в Сечь заедешь, закрутишься,
и домой не пустят.
     - Эх, ты, хлопец! - смеялся Богдан, - хочется тебе  своим  хозяйством
похвастать... Еще успеешь! Мне непременно надо  кошевого  повидать.  Всего
лучше вот что, - прибавил он, подумав, - ты отправишься с гостями  к  себе
домой и, как хороший хозяин, позаботишься о нашем продовольствии, а я один
проеду к кошевому. Это будет незаметнее. К вечеру подъеду  и  я...  Только
смотри,  чтобы  все  было  исправно,  -  погрозил  он,  -  ты  мне  своими
пчельниками хвастал, так угости медком, да чтобы и горилка была...
     - Все будет, батько! - весело  ответил  Ивашко,  молодецки  заламывая
набекрень кобуру с бобровой опушкой.
     Маленький  отряд  разделился.  Хмельницкий  поехал  на  майдан,   где
расположены были курени, а Ивашко с  остальными  спутниками  отправился  к
перевозу.
     Было воскресное утро. Запорожцы только что отслушали обедню и толпами
валили в предместье. Жиды уже открыли шинки, а мелкие  торговцы  сидели  в
маленьких  курных  лавчонках  и  продавали  всевозможные  ткани,   оружие,
безделушки, съестное, в особенности же множество калачей  и  баранок.  Тут
сновали армяне с перекинутыми через плечо "шалевыми пасами", т.е. широкими
шелковыми поясами, затканными на каждую четверть  серебряными  и  золотыми
нитками.  Расположился  и  грек,  продававший  рубахи-сороки  из  толстого
холста, украшенные шелковый стежкой в узоре, и всякие  кафтаны,  шелковые,
парчовые, суконные, новые и поношенные, добытые во время казацких набегов;
свиты с разрезными  рукавами  и  с  кобеняком,  т.е.  капюшоном  сзади.  В
маленькой лавчонке еврей продавал  оружие:  самопалы,  ножи  отточенные  с
обеих сторон, пистолеты, сабли, кольчуги.  Валах  торговал  вином,  сухими
фруктами и сушеной рыбой; татарин  -  кожами  и  шкурами,  преимущественно
лошадиными. Все это лепилось главным образом в куренных лавках, между  тем
как гостиные лавки, не находившиеся под покровительством  куреней,  стояли
по большей части запертыми, мало кто решался  их  занять,  боясь  казацких
насилий во время беспорядков в Сечи.
     Хмельницкий приостановил коня и задумчиво смотрел на  пеструю  толпу,
рассыпавшуюся между возами и лавчонками  по  базарной  площади.  Торговля,
по-видимому, шла плохо: время стояло глухое, Сечь прожилась  и  пропилась;
запорожцы  бродили  оборванные,   угрюмые,   не   обращали   внимание   на
предлагаемые им товары, раздумывая, чтобы  им  еще  спустить  в  одном  из
тридцати восьми шинков. Жиды-шинкари  принимали  все,  что  им  приносили,
начиная с лишнего оружия и кончая самой  поношенной  одеждой.  У  возов  и
ларей с калачами тоже толпилось много народу, это были  по  большей  части
поссорившиеся, имевшие какое-либо дело до своего начальства и запасавшиеся
хлебом-солью. Среди этого люда толпились  бандуристы,  кобзари,  дудари  и
скрипачи; кое-где образовались группы танцующих.
     Проехав базарную площадь, Хмельницкий направился к  высоким  башенным
воротам земляного вала, окружавшего  майдан  (площадь).  Внутри  земляного
вала двумя полукругами располагались курени, носившие  названия  различных
городов Украины. Одно полукружие называлось верхними  куренями,  другое  -
нижними. Между верхними куренями возвышался дом совета. Там собирались  на
совещание атаманы и кошевой. Тут же рядом в одном  из  куреней  помещалась
квартира кошевого. Хмельницкий подъехал к крыльцу,  отдал  коня  казаку  и
вошел в курень. Его встретил пожилой благообразный казак с длинными седыми
усами и черным чубом с проседью.
     - Добро пожаловать, пане Богдане, -  приветствовал  он  Хмельницкого,
пытливо посматривая на него своими проницательными глазками.  -  Откуда  и
куда путь держишь?
     Хмельницкий отвесил кошевому низкий поклон, помолился  на  образа  и,
усевшись с хозяином на широкую лавку, не торопясь проговорил:
     - Еду из Украйны, где меня опозорили и выгнали, хочу искать