Калиновский молча качал головой. Слуги схватили драгуна и увели  его.
Паны  долго  еще  шумели  и   спорили,   строя   различные   предположения
относительно появившегося шпиона. Только поздно за полночь  все  разошлись
по своим палаткам.
     Прошло несколько дней, и стали возвращаться  партии,  разосланные  на
разведки. Дальше всех заехал пан  Гдешинский,  и  то,  что  паны  от  него
услыхали, далеко их не успокоило.
     - На несколько миль кругом все опустело, - рассказывал он, -  повсюду
мы  встречали  шайки  вооруженных  людей,  в  каждом  местечке,  в  каждой
деревушке заготовлены припасы. Очевидно,  что  хлопы  попрятались  и  ждут
удобного момента, чтобы перерезать всех панов.
     - Пан коронный гетман! - проговорил Калиновский. -  Будешь  ли  ты  и
теперь медлить?
     На этот раз и остальные паны поддержали Калиновского. Потоцкий должен
был двинуться вперед, в степь. Он выслал несколько отрядов, но, к великому
удивлению, они  точно  в  воду  канули.  Калиновский  и  несколько  панов,
поддерживавших его, умоляли гетмана двигаться быстрее.
     - Я и то раскаиваюсь, что послушал панов  начальников  и  выступил  в
такой недостойный поход. Против кого идем мы с такой силой? Против хлопов.
Да их бы следовало плетьми разогнать, а не оружием...
     Но не успел он договорить своей речи, как несколько жолнеров  подвели
к нему тяжело раненого шляхтича, едва державшегося на ногах.
     Это случилось во время одной из  стоянок  и  все  начальство  было  в
сборе, все  ожидали  приказаний  коронного  гетмана  для  следующего  дня.
Появление раненого всех взволновало; это был уже не  русский,  не  солдат,
его словам можно было вполне поверить, и все затаили дыхание, ожидая,  что
он скажет.
     - Откуда ты? - спросил Потоцкий.
     - Бога ради вина... - задыхаясь, проговорил шляхтич.
     Несколько человек бросились к столу, где стояли вина и закуски. Выпив
залпом чарку, раненый немного ожил и начал свой рассказ:
     - Все войско погибло... И казаки, и драгуны изменили... Обоз  взят...
Шемберк, Чарнецкий, Сапега и много других доблестных воинов в  плену...  А
сын твой... голос шляхтича задрожал, он, видимо, боролся с  необходимостью
передать такую печальную весть отцу.
     - Говори скорее! - торопил Потоцкий.
     - Он тоже взят в плен, - проговорил шляхтич, переводя дух...
     - Значит, жив? - радостно спросил Потоцкий.
     - Был жив, когда я бежал... но теперь, наверно, душа его на небе... Я
оставил его умирающим...
     Потоцкий зашатался и схватился за спинку кресла. Паны побледнели и  с
минуту продолжалось тяжелое молчание.
     - О, сын мой" - воскликнул Потоцкий, - на то ли ты принял начальство,
чтобы булаву променять на могильный заступ?
     Глухие рыдания вырвались из его груди, у всех на глазах стояли слезы.
     - Далеко ли неприятельское войско? - спрашивали раненого.
     - Близко, близко! - говорил раненый, с содроганием  оглядываясь,  как
будто он уже видел неприятеля за собой.  -  Я  едва  ушел  от  них.  Через
несколько дней они будут здесь, их много и татары с ними...
     Потоцкий собрал совет. С вытянутыми, печальными лицами сидели паны  и
не знали, что посоветовать.
     - Наполовину наше войско состоит из хлопов, -  говорили  они.  -  Как
увидят Хмельницкого с силой казацкой, либо убегут, либо  перейдут  на  его
сторону.
     - Об этом надо было думать раньше, - запальчиво возразил Калиновский,
- не следовало давать Хмельницкому усилиться, надо было двинуться  в  поле
во-время; теперь же у нас одно  спасение  -  запастись  мужеством  и  идти
дальше вперед на врага...
     Если бы Калиновский  не  посоветовал  идти  вперед,  Потоцкий  и  сам
поспешил бы сразиться с убийцей своего сына, но теперь он  ни  за  что  не
хотел  согласиться  с  польным  гетманом  и  настаивал  на   необходимости
держаться на месте.
     - Не пойду в степь, - упрямо говорил он, - пусть вся  сила  татарская
придет сюда, войска у  меня  достаточно,  а  с  казаками  мне  воевать  не
впервой...
