Ой, горе, горе, несчастная доле!

     На  другой  день  Чаплийнский  сидел  в  кабинете   с   зятем   своим
Комаровским. Они о чем-то горячо спорили, как  вдруг  дверь  отворилась  и
вошел Дачевский.
     - А, здорово, друже! - небрежно  проговорил  Чаплинский.  -  Новостей
принес?
     - Принес! - отрывисто проговорил тот.
     - Садись да повествуй... Эй, хлопче, пива нам да меду,  да  венгржины
постарше! - приказал он, хлопнув в ладоши.
     Проворный слуга живо принес бутылки, жбаны и стаканы и  также  быстро
скрылся.
     - Вчера, когда  пана  Данила  так  неучтиво  выпроводили...  -  начал
Дачевский.
     Чаплинский поморщился.
     - Подробности ты можешь выпустить, - заметил он угрюмо.
     - Когда пана высадили за двери, -  невозмутимо  продолжал  Дачевский,
будто не замечая,  что  пан  сердится,  -  пан  Богдан  начал  говорить  о
королевской привилегии, скрытой Барабашем; в этой привилегии король дарует
права казацкой вольнице...
     - Гм, вот как! - протянул Чаплинский, - что же этот казак говорил?
     - Он просил Барабаша показать ему королевскую  грамоту,  но  тот  дал
понять, что бумага спрятана у его пани. Тогда Богдан как будто успокоился,
но я его знаю и по глазам заметил,  что  он  нечто  задумал.  Я  пробрался
незаметно во двор и там, между нищими и челядью, остался до утра. Я видел,
как тот казак, которого пан вздернул, да плохо, оседлал коня и ускакал,  а
к рассвету  вернулся  и  тотчас  же  прошел  к  Богдану.  Я  готов  голову
прозакладывать,  что  он  ездил  к  пани  в  Черкасы  за  грамотой...  Что
предприятие это удалось, я сегодня ясно увидел по пану Богдану:  он  земли
под собою не слышит...
     - Хорошо, я вполне одобряю сообразительность пана, - важно сказал пан
Чаплинский, поглаживая усы. - Что же  касается  Богдана,  то  мы  с  зятем
только что толковали о нем. Недолго ему тешиться, я всеми  способами  буду
стараться, чтобы пан староста обратил свое внимание на этого  беспокойного
человека.
     - Еще я должен передать пану подстаросте, -  продолжал  Дачевский,  -
что у Хмельницкого часто бывают разные люди из сел и деревень: и  попы,  и
крестьяне,  и  казаки,  и  шляхтичи.  Он  с  ними  подолгу  разговаривает;
насколько мне удалось слышать эти разговоры, дело идет о том, чтобы мутить
народ и вербовать повстанцев.
     - Знаю, знаю, что он затевает, - отвечал Чаплинский, - только  навряд
ли это ему удастся. Попрошу я пана Дачевского  еще  об  одной  услуге:  не
найдет ли он возможность проследить хорошенько за этим казаком,  спасшимся
от виселицы; может быть, мы  придумаем  какие-нибудь  способы  и  от  него
избавиться.
     - Не обещаю, пан  подстароста,  не  обещаю;  но,  что  могу,  сделаю.
Запорожцы - хитрый народ, за ними уследить трудно.
     Дачевский раскланялся, а Чаплинский с  зятем  поехали  в  Чигирин  по
какому-то делу.
     После ночной поездки Ивашко долго  высыпался.  Богдан  не  велел  его
будить: он имел продолжительное совещание  с  Брыкалком,  который  куда-то
уехал, а Хмельницкий засел за свои бумаги и письма. Наконец, вошел к  нему
заспанный Ивашко, поклонился и сказал:
     - Здоров будь, батько! Я тебе вчера не успел важных вещей сообщить.
     - Слышал, слышал, - с усмешкой сказал Богдан, - мне Брыкалок уже  все
передал. Извести они  меня  замышляют.  Ну,  что-ж?  На  все  воля  Божья,
остерегаться буду, а удастся им, значит, мне жить не суждено. А ты бы  вот
что, Ивашко, повидал бы свою панночку, да и шепнул бы  ей,  чтобы  она  ко
всему присматривалась и прислушивалась. Видишь, какие веселые поручения  я
тебе даю.
     Ивашко, действительно, просиял и, весело тряхнув чубом, проговорил:
     - Это дело я быстро обделаю, батько! Катря дивчина  сметливая,  да  и
мамка ее, старая татарка, тоже может нам пригодиться.
