ударить ляхов! - сказал  Хмельницкий,
распуская собрание, - только что-то погода хмурится, как  бы  не  начались
дожди.
     Хмельницкий был  прав:  на  следующий  день  погода  была  пасмурная;
свинцовые тучи нависли над степью и угрожали разразиться  потоками  ливня.
Казаки снова штурмовали польский обоз; целых  пять  часов  длилась  битва,
упорная, страшная, такая, что у жолнеров руки переставали  действовать  от
постоянной работы.
     Поляки сделали ошибку, они  запаслись  ни  травой,  ни  водой.  Когда
казаки облегли их лагерь, им грозила страшная смерть от жажды.
     Вдруг полил дождь: вся степь через несколько часов размокла; пешие  и
конные вязли в грязи, порох отсырел; битва прекратилась сама собой.  Жутко
было панам сидеть в лагере. Один из казацких атаманов показал  им,  высоко
подняв над головой, письмо Райского и громко крикнул:
     - Гей, панове! Не надейтесь на гетмана, не будет вам помощи, ваш  пан
посол сидит у нас взаперти. Лучше поскорее  сдавайтесь,  пока  вы  еще  не
перемерли от голода!
     Наконец, подъехал к окопам и сам Хмельницкий.
     - Не губите себя, панове! - закричал он. Я вам зла не желаю, пришлите
кого-нибудь для переговоров, да поскорее, пока не двинулись на вас татары.
     Потоцкий собрал в своей палатке совет.
     - Что делать, панове? - спросил он.
     - Что тут делать, - заговорили паны, - надо посылать кого-нибудь  для
переговоров. Того и гляди нагрянут татары, а от них нечего ждать спасения.
     - Кого же послать?
     - Позвольте мне ехать, панове! -  вызвался  Чарнецкий.  -  Я  надеюсь
уговорить Хмельницкого и склонить его на выгодные условия.
     - Смотрите, смотрите! Посол едет! - пронеслось по  казацкому  табору,
когда Чарнецкий в сопровождении трубача, с  белым  значком  приблизился  к
стоянке казаков.
     Кто-то затянул шутовскую песню о ляхах, но Хмельницкий,  вышедший  из
палатки,  грозно  сверкнул  очами  на  столпившихся  казаков  и  велел  им
разойтись. - Милости прошу, пан Чарнецкий! - приветливо встретил он посла.
- Рад видеть у себя дорого гостя. Прошу не  побрезговать  на  угощении,  -
прибавил он, вводя его в палатку, - мы живем по походному, по-казацки.  Но
от горилки пан, как храбрый воин, не откажется?
     В палатку набралось несколько знатных казаков и началось угощение.
     - Не лучше ли нам приступить к делу? - возразил Чарнецкий.
     - Поспеем еще, - успокаивал Богдан.
     - Други и товарищи! - обратился он  к  казакам.  -  Будем  чествовать
храброго вождя и знаменитого вояку.
     Чарки загремели, всякий спешил сказать что-либо приятное  Чарнецкому.
Но лишь только он заикался о  переговорах,  его  тотчас  же  перебивали  и
заговаривали о другом. В самом разгаре пира Богдан потихоньку сделал  знак
Брыкалку и вместе с ним вышел из палатки.
     - Сейчас же скачи к Туга-Бею! - сказал он. - Сообщи ему  все,  скажи,
что посол польский сидит у меня, и я его не выпущу, затяну переговоры, как
можно дольше, на сутки, на двое, а он тем временем, чтобы не дремал. Когда
я поляков выпущу из лагеря, пусть идет за ними следом и  расправится,  как
знает.
     Брыкалок поскакал к мурзе, а Богдан вернулся к пирующим и снова  стал
угощать Чарнецкого. До поздней ночи продолжался пир. Чарнецкий не  решился
заговорить о деле и оставил эти переговоры до утра.
     На другой день он вошел к Хмельницкому. На столе снова стояли горилка
и закуска.
     - Не угодно ли пану опохмелиться? - предложил Богдан.
     - Нет, уж благодарю, пан Богдан, в другой раз, а теперь  поговорим  о
деле, - настойчиво возразил Чарнецкий.
     - Поговорим, поговорим, пане, отчего же  не  поговорить,  -  небрежно
отвечал Хмельницкий. - Чего же собственно пан желает?
     - Пан Богдан знает, что я прислан для переговоров. Какие условия  ему
угодно поставить нашему войску?