     - Не устоять  нашему  войску  против  казаков  и  татар,  -  возразил
Корецкий, нам придется отступать в виду неприятеля, по голой степи... Если
это отступление затянется, мы умрем с голоду. Не благоразумнее  ли  теперь
уже отодвинуться к городам, чтобы не иметь недостатка в припасах?
     Мнение  Корецкого  было  поддержано  большинством  панов.   Потоцкий,
разгоряченный в начале заседания горилкой, - он ею заливал горе по сыне, -
теперь значительно поостыл и согласился с мнением большинства.
     - По мне хоть бы и отступить, лишь бы вперед на идти.
     Калиновский топнул ногой с досады и проворчал какое-то проклятие.
     - Пан гетман,  как  старуха  на  базаре,  двадцать  раз  меняет  свое
мнение...
     - А пан Калиновский - выскочка, суется туда, где его не спрашивают, -
отпарировал Потоцкий. - Ваше дело исполнять мои приказания.
     - Пусть меня повесят, если я с этих пор  исполню  хоть  одно  нелепое
гетманское приказание! - прокричал Калиновский, с шумов выходя из палатки.
     - И повесят! - послал ему в след Потоцкий, побагровев от гнева.
     Войску отдан был приказ готовиться к обратному походу, а  Гдешинского
послали снова на разведку.
     Через три дня, когда Потоцкий стоял у Корсуна, Гдешинский вернулся  и
объявил, что Хмельницкий с Тугай-беем уже  переправились  через  Тясмин  и
находятся верстах в сорока от Корсуна. Потоцкий решился дать сражение, так
как другого исхода не было.  Войско  засуетилось,  нашли  какие-то  старые
окопы в поле между Корсуном и  Стебловым,  приготовили  насыпи,  поставили
пушки... Пан коронный гетман разослал отряды в соседние местечки и хутора,
приказав сжечь их до тла.
     - Что делает пан гетман? - возражал Калиновский. -  Не  затем  ли  он
двинул сюда войска, чтобы не умереть с голоду, а теперь  сам  себя  лишает
всякой помощи!..
     - Жаль, что я не спрашиваю советов пана Калиновского, - гордо отвечал
гетман и, обращаясь  к  начальникам  отрядов,  ожидавшим  его  приказаний,
прибавил, - не жалеть никого и ничего, все русское жечь, резать, вешать  и
расстреливать! Эти презренные хлопы только и ждут пристать к Хмельницкому;
чем больше мы их уничтожим, тем лучше...
     - Да посмотрите же, - горячился Калиновский, - слепота на вас что  ли
напала: вы позади себя оставили яры, а впереди  у  вас  возвышенности;  вы
сами себя заключили в засаду.
     Но Потоцкий ничего не хотел слушать, он даже не удостоил Калиновского
ответом, повернулся и  ушел  к  себе  в  палатку.  Через  несколько  часов
страшное зрелище предстало перед польским лагерем: все окрестные  местечки
и хутора были объяты пламенем:  началась  страшная  бойня,  рассвирепевшие
жолнеры истребляли не только мужчин, но даже женщин и  детей.  Кто  мог  -
спасался и прятался по  оврагам,  но  таких  было  немного:  за  бежавшими
гнались жолнеры, настигали их и предавали мучительной смерти.
     В польском же лагере, несмотря на храбрившихся панов, на  всех  напал
страх, особенно, когда разнеслась весть, что передовой трехтысячный  отряд
драгун перешел к Хмельницкому.
     - Не будем стоять за панов, - говорили слуги.  -  Что  нам  за  охота
подставлять свои шеи под казацкие сабли...
     Паны не могли этого не  слышать  и  со  страхом  ожидали  приближения
неприятеля.
     На другой день утром, в понедельник, показалась  на  горизонте  пыль:
появился Хмельницкий с татарами.
     - Гляди, гляди! - указывали один другому жолнеры, - их тут тысяч сто,
если не больше! Перебьют они нас, а кого не убьют, татары захватят в плен.
     На самом деле казаков было только пятнадцать тысяч, не считая четырех
тысяч  татар  Тугай-бея.  В  первый  день  Хмельницкий  не  хотел   давать
решительного сражения. Татары  несколько  раз  бросались  на  поляков,  но
поляки  каждый  раз  отражали  нападения.  Тугай-бей  важно  проехал  мимо
польских шанцев, не обращая внимания на выстрелы; он  повернулся  лицом  к
полякам, чтобы все могли  его  видеть,  и,  доехав  до  конца  укреплений,
медленно повернул коня к казацкому табору. Полякам уже не раз  приходилось
иметь дело с Тугай-беком; про дикого татарского богатыря сложили  не  одну
песню, а матери его именем пугали своих детей. Один вид  его  уже  нагонял
страх.