     Он вышел с поклоном; во  дворе  встретился  с  Дачевским.  Оруженосец
остановил было его своими разговорами, но Довгун  постарался  поскорее  от
него отделаться, оседлал коня и ускакал. Дачевский посмотрел подозрительно
ему вслед и тоже куда-то скрылся.
     Вечером Чаплинский вернулся довольно поздно и собирался уже  ложиться
спать. Вошел слуга и доложил, что его желает видеть пан Дачевский.
     - Проси! - важно проговорил пан Данило.
     Дачевский вошел  взволнованный,  запыхавшийся  и,  отвешивая  поклон,
поспешно проговорил:
     - Ну, пан подстароста, какие я тебе новости привез!..  Жаль,  что  ты
того казака плохо вздернул, ей-Богу жаль!
     - Что такое? - спросил Чаплинский встревоженно.
     - Расскажу, сейчас расскажу все по порядку, дай только мне  вздохнуть
да прикажи подать вина или меду. Я сегодня с этим запорожцем умаялся.
     Чаплинский нетерпеливо хлопнул в ладоши, велел подать бутылку вина  и
жбан  меду,  усадил  рассказчика  против  себя  и  приготовился   слушать.
Дачевский полунасмешливо, полулукаво посмотрел на него и проговорил:
     - Пан подстароста забыл наш уговор. Важные новости не передаются так,
из одной любви к пану.
     Пан Данило, только что удобно усевшийся в кресле, даже  подскочил  от
гнева.
     - Клянусь своей саблей, пан Дачевский, это уж из рук вон! Полагает ли
пан, что я, благородный шляхтич, обману его и не заплачу должного?
     - Карбованцы, пан подстароста, вещь круглая, рассыпчатая,  -  отвечал
Дачевский спокойно. - Обещать и заплатить - две  вещи  разные;  сперва  мы
лучше сторгуемся, тогда пан и новости услышит.
     В Чаплинском, видимо, боролись два  чувства:  желание  услышать,  что
скажет Дачевский, и боязнь переплатить.
     - Я не могу назначить цену, не зная за что, - отговаривался он.
     - Пан покупщик, а я продавец, - спокойно  заметил  Дачевский,  товару
своему я цену знаю; без денег его не отдам,  а,  может  быть,  найдутся  и
другие покупатели.
     - Сколько же ты хочешь? - спросил Чаплинский.
     - Двести карбованцев! - дерзко ответил Дачевский.
     Чаплинский опять вскочил с места.
     - Пан Дачевский! - вспылил он, - не испытывай моего терпения! Ты  сам
понимаешь, что за каждое известие о Хмельницком  я  не  могу  платить  так
дорого.
     - А почему пан знает, что я буду ему  говорить  о  Хмельницком?  Быть
может, мои новости касаются лично самого пана Чаплинского!
     - Меня? - с удивление спросил пан подстароста.
     - Клади-ка деньги на стол, ясновельможный пане! -  сказал  Дачевский,
вставая. - Пятьдесят карбованцев, пожалуй, я тебе уступлю.
     - Сто, и ни гроша больше! - угрюмо ответил Чаплинский.
     - Ну, ладно, давай!
     Чаплинский прошел в опочевальню, погремел ключами  и  принес  сверток
червонцев.
     Дачевский развернул сверток, пересчитал, вынул из-за  пазухи  кожаную
кису от табака, всыпал в нее червонцы и спрятал  деньги  на  груди.  Потом
неторопливо подошел к двери, заглянул в соседнюю  комнату  и  вернулся  на
свое место.
     - Итак, пан подстароста, я, как уже говорил тебе, целый день слежу за
запорожцем. С утра он уехал от пана Богдана, я  же  поскакал  за  ним,  по
свежему следу его коня. Конечно, я держался в почтительном расстоянии.  Мы
прибыли в Чигирин. Мне  нельзя  было  самому  за  ним  следить.  Как  тебе
известно, пан, у меня всегда для таких случаев есть  люди  под  руками.  Я
послал за нашем хлопцем расторопного жидка и приказал ему дать мне  знать,
где хлопец  остановился;  сам  же  проехал  к  знакомому  шинкарю  и  живо
преобразился в старого калеку-нищего. Жидок мой через  полчаса  явился  ко
мне с известием, что казак  остановился  в  корчме  на  рыночной  площади,
говорил там с каким-то долговязым парнем, и  этот  парень  куда-то  тотчас
собрался. Мне нечего было долго думать. Я сообразил, что этот долговязый -
тот самый запорожец, с которым он вместе приехал к Хмельницкому. Не  медля
ни минуты, я отправился в  корчму,  спросил  себе  кварту  горилки  и  сел
неподалеку от казака. Через час слишком вернулся его длинновязый  товарищ.