     - Какая же мне необходимость ставить условия? Да и как я могу с паном
Чарнецким толковать о делах казацких,  когда  в  польском  лагере  нет  ни
сенатора, ни уполномоченного от сейма? Кому  я  заявлю  наши  претензии  и
объясню причины, побудившие казаков взяться за оружие?
     - Но тогда зачем же пан требовал кого-нибудь  для  переговоров?  -  с
досадой возразил Чарнецкий.
     - Мне жаль вас, панове!  -  с  лукавой  улыбкой  сказал  Хмельницкий,
потрепав Чарнецкого по плечу. - Что будет, если придет Туга-бей? Мне татар
не сдержать, они ляхов разгромят...
     - Чего же пан хочет от нас? - спросил Чарнецкий.
     - Немногого! - отвечал Хмельницкий. - Отдайте нам пушки и тогда идите
с Богом домой.
     Чарнецкий задумался.
     - Не знаю, - отвечал он нерешительно,  -  я  передам  это  требование
панам...
     - О, пану Чарнецкому нечего беспокоится, я могу отправить в  польский
лагерь казаков.
     - Но почему же? - с удивлением спросил Чарнецкий. - Я не пленник.
     - Пан посол понимает, что в польском лагере есть казацкие  заложники.
Кто мне поручится, что они невредимо возвратятся в табор?
     Чарнецкий закусил губу и нетерпеливо схватился за эфес шпаги.
     - Пан Хмельницкий имеет дело с благородным шляхетством!
     - Не горячись, пан посол! - со смехом отвечал Хмельницкий.  -  Ничего
нет мудреного,  что  казаки  не  доверяют  панам:  благородное  шляхетство
достаточно их обманывало.
     Чарнецкий сдержался  и  замолчал,  а  Хмельницкий  позвал  нескольких
казаков и послал их с предложением в польский лагерь.
     Панам некогда было раздумывать, они то и  дело  ждали,  что  нагрянут
татары, и готовы были выполнить всякое условие, лишь бы выиграть  время  и
отступить.
     - Дайте клятву, что вы не обманете нас! -  сказал  Потоцкий  казацким
послам.
     Казаки  поклялись.  Тогда  Потоцкий  отдал  приказ  отвезти  пушки  в
казацкий табор  и  возвратить  заложников.  Казаки  с  триумфом  встретили
военную добычу и устроили по этому поводу пир.
     - Вот так славно! - говорили они. - Из наших пяти одна лопнула, а тут
вдруг нежданно, негаданно взамен целых двенадцать приехало; пригодятся нам
ляхов же бить.
     Увидав  возвратившихся  заложников,   Чарнецкий   стал   Хмельницкого
отпустить его.
     - Разве худо  пану  послу  живется  у  меня?  -  с  улыбкой  возразил
Хмельницкий, - прошу его еще у нас погостить: он слишком опасный для  меня
соперник: в польском лагере обойдутся и без него.
     Чарнецкому ничего не оставалось делать, как покориться своей  участи,
но о смутно надеялся,  что  паны  потребуют  его  возвращения  у  Богдана.
Надежда эта оказалась тщетной. Паны  рады  были  поскорей  убраться:  живо
снялись с лагеря и собрались в обратный путь.
     Брыкалок вернулся от Тугай-бея.
     - Ну, что, с какими вестями? - спросил его Хмельницкий.
     - Тугай-бей стоит наготове и в ночь двинется по пятам.
     - Хорошо! - проговорил Хмельницкий. - Теперь ты  мне  исполни  другое
поручение. Знаешь ты яр, что лежит за двадцать верст отсюда.
     - Это "Княжьи бараки"? Как не знать!
     - Ну так выбери ловких  казаков  человек  двадцать,  скачите  туда  в
объезд, наройте рвов на дороге, набросайте деревьев и каменьев и  ждите  в
засаде.
     Отпустив  Брыкалка,  Хмельницкий  распорядился  сняться  с  табора  и
двинуться следом за поляками.
     На другой день поляки подошли к лесистому яру  "Княжьи  Байраки".  Не
успели они войти в лес, как сзади послышались крики: "Алла",  и  появились
целые тучи татар. Среди поляков произошло смятение.
     - Измена, предательство! - кричали все.
     Лошади под тучами  стрел  метались,  падали;  тяжелые  возы  вязли  в
болотистом грунте, и их невозможно было перетащить через лесистые  буерки,
тем более, что всюду по дороге  лежали  деревья,  каменья,  нагроможденные
искусными руками казаков. Польские пушки не остались при  этом  без  дела.