     - Ему нечистая сила помогает, - шептали солдаты, -  смотрите,  его  и
выстрелы не берут.
     Кучка татар выехала на герцы, из польского лагеря тоже  повыскакивали
наездники; но этот турнир еще не походил на сражение, казалось, что и та и
другая сторона фехтует для своего удовольствия, только падавшие  трупы  да
осиротелые кони, метавшиеся по степи, говорили, что дело идет  о  жизни  и
смерти.  Несколько  татар  попались  в  плен;   один   их   них   оказался
переводчиком. Этот бут (переводчик),  по-видимому  был  переодетый  казак.
Когда его стали пытать, чтобы выведать о войске, тот  показал,  что  татар
сорок семь тысяч, а казаков больше пятнадцати тысяч. К  вечеру  всех  этих
пленников вывели перед окопы и отрубили им головы.
     Казацкий табор расположился полумесяцем на  возвышенности  и  паны  с
минуту на минуту ждали атаки. Казаки, действительно, рвались в битву.
     - Чего там ждать, батько! - говорили они.  -  Мы  сразу  сомнем  весь
лагерь, не устоять панам, хоть они и окопались...
     - Подождите, братья запорожцы, - отвечал Хмельницкий. - Мы их  другим
средством изведем, казацкие головы слишком дороги, чтобы рисковать ими  во
время атаки.
     - Что он еще затевает, - шептали  казаки,  не  смея  перечить  своему
предводителю.
     - Гей, хлопцы! Пришлите мне Микиту Галагана! - крикнул Хмельницкий.
     Слуги бросились к одному из возов. Подле него сидел поджав  под  себя
ноги, высокий худощавый казак с длинными усами, уже блестевшими  проседью.
Он беспечно  курил  люльку  и  по  временам  напевал  вполголоса  какую-то
заунывную песню.
     - Ступай к батьку! Батько тебя зовет, - торопили его слуги.
     - Поспеет! - флегматично отвечал Микита, спокойно выколачивая золу из
люльки и пряча трубку за пояс.
     С  развальцем,  не  спеша,  зашагал  он  к  палатке  Хмельницкого  и,
приподняв полу, служившую дверью, остановился на пороге.
     - Что прикажешь, батько! - с низким поклоном спросил он.
     - Хочешь послужить матери-Украине, Микита? Есть у меня до тебя важное
дело, оно может стоить и жизни, - проговорил  Хмельницкий,  отводя  Микиту
вглубь палатки.
     - Для казака жизнь не дороже гроша! - беспечно проговорил Галаган.  -
Говори, батько, что надо делать?..
     Хмельницкий шепотом стал объяснять, в чем дело, и с полчаса продержал
его у себя.
     - Ну, а теперь иди, - отпустил он его, провожая до порога палатки.  -
Бог да поможет тебе!
     Микита подошел к возу, на котором лежали его пожитки; лицо  его  было
так же непроницаемо, как всегда, только в глазах светилась  решимость,  да
время от времени, перебирая разные вещи, он хватался за поседелый ус,  как
будто тревожная дума вдруг приходила ему в голову. Наконец он  нашел,  что
искал. Это маленький невзрачный образок, давнишнее  благословение  матери.
Микита набожно перекрестился, поцеловал образок и спрятал  его  на  груди.
Потом подошел к старому седому казаку, сидевшему у  костра,  где  варилась
саламата, и отозвал его в сторону.
     - Слушай, Половьяне, - сказал он  ему,  -  я  иду  до  ляхов,  батько
посылает.
     - На разведки? - спросил Половьян.
     - Да! - загадочно глянув в сторону, коротко отвечал Микита. - Если не
вернусь и если тебе удастся уйти живым с поля, дай знать обо мне сестре  и
матери.
     - А зачем тебе не вернуться? Высмотришь, что надо, и назад будешь,  -
отвечал Половьян.
     - Нет, друже, чует сердце, что  остаться  мне  у  ляхов.  Прощай,  не
поминай лихом! - прибавил Микита, отвешивая низкий поклон.
     Половьян с удивлением посмотрел ему вслед.
     - Хитрит казак, - ворчал он, - не  все  сказал;  если  бы  просто  на
разведки высылали, не стал бы с жизнью прощаться.
     Микита,  действительно,  шел  почти  на  верную  смерть.  По  приказу
Хмельницкого он должен был отвести глаза полякам, обморочить их и  предать
таким образом в руки Богдана.
