лют вам за меня  заложников,  я  поеду  к  пану  коронному
гетману.
     - Что тебе дались ляхи? Что тебе за неволя им кланяться? - спрашивали
полковники.
     - Ничего вы не понимаете! - резко отвечал гетман. - Нам  теперь  надо
ладить с панами.
     - Не пустит тебя народ! - отвечали ему.
     - Я им горилки выкачу. Перепиться недолго. Тогда и уеду.
     Он велел выкатить несколько бочек горилки;  казаки  перепились  и  не
заметили, как их гетман уехал в польский лагерь.
     В  роскошном  шатре  Потоцкого   собрались   все   знатнейшие   паны.
Хмельницкий держал себя скромно; но  за  обедом  поспорил  с  Радзивиллом,
зятем молдавского господаря Лупулы.
     - Изменник он - вскрикнул Хмельницкий. - Хоть ваша княжеская  милость
и зять его, но я скажу, что готовлюсь воевать с ним. Он обещал выдать свою
дочь за сына моего Тимофея, да так и не отдал. Много у него  грошей,  а  у
меня людей. Разграблю  его  сокровища  и  накажу  его  вероломного.  Князь
побледнел от гнева, но удержался и, пробормотав что-то, вышел из-за стола.
     Ивашко, недалеко сидевший от Хмельницкого,  тоже  незаметно  встал  и
прокрался, как кошка, в темный  угол,  где  Радзивилл  горячо  толковал  о
чем-то с панами. Через  несколько  минут,  бледный,  с  горящими  глазами,
подошел хлопец к Хмельницкому и нагнулся к его уху.
     - Батько, тебя отравить хотят! - прошептал он. - Не пей вина, которое
подадут!
     Через полчаса в шатер внесли на огромном  подносе  заздравные  кубки.
Для   Хмельницкого   стояла   особая   чарка   художественной   работы   с
инкрустациями.
     Все  встали  из-за  стола.  Загремела  музыка,   раздались   пушечные
выстрелы. Из казацкого лагеря отвечали тем же.
     -  Да  здравствует  король!  -  громко  проговорил  Потоцкий,  высоко
поднимая кубок.
     Хмельницкий  снял  шапку,  почтительно   наклонил   голову,   но   не
притронулся к чарке.
     -  Предлагаю  тост  за  все  благородное  шляхетство!   -   предложил
Радзивилл.
     Все снова обнажили головы, но Хмельницкий  угрюмо  нахлобучил  шапку,
судорожно схватил кубок, стукнул им по столу и вышел.  Паны  бросились  за
ним.
     - Пан гетман, куда же? Мы еще будем пить за здоровье пана.
     - Благодарю! Мое  здоровье  у  панов  может  совсем  расстроиться!  -
отвечал он.
     Вместо коляски гетмана, ему подали прекрасного коня в богатой сбруе.
     - Что это? - с удивлением спросил он.
     - Это подарок вашей милости! - отвечали слуги.
     - А, щедроты вашего Потоцкого? - обратился он к  панам.  -  Благодарю
его, как гетмана, победителя и союзника, а за коня готов ему одарить тремя
стами подобных.
     Он вскочил на коня и помчался, сопровождаемый Ивашком.  Коляска  едва
поспевала за ними.
     На полдороге гетман остановился, соскочил с коня, пересел в коляску и
задумчиво поехал в табор.



                         24. ПРИСОЕДИНЕНИЕ К МОСКВЕ

                                   Ой служив же я служив пану католику,
                                   А теперь ему служити не стану до вiку!
                                   Ой служив же я служив пану басурману,
                                   А теперь служити стану восточному царю!