Я сделал вид, что дремлю за чаркой и, хотя они  говорили  тихо,  несколько
слов все-таки уловил. Из этих слов я понял,  что  казак  назначил  кому-то
свидание, как только стемнеет, у Дидова Яра, за костелом. Место это хорошо
известно и тебе, и мне, пан! Я понял, что свидание  назначено  кому-нибудь
живущему в твоем имении. Задолго до назначенного срока я пробрался в Дидов
Яр, устроил себе в хворосте логово, забросал  его  хворостом  и  снегом  и
притаился. Долго пришлось мне сидеть в яме; по счастью, я не забыл взять с
собой фляжку с горилкой, а то совсем бы замерз. Наконец, пришел мой казак,
а немного спустя и дивчина. Я себе заранее устроил отверстие и  при  свете
луны отлично разглядел их обоих. Как думает пан подстароста, кто была  эта
дивчина?
     - Мало ли тут хлопок, - равнодушно отвечал  пан  Данило,  -  почем  я
знаю, какую он себе выбрал!
     - О-о! В том-то и дело, кабы была хлопка! - продолжал Дачевский. - Не
хлопка то была, а панночка, сама панна Катря...
     - Что-о? - грозно завопил Чаплинский, подскакивая к своему  гостю.  -
Смеяться что ли ты вздумал надо мной? Чтобы Катря пошла к казаку?.. Да  ты
во сне все это видел...
     - Не горячись пан Данило! - удержал его  Дачевский.  -  Я  бы  и  сам
подумал, что вижу это во сне, если бы не слышал их  разговора.  Оказалось,
что они давным-давно друг друга знают; панна Катря рассчитывает  сделаться
женой казака и нисколько не заботится о благославении пана подстаросты. Но
это все бы еще ничего; самое важное то, что казак  велел  панне  Катре  за
паном присматривать и не только ей, но ее мамке. Вот ты теперь  и  видишь,
пан подстароста, важную ли я  весть  принес.  Ведь,  если  б  пана  в  его
собственном доме окружили шпионы Хмельницкого,  пан  очутился  бы  у  него
совсем в руках.
     Пан Чаплинский, как стоял в угрожающей позе перед  Дачевским,  так  и
замер. Лицо  его  побагровело,  жилы  надулись,  глаза,  казалось,  хотели
выскочить из орбит. Несколько минут  он  ничего  не  мог  сказать,  только
тяжело дышал, сжимая рукоять сабли.
     - Это, это... - пробормотал он, наконец, - это совсем невозможно!
     Дачевский даже испугался; он подумал, что с  паном  Данилом  делается
удар. Он налил ему в стакан меду, и пан выпил одним духом.
     - Ты вполне уверен, - проговорил он тогда, -  что  тебе  все  это  не
пригрезилось, и над тобою не пошутили ведьмы?
     - Пану легко в этом  убедиться,  -  отвечал  Дачевский.  -  Пусть  он
пригрозит хорошенько девушке, она все и скажет.
     - Да, правда, - проговорил пан Данило упавшим голосом, - я  могу  все
узнать... А теперь, пан Дачевский, прошу извинения, я чувствую себя  дурно
и хочу отдохнуть.
     Дачевский уехал, а пан Данило, выпроводив гостя, тотчас же послал  за
Катрей.
     - Панночка спит, - доложил воротившийся слуга.
     - Поднять с постели! - грозно прокричал пан.
     Слуга быстро убрался, предчувствуя грозу.
     Через четверть часа Катря с распущенными, вьющимися волосами, которые
не успела собрать в косу, стояла перед паном и удивленно смотрела на  него
своими большими черными глазами. Она видела, что опекун гневен, чуяла, что
ей сейчас за что-то достанется, но никак не ожидала заданного ей вопроса:
     - С каким казаком ты сегодня виделась и что ты с ним говорила?
     У Катри замерло сердце, она побледнела и должна  была  ухватиться  за
стоявшее подле нее кресло. С секунду они молча смотрели друг на друга, как
два бойца, измеряющие свои силы перед поединком. Чаплинский знал, что  эта
девочка всегда его ненавидела; ходили темные слухи о том, что он  присвоил
себе ее хутор при помощи разных кляуз, и что девушка  ничего  из  его  лап
назад не получит. Слухи эти дошли  и  до  Катри.  Но  у  нее  были  еще  и
воспоминания детства.  Она  помнила  своего  отца,  дальнего  родственника
Данила, помнила, как тот говаривал, что пан Данило в  конец  разорил  его,
оттягал все, что можно, а теперь хочет присвоить себе и последнее.