     Проводив Микиту, Хмельницкий позвал  к  себе  Корсунского  полковника
Кривоноса.
     - Знаешь "Крутую Балку"? - спросил он его.
     - Что у села Гроховцев?
     - Да.
     - Знаю.
     -  Так  бери  тотчас  же  шесть  тысяч  казаков  и  скачите  туда  да
постарайтесь хорошенько испортить у оврага всю дорогу; сами же  спрячьтесь
в засаду. Когда подойдут  ляхи,  угостите  их  хорошенько  спереди,  а  мы
погоним сзади.
     - Почему ты знаешь, батько, что они пойдут по этой дороге?
     - Уж это мое дело, - уклончиво  отвечал  Хмельницкий.  -  Возьмите  с
собой несколько орудий, поставьте их  на  противоположной  стороне  оврага
так,  чтобы  удобно  было  обстреливать  овраг.  Кривонос  собирался   еще
расспрашивать, но Богдан заторопил его и сам вышел  вместе  с  ним,  чтобы
осмотреть отправлявшийся отряд.
     Микита спустился с  возвышенности  и  ползком  крался  мимо  польских
окопов,  не  особенно  стараясь  прятаться.  Передовая  стража  скоро  его
увидела, трое солдат бросились к нему и схватили его за руки.  Микита  был
замечательный силач, мог бы их стряхнуть как мух, но он только делал  вид,
что отбивается, а сам думал про  себя:  "Эх,  вы,  вражьи  дети,  думайте,
думайте, что справились с Микитой, а Микита вас же проведет".
     Солдаты привели его к Потоцкому.
     - Пытать огнем! - приказал гетман и отправился сам присутствовать при
пытке.
     Микиту на веревках вздернули на перекладину, подкатили смоляную бочку
и зажгли смолу. В другое время Галаган молча перенес бы пытку, не проронив
ни слова, но теперь это в  его  расчеты  не  входило.  Едва  только  огонь
коснулся его тела, он завопил благим матом, корчась от боли.
     - Ой, панове, ой,  смилуйтесь!  Ой-ой-ой,  все  скажу,  как  на  духу
покаюсь!
     - Так говори! - приступил Потоцкий. - Сколько вас казаков?
     - Снимите с огня, все скажу! - кричал Микита.
     Пытку прекратили и начали допрос.
     - Не знаю я нашим счета, да и знать его трудно; хлопы к нам  отовсюду
бегут, за день их сотни прибывают...
     - А татар сколько? - допрашивал Потоцкий.
     - Тугай-беевой орды будет тысяч пятьдесят. Сам хан с ордой стоит тоже
неподалеку, говорят скоро сюда прибудет...
     Потоцкий изменился в лице. - "Струсил вражий сын", - подумал про себя
Микита, быстро взглянув на гетмана и так же быстро опуская глаза. Он  упал
в ноги гетману.
     - Смилуйтесь, пане, - смиренно просил он  его.  -  Буду  служить  вам
верой и правдой, я всю степь, как пять своих пальцев знаю,  каждый  кустик
мне знаком. Я  вас  так  проведу,  что  ни  один  казак  нам  на  пути  не
встретится. Вам тут все равно оставаться нельзя, а  как  подойдет  хан  со
своей ордой, казака нападут на ваш лагерь...
     Потоцкий ничего не ответил на  просьбы  казака,  возвратился  в  свою
палатку и собрал панов. Он теперь уже не хвалился,  что  разгонит  казаков
плетью, а, напротив, совсем упал  духом  и  жаловался,  что  у  него  мало
войска.
     - Где мы возьмем продовольствие,  -  спрашивал  он  жалобно,  -  если
казаки и татары вздумают нас осадить?
     - Пан гетман забыл, - ядовито заметил Калиновский, - что он сам  себя
лишил продовольствия, предав огню все  окрестности.  Теперь  нам  остается
только одно, не дожидаясь осады, броситься на неприятеля и смелым натиском
пробить себе путь.
     - Я нахожу, пан  Калиновский,  что  нашего  войска  недостаточно  для
такого  натиска.  Я  предлагаю  отступить;  я  не  имею  права  жертвовать
войском...
     - Пан коронный гетман! - умолял Калиновский, - прошу послушать  моего
совета, забудем на этот раз личности!
     - Как? - закричал Потоцкий,  весь  вспыхнув,  -  пан  польный  гетман
забывается, какие тут личности? У меня с ним не может  быть  личностей,  я
могу ему только приказывать...