Татары взяли их у казаков и направили против поляков. Полнейший беспорядок
царствовал в польском отряде. Одни кричали:
     - Сдавайтесь, панове!
     Другие бежали вперед, вязли  в  грязи,  спотыкались,  падали,  третьи
теряли всякое  присутствие  духа,  стояли  в  бездействии,  опустив  руки.
Потоцкий был ранен в грудь, но он не терял мужества.
     - Панове, - кричал он, стараясь ободрить растерявшихся воинов,  -  не
посрамим себя, не сдадимся  врагу,  лучше  честная  смерть  в  бою,  будем
защищаться до последней капли крови!
     Около него собралась  кучка  храбрецов;  они  поспешно  стали  копать
укрепление,  набросали   деревьев,   каменьев,   насыпали   вал   в   виде
четырехугольника и стали отбиваться саблями.
     Несколько времени  продолжалась  эта  упорная  защита;  но,  наконец,
сильный натиск татар  сломил  сопротивление  осажденных;  со  всех  сторон
ворвавшись в укрепление, они сошлись в середине четырехугольника. Потоцкий
истекал кровью, в пылу битвы он не замечал нанесенных ему  ран  и  теперь,
умирающий, был взят в плен. Вслед за тем все оставшиеся в  живых  положили
оружие. Между ними были Шемберк и Сапега.
     - Добро пожаловать, панове! - встретил их Хмельницкий. - Пан комисар,
верно, не рассчитывал быть моим пленником?
     - Что делать, пан Богдан, -  отвечал  Шемберк,  -  счастье  на  войне
изменчиво.
     - Счастье потому оставило ляхов, что паны не хотели  жить  в  мире  с
казаками-молодцами, им лучше было  ладить  с  жидами-разбойниками,  а  вот
теперь придется ладить с татарами, - сказал Богдан и отошел от пленников.
     Умирающий Потоцкий всю ночь метался в бреду; под утро,  когда  войско
двинулось дальше в степь, он пришел  в  себя,  но  чувствовал  себя  очень
плохо.
     - Бедный, бедный пане Степане, - говорили вокруг него  казаки,  -  не
попал ты на Запорожье, не нашел, видно, шляху (дороги).
     Но сквозь  насмешки  чувствовалось  искренне  сочувствие  к  молодому
герою, так рано прощавшемуся с жизнью. Его бледное страдальческое лицо уже
носило на себе печать смерти.
     - Мне худо, - прошептал он, наконец, - остановите повозку...  Снимите
меня на землю...
     Казаки исполнили его желание.
     - Чарнецкого... - проговорил он.
     Привели пана Чарнецкого. Со слезами на глазах стоял  над  ним  старый
воин и, опустив голову, прислушивался к последним словам умирающего.
     - Скажите...  отцу...  -  шептал  тот,  -  скажите...  что  я...  как
рыцарь...
     Голос его прервался, смерть сделала свое дело.
     Чарнецкий молча нагнулся над ним, поцеловал его в лоб  и  закрыл  ему
глаза.
     - Бедный юноша, - проговорил он тихо, - пока есть во мне  хоть  капля
крови, я буду мстить за тебя, как за родного сына. Лишь бы  избавиться  от
этой позорной неволи, - прибавил он, уходя за своими сторожами.
     - Пане Богдане, - проговорил Ивашко на одном из привалов,  просовывая
голову в дверь походной палатки, -  тебя  хочет  видеть  один  из  пленных
шляхтичей.
     - Кто такой?
     - Он называет себя Иваном Выговским.
     - Приведи! Посмотрим, что ему нужно.
     Вошел приземистый,  юркий,  не  старый  еще  человек,  с  чрезвычайно
подвижным лицом и быстрыми, проницательными глазами.  Он  упал  на  колени
перед Хмельницким.
     - Прошу у пана гетмана, - проговорил он, - одной милости...
     - Что угодно пану? - холодно спросил Богдан.
     - Прошу пана взять меня к себе на службу, я могу  ему  быть  полезен,
как писарь.
     Богдан  с  удивлением  оглянул  его.  Ему  действительно  недоставало
человека, сведущего в  письме,  и  он  еще  недавно  сетовал  на  то,  что
приходится  вести  самому  всю  обширную  переписку.   Однако,   природное
недоверие взяло верх, и он проговорил:
     - Пан Выговский слишком многого просит; сделать ни с того ни  с  сего
пленного шляхтича своим писцом, то есть поверенным всех своих  дел  -  это
было бы слишком опрометчиво с моей стороны.