     Катря была не робкого десятка. Через минуту она  уже  овладела  своим
смущением, взглянула прямо в глаза пану и, гордо подняв голову, отвечала:
     - Не скажу.
     Пан Данило немного опешил. Он никак не ожидал, что девушка  нисколько
не попытается вывернуться, солгать. Но, сообразив с минуту, он принял иную
тактику.
     - Ты не скажешь, так я  тебе  скажу.  Ты  собиралась  вместе  с  этим
казаком шпионить за мною, ты собиралась предать меня в руки  моего  врага,
ты решила выйти замуж без моего согласия, ты, ты, которую я призрел,  поил
и кормил... Да знаешь ли ты, что тебя за это мало убить?.. - с  бешенством
окончил он, подступая к ней.
     Катря гордо, как-то сверху вниз, оглядела его с головы до  ног  и  не
двинулась с места.
     - Пан Данило Чаплинский, - сказала она, - забывает, что если он  меня
поил и кормил, то не даром. Он взял у отца моего и у  меня  все,  что  мог
взять; я ему ничем не обязана.
     Подстароста немного смутился, но сейчас оправился и возразил:
     - Я не тебе обязан отчетом; ты в этих делах ничего не  понимаешь.  Но
знай, что я имею над тобой власть, и что из моей воли ты выйти не  можешь.
А чтобы отнять у тебя возможность шпионить, я тебя  и  мамку  твою  запру.
Прочь с глаз моих! - крикнул он.
     Девушка не двинулась с места и порывалась еще что-то сказать.
     - Гей, кто там? - крикнул пан.
     Прибежало несколько слуг.
     - Посадить ее под замок! - проговорил пан, указывая на Катрю.
     Слуги в нерешительности смотрели на них обоих.
     Катря подняла голову и сказала:
     - Не троньте меня, я сама пойду, куда мне прикажут.
     Тогда пан Данило подозвал одного  из  слуг  и  вполголоса  отдал  ему
приказание.
     - Панночка, следуйте за мною! -  почтительно  сказал  слуга  и  пошел
вперед.
     Катря тихо вышла из комнаты. Ее поместили в одной из верхних  каморок
с маленьким узким окном и тяжелой массивной дверью.
     - А мамка? - спросила она.
     - Ее велено запереть особо, - коротко отвечал слуга.
     Чаплинский долго  еще  ходил  по  комнате,  заложив  руки  за  спину,
обдумывая способы избавиться от своей  воспитанницы.  Ему  даже  раза  два
приходило в голову, не отдать ли ее замуж за этого казака, уйдут - и концы
в воду.
     "А  если  казак  окажется  смышленым",  задал  он  себе  вопрос,  "да
потребует ее имение, потащит в суд, отыщет документы? Нет,  нет  и  тысячу
раз нет; ее надо спровадить так, чтобы она ни в чем не мешала".



                                 5. НАБЕГ

                                    Витоптала орда кiньми маленькiи дiти:
                                    Малих потоптала, старих порубала,
                                    А молодих середульших у полон забрала.

     Чигиринский староста пан Александр Конецпольский только что  вернулся
из чужих краев и спокойно жил в своем роскошном доме в  Чигирине:  задавал
пиры,  устраивал   охоты   или   сидел   дома,   окруженный   бесчисленною
мелкопоместною шляхтою. Подстаросте своему он  доверял  во  всех  делах  и
охотно следовал его советам.
     Было позднее утро, когда пан староста вышел из  своей  опочивальни  и
велел подать закуску. Слуги засуетились и, перегоняя друг друга, пустились
исполнять приказание  пана,  а  он  важно  уселся  в  спокойное  кресло  с
золочеными ручками и потребовал трубку. Медленно потягивая дым и  выпуская
его белыми прозрачными колечками, он бесцельно смотрел, как  они  таяли  в
воздухе,  и  предавался  приятному  покою,  соображая,  чем  бы  наполнить
сегодняшний день.
     Вошел  слуга  и  доложил,  что  ясновельможного  пана  желает  видеть
какой-то шляхтич.
     - А как его зовут? - спросил пан староста.
     - Вержбицкий!
     - Не знаю такого, - заметил Конецпольский, - впрочем проси.
     Молодой стройный шляхтич с полудетским  лицом,  с  большими  голубыми
глазами вошел в комнату, ловко и почтительно раскланялся и  остановился  у
порога.
     - Прошу покорно! - указал пан староста на  один  из  стульев.  -  Что
угодно пану?