     Несколько панов поддержали было мнение Калиновского - Паны  командиры
забыли, - крикнул Потоцкий, - что я здесь начальник!  Их  дело  слушать  и
исполнять то, что приказано.
     Все знали, что упрямству Потоцкого нет границ,  и  никто  не  решился
больше возражать.
     Еще до рассвета установили возы двойным  четырехугольником  в  восемь
рядов и наложили на них пожитки.  В  середине  четырехугольника  поместили
артиллерию и  конницу.  Пехоту  поставили  на  флангах;  левым  командовал
Калиновский, правым - Потоцкий. Прежде, чем  тронуться  в  путь,  Потоцкий
позвал Микиту.
     - Слушай, казак, - сказал  он  ему,  -  ты  поведешь  нас  по  самому
безопасному пути и за это получишь в награду  столько  червонцев,  сколько
сам пожелаешь, да еще угодье в придачу. Только берегись: если ты окажешься
плохим проводником, я велю отсечь тебе голову.
     - Слушаю, ясновельможный пане, - с низким  поклоном  отвечал  Микита.
Глаза его хитро блестели под опущенными ресницами.
     Потоцкий перед отъездом выпил порядочную дозу горилки и сел в карету,
откуда не мог видеть, что делается вокруг. А верстах в десяти от обоза  за
ними по пятам следовали татары и  казаки.  Солнце  пекло  невыносимо.  Вся
степь накалилась, паны едва двигались в своих тяжелых латах... Вдруг сзади
них пронесся знакомый  татарский  крик  "Алла",  и  тучи  татарских  стрел
ударили в обоз. Затем раздался сильный залп,  и  татары  с  казаками,  как
вихрь, набросились на задние ряды, отрезали несколько возов от  обоза,  не
взирая на польские выстрелы, и вместе с добычей отступили назад. Несколько
раз повторялся такой же набег, и каждый раз казаки с  татарами  что-нибудь
увозили с собой.
     Наконец вдали показалось село Гроховцы. Отряд драгун, двигавшийся  на
одном  из  флангов   польского   войска,   единственный   русский   отряд,
остававшийся еще у Потоцкого, последовал примеру  своих  братьев.  Быстрым
движением драгуны повернули  назад,  присоединились  к  казакам  и  дружно
напали вместе с ними на польский обоз.
     В это время Галаган делал свое дело: он свернул на тропинку  и  повел
войско в лес. Калиновский был близорук; он не сразу разобрал, в чем  дело.
Но когда по пути стали  попадаться  срубленные  деревья,  он  выскочил  из
кареты.
     - Где проводник? - прокричал польный гетман.
     Несколько жолнеров бросилось вперед, навстречу им уже бежала  стража,
окружавшая Микиту.
     - Засада, пан гетман! - кричали они. - А впереди крутой спуск.
     - Да где же, наконец, проводник? - снова крикнул Калиновский.
     - Его отбили казаки! - закричали жолнеры.
     Калиновский бросился к карете Потоцкого; тот сладко спал, покачиваясь
на мягких подушках.
     - Да проснись же, наконец, и опомнись! - волновался  польный  гетман,
бесцеремонно вытаскивая коронного. Потоцкий никак не мог прийти в себя.
     - Что такое? Как смеют меня  беспокоить?  -  отбивался  он,  протирая
глаза.
     Калиновский быстро в сильных выражениях передал,  в  чем  дело,  и  у
Потоцкого сразу выскочил хмель из головы.
     - Назад! - командовал он, очевидно еще не сообразив, что назади такая
же опасность, как и впереди.
     - Вперед, - крикнул Калиновский, - за мной!
     Обоз в недоумении остановился, не зная, кого  слушать.  Правый  фланг
пехоты повернул  было  назад,  между  тем  как  левый  по  приказу  своего
командира двинулся за ним вперед. Произошел полный  беспорядок,  командиры
левого фланга  ссорились  с  командирами  правого,  догоняли  друг  друга,
ворочали назад, а казаки подступали к обозу все ближе и  ближе.  Корецкий,
находившийся  в  четырехугольнике  со  своими  двумя  тысячами   жолнеров,
несколько минут молча посматривал на  всю  эту  суматоху  и,  по-видимому,
что-то соображал. Дорога шла верстах в трех от леса, его  быстрая  конница
могла проскакать это расстояние в несколько минут.  Весь  татарский  табор
был в тылу обоза, следовательно,  если  немного  взять  в  сторону,  можно
миновать и татар, и казаков. Конечно, будет погоня;