     - Пан гетман  может  убедиться  в  моем  чистосердечном  желании  ему
служить. Он может возложить на меня какие ему  угодно  поручения,  в  виде
искуса; если я изменю своему слову, он потеряет только одного  ничтожного,
никому  неизвестного  пленного,  а  если  окажусь  преданным,   приобретет
толкового и знающего писаря.
     Богдан подумал.
     - У пана, кажется, дельная голова на плечах, - сказал он, наконец.  -
Посмотрим, испытание же я назначаю  вот  какое:  пан  получает  свободу  и
отправляется в Чигирин в качестве одного из стражников при пленных  панах.
Там он подготовит город к сдаче и в  то  же  время  соберет  мне  вести  о
Чаплинском и его жене; пани Марину повидает лично, передаст ей мое письмо,
конечно, тайно, а затем ответ от нее получит устный и воротится  сюда,  ко
мне.
     - Понимаю, пан гетман, и постараюсь исполнить все в  точности.  Прошу
пана верить, что я провижу вдали его славу, - прибавил он,  -  и  что  мне
гораздо выгоднее служить ему, чем тянуть на панскую сторону.
     - Хорошо, увидим, увидим! - отвечал Хмельницкий.
     Он подозвал дежурного казака и  велел  объявить  страже,  что  отныне
пленник Выговский свободен и назначается  тоже  одним  из  стражников  при
обозе, отправляющемся с пленными в Чигирин.
     Выговский отвесил низкий поклон и, высоко  подняв  голову,  вышел  из
гетманской  палатки.  Он  уже  чувствовал  себя   будущей   правой   рукой
Хмельницкого и заранее предвкушал свое могущество.



                               15. КОРСУН

                                        Гей Потоцкий, Потоцкий,
                                        Маешь собi розум жiноцький:
                                        Не годишся-ж ти воiвати?
                                        Лучче-ж тебе до пана
                                                     Хмельницького оддати,
                                        Сироi кобылини жовати,
                                        Або житнеi соломахи бузиновим
                                                         молоком запивати!

     В тот самый день, когда молодой Потоцкий  умер  в  степи,  отец  его,
коронный гетман, пировал в  Черкасах.  К  нему  приехало  несколько  новых
отрядов, и паны военачальники в складчину задали пир приехавшим.  Жолнерам
выкатили бочки с вином; шумные песни огласили воздух бесшабашным весельем.
В  обширной  палатке  пана  Корецкого,  убранной  дорогими   тканями,   за
ярко-освещенным столом, покрытым массивной серебряной посудой, сидело  все
начальство. Вино, мед, пиво лились рекою, бесчисленные кубки переходили из
рук в руки, тосты следовали один за другим. Паны оживились и в своих речах
владели уже всем Запорожьем, надолго усмирили смуту  хлопов,  захватили  и
бывшего войскового писаря, дерзнувшего померятся силами  с  могущественным
шляхетством. Пан коронный гетман громко уверял всех, что они скоро  увидят
Богдана на виселице; пан Калиновский молча и угрюмо прихлебывал из  своего
кубка, слушая хвастливые речи. Подвижное лицо его давно уже подергивалось,
и он стучал ногою об пол, чтобы подавить свое волнение. Наконец, он не мог
больше выносить всеобщего хвастовства и проговорил:
     - Однако, пану коронному гетману не кажется странным, что до сих  пор
о посланном нами отряде нет ни слуху, ни духу? Если бы пан Степан  одержал
победу, он, наверное, известил бы об этом.
     Пан Потоцкий вспыхнул.
     - Пан польный гетман полагает, что пан Степан  побежден  этим  беглым
казаком? Да разве это возможно, разве горсть запорожцев может быть страшна
регулярному войску?
     - Но почему же нет  известий  о  подвигах  регулярного  войска?  -  с
иронией спросил Калиновский.
     Пан Потоцкий пожал плечами.
     - Что-ж! Известия всегда могут запоздать... Вот увидите, наши храбрые
войска скоро возвратятся и привезут с собой целые возы добычи,  не  говоря
уже о пленниках...
     - Однако, - заметил Калиновский, все более и более  горячась,  -  чем
мечтать о будущих пленниках и добыче, пану гетману следовало бы на  всякий
случай двинуть в степь войско навстречу посланному отряду...
     - Напрасно пан Калиновский вмешивается не в  свое  дело!  -  возразил
раздраженно  Потоцкий.  -  Я  сам  знаю,  что  мне  надо   делать.   Куда,
спрашивается, я потащу такое войско, когда мы и путей хорошенько не знаем,
а на казаков надежда плохая.  Пан  слышал,  что  писал  канцлер  от  имени
короля? Король не дает своего разрешения  на  войну  с  казаками.  Как  же
польный гетман желает, чтобы я ослушался его воли?