     - Ясновельможный пан простит мне мою смелость, -  скромно  проговорил
молодой человек. - У меня небольшое  имение  верстах  в  двадцати  отсюда,
совсем в степи, неподалеку от "Золотых вод". Три  дня  тому  назад  татары
сделали набег на деревню, выжгли все  дотла,  похватали  пленных  и  опять
скрылись в степи. Людей у меня немного, я не решился  преследовать  татар,
но подумал, что может быть пан староста найдет возможным прогнать их. Пока
появился только один загон, и люди мои имеют довольно верные сведения, где
он расположился.
     -  Очень  благодарен  пану,  -  сказал  Конецпольский,  подавая  руку
шляхтичу. -  Я  подумаю,  посоветуюсь  с  подстаростой  и,  если  окажется
возможным, пошлю казаков в степь.
     Проговорив это, староста поднялся с кресла, давая  этим  понять,  что
аудиенция  кончена.  Шляхтич  поспешно  встал,  отвесил  низкий  поклон  и
торопливо удалился.
     Конецпольский перешел в соседнюю комнату завтракать.  Здесь  его  уже
ждал  Чаплинский  с  кипой  бумаг,  приготовленных  к  подписи.   Староста
добродушно с ним поздоровался, усадив его против себя.
     - Могу сообщить тебе свежую новость,  пан  Данило,  -  сказал  он.  -
Татары появились в степи и сделали уже набег. Сейчас  только  был  у  меня
потерпевший шляхтич. Как думаешь, пан подстароста, можем мы теперь собрать
людей и двинуть их в степь?
     - Отчего же, ясновельможный пан! Можно двинуть  казаков  Чигиринского
полка и прибавить к ним вашу надворную команду.
     - А кого же мы назначим начальником этого отряда?
     - Если пан ничего не будет иметь против, то я  бы  предложил  послать
Хмельницкого.
     - А почему ты останавливаешься на нем? - спросил  пан  Конецпольский,
пытливо взглянув на своего помощника.
     - Если пан желает знать мое мнение, - проговорил Чаплинский, стараясь
придать своему голосу выражение искренности, -  то  я  думаю,  что  теперь
именно наиболее кстати,  хоть  на  некоторое  время,  избавиться  от  этой
беспокойной головы;  он  что-то  затевает,  ведет  какие-то  переговоры  с
запорожцами, толкует о какой-то грамоте королевской, о том, что она у него
в руках... Все это не в добру.
     Конецпольский задумался.
     - Уверен ли пан подстароста в том, что он говорит? - возразил  он,  -
может быть, это сплетни! И отец, и сын всегда были верными  слугами  моему
семейству. Пан знает, как  покойный  гетман,  мой  батюшка,  ценил  услуги
Михаила Хмельницкого. Мне бы не хотелось в этом деле быть несправедливым.
     - Могу уверить ясновельможного пана, что  я  передаю  ему  совершенно
верные слухи!
     - Слухи, слухи! - с неудовольствием возразил подстароста, -  я  желаю
от тебя доказательств, а слухам разве можно верить?  Впрочем,  -  прибавил
он, - Хмельницкий храбрый воин и  будет  прекрасным  предводителем  нашего
маленького отряда. Потрудись  за  ним  послать,  а  теперь  дай  бумаги  и
займемся делами.
     В тот день вечером Хмельницкий был принят старостой.
     Пан староста встретил Хмельницкого довольно  холодно,  не  подал  ему
руки, не посадил, а на  почтительный  поклон  его  ответил  едва  заметным
кивком.
     - Про пана Зиновия ходят недобрые слухи, - сказал он  ему  строго.  -
Говорят, что он мутит людей рассказами о какой-то королевской  грамоте,  о
каких-то правах, дарованных казачеству. Правда ли это?
     - Все это  преувеличено,  ясновельможный  пан,  -  уклончиво  отвечал
Богдан.
     - Однако, что-нибудь в этом  роде  было?  Я  желаю  от  пана  Зиновия
слышать истину. Какая это такая грамота? Я ничего о ней не знаю.
     - Как известно пану старосте, - спокойно отвечал Богдан,  -  покорный
слуга пана вместе с полковниками Барабашем и Ильяшем удостоились аудиенции
у короля и действительно получили от него грамоту. Она сперва хранилась  у
Барабаша, а в настоящее время она находится у меня. В  ней  подтверждаются
права казаков. Наш  милостивый  король  даровал  ее  нам  в  удостоверение
расположения своего к казакам.
     - Однако же казаки были у короля  давно,  а  грамота  всплыла  только
теп