     - Король ошибается  так  же,  как  ошибается  и  коронный  гетман,  -
запальчиво  проговорил  Калиновский.  -  Он  полагает,  что   одного   его
присутствия достаточно для усмирения мятежа; он надеется, что  Хмельницкий
расчувствуется и падет к  его  ногам  с  мольбой  о  прощении...  Как  же,
дожидайтесь... Я полагаю, что у этого мятежного казака уже  теперь  войска
вдвое больше, чем у нас... И поверьте мне, каждый из русских хлопов  знает
гораздо больше нас, что происходит в степи, только все они рты позакрыли и
смотрят на нас волками...
     - Интересно мне было бы знать, чего пан польный гетман от меня хочет?
Я сегодня в духе и не буду ему противоречить.
     - Чего я хочу? - переспросил  Калиновский.  -  Прошу  разослать  хотя
небольшие партии в степь, пусть они разузнают,  что  там  делается,  пусть
увидят, насколько распространился мятеж. Они убедят вас, по крайней  мере,
что не все так спокойно, как кажется.
     - Пан польный гетман опоздал со  своим  предложением,  я  уже  выслал
несколько отрядов в разные стороны. Они добудут нам языка...
     - Дай-то Боже! - угрюмо проговорил Калиновский.
     Он  при  этом  сердито  оттолкнул  от  себя  чарку,   так   что   она
опрокинулась.
     - И что пану за  охота  так  мрачно  смотреть  на  дело?  -  вмешался
Корецкий с любезной улыбкой. - Нам здесь так хорошо  и  весело  живется...
Зачем заранее стращать всякими невзгодами?.. Прошу  позволения  предложить
тост  за  благополучное  окончание  похода  нашего  молодого  воина,  пана
Степана! - прибавил он, высоко подымая свой кубок.
     В  эту  минуту  стоявший  за  Корецким  шляхтич  неловко  повернулся,
подтолкнул поднятую руку, кубок выскользнул у Корецкого  из  пальцев  и  с
шумом покатился по полу. Произошло замешательство, всем  стало  неловко...
Потоцкий побледнел и закусил губу; неловкий  шляхтич  бросился  за  другим
кубком...  Тост  прошел  вяло,  веселое  расположение  духа   сразу   всех
оставило...
     Вдруг полы палатки распахнулись, и  на  пороге  появился  запыленный,
изнемогающий от усталости драгун. Появление  его  было  до  такой  степени
неожиданным, что паны растерялись и не знали, о чем его спрашивать. Солдат
стоял молча, бледный, изнуренный, обводя блуждающим взором собрание.
     Первым нашелся Калиновский.
     - Откуда ты? - спросил он драгуна.
     - Из лагеря, из-под Желтых вод, - отвечал солдат.
     Все обступили его.
     - Говори  скорее,  было  ли  сражение,  велика  ли  добыча,  взят  ли
Хмельницкий? - посыпались на него вопросы.
     Солдат с отчаяньем махнул рукой.
     - Все погибло, -  отвечал  он,  -  наши  в  опасности...  Регистровые
изменили... Драгуны тоже... Не один я бежал, много бежало...  Я  бы  и  не
бежал, да думал, что лучше принести вам весть, чтобы вы послали помощь...
     Паны молчали и недоверчиво  посматривали  на  драгуна.  Все,  что  он
говорил, казалось им до такой степени невероятным, что они никак не  могли
поверить ему. Только один  Калиновский,  по-видимому,  с  полным  доверием
слушал его рассказ и, наконец, сказал:
     - Пан гетман видит, я был прав!
     - Это мы еще проверим! - ответил Потоцкий. - Ты, кажется, русский?  -
обратился он к драгуну.
     - Русский, пан гетман, - отвечал солдат.
     - Ну, так ты лжешь! - крикнул Потоцкий. - Ты подослан  казаками;  вам
хочется выманить нас отсюда. Ведите его в тюрьму! - крикнул он слугам.
     - Смилуйтесь, пан гетман! - завопил драгун. - Я не изменник,  я  едва
дотащился сюда...
     - Под стражу, под стражу его! - закричали паны. - Как  это  возможно,
чтобы из всего войска ушел только один, да и тот пешком... Он говорит, что
бежали многие, где же они? Нет, это, наверное, изменник.