     Прошло больше двух лет. Стояла крепкая, погожая зима.  В  Переяславле
праздновали канун нового года. Просторный, удобный дом  полковника  Тетери
был освещен сверху донизу. Тяжелые дубовые двери то и дело  отворялись,  и
хлопы сновали взад и вперед по двору.  Когда  дверь  отворялась,  из  дома
вырывался гул множества голосов, смешанный со звуками музыки.
     Полковник  принимал  дорогих  гостей,  московских   послов,   боярина
Бутурлина со свитой. Тучный боярин, в дорогом кафтане, вышитым золотом,  с
драгоценными камнями вместо пуговиц, важно сидел в высоких креслах.  Возле
него сидели думный дьяк Лопухин и окольничий боярин Алферьев.
     Полковник  недолюбливал  русских;  он  первый  настойчиво   советовал
Богдану Хмельницкому не вступать в союз с Москвой, но теперь,  как  хозяин
города, должен был радушно принимать гостей. Они  говорили  о  посторонних
вещах, о житье-бытье на Руси, об  охотах  на  дикого  зверя...  Боярин,  с
ловкостью  дипломата,  несколько  раз   старался   навести   разговор   на
интересовавший его предмет, но  казак  тоже  был  хитер  и  в  ловушку  не
давался.
     - Не знаю, - отвечал он наивно на все расспросы боярина,  -  то  дело
батька, вот приедет он и  переговоришь  с  ним  обо  всем.  Наше  же  дело
казацкое: иди, куда скажут, бей кого велят.
     - Да скоро ли приедет его  милость  Богдан  Михайлович?  -  спрашивал
посол.
     - Не могу тебе этого сказать. Он теперь и недалеко, да через Днепр-то
переехать невозможно. Морозы настали недавно, лед еще не окреп.
     - А где он теперь? - осведомился Лопухин.
     - Да в Чигирине, - со вздохом ответил Тетеря. - Не везет ныне  нашему
батьку. Трех лет не прошло, как любимую жену схоронил, а  теперь  старшего
сына хоронит.
     - Что ты говоришь? - с участием спросил посол. - Разве он овдовел?
     - И овдовел и снова женился, - отвечал полковник. - У  нашего  батька
все скоро делается, и полгода не вдовел.
     - На ком же он женился? - спросили послы.
     - На сестре нашего полковника Золотаренко. Эта, не то что вторая  его
жена. Та была белоручка, панского  рода,  а  эта  настоящая  казачка.  Она
нашего батька в руках держит и до горилки его не всегда допускает.
     Послы засмеялись.
     - А с чего же его сын умер? - спросил Бутурлин.
     - Да разве вы не слыхали? - с удивлением спросил он полковников. - Он
за тестя своего сражался, там  и  убит.  Сюда  привезли  мертвого;  гетман
встречал на дороге.
     - Вот какие дела! - покачивая головой, проговорил со вздохом боярин и
перекрестился. - Ну, царствие ему небесное! Славный был  воин.  Слышал  я,
как он по пути в Молдавию на гетмана Калиновского напал.
     - Да, жаль хлопца! - проговорил полковник. - Мог бы еще долго жить  и
гетмановать.
     - А что, разве Богдан Михайлович не крепок  здоровьем?  Он,  кажется,
еще мужчина в цвету.
     - Не то, чтобы не крепок, а прихварывает.
     - Может и нечисто дело? - вполголоса проговорил Бутурлин. - На вашего
гетмана многие зубы точат. Слышали и мы, как  ему  князь  Радзивилл  зелья
подсыпал.
     - Бог его ведант, - задумчиво отвечал полковник.  -  Мало  ли  лихого
народа на свете.
     В углу за небольшим столиком  сидели  молодой  казацкий  полковник  и
русский боярин из свиты  Бутурлина.  Полковник  был  наш  старый  знакомый
Довгун; только он в  последние  три  года  сильно  переменился,  возмужал,
отрастил длинные полковничьи усы и молодецкий чуб.
     - Вот где привел Бог встретиться! -  говорил  он  рыжему,  рябоватому
своему собеседнику, с наивным удивлением рассматривая его богатую  одежду.
- Как же ты, Никита, в бояре-то попал?
     - Да так, на Сечи мне стало жить неспособно, я и уехал  в  Москву,  а
там уж недолго выслужиться было, батюшка  царь  Алексей  Михайлович  очень
меня любит; вот ныне и пожаловал в бояре.
     - Да за что он тебя в бояре-то пожаловал?
     - За особые заслуги! - с улыбкой  отвечал  бывший  запорожец.  -  Мой
совет теперь  русскому  царю  нужен.  Как  задумал  царь  взять  под  свою
державную руку Украину, он и стал советоваться  с  надежными  людьми.  Вот
тогда-то я в милость и попал. Живут при московском дворе два  грека,  Иван
да Илья. Я с  ними  еще  раньше  на  Запорожье  был  знаком.  Они  меня  и
представили батюшке царю; с тех пор я в гору и пошел.
     - А хорошо живется в Москве? - спросил Довгун.
     - Как тебе сказать: живется недурно, если только умеючи пристроиться.
Казаков теперь много бежит к нам из Украины.  Всем  им  места  хватает,  и
никто из них назад не ворочается, значит, живется не худо. А ты как?
     - Да вот подумываю и я к вам на московскую землю переселиться.
     - Что так? Я слышал, ты в чести у пана гетмана.
     - Был когда-то в чести, - угрюмо проговорил  Довгун.  -  А  нынче  уж
больно трудно с ним ладить.  Побратимствует  с  татарами,  слушает  своего
полячишку-писаря, а нас, казаков, и знать не хочет. Нынче  даже  не  велел
ехать с ним на похороны Тимоша. "Не надо, говорит, и без тебя там  казаков
довольно". А, ведь, знает, я с Тимошем товарищ был. Вот женюсь да  и  уеду
от него.
     - А на ком ты женишься-то?
     - На Катре.
     - Это на той девушке,  из-за  которой  тебя  на  Сечи  чуть  было  не
повесили? - спросил Никита,  усмехаясь.  -  Уж  ты  на  меня,  братец,  не
посетуй, - прибавил он. - А я на тебя никакого зла  не  держу  за  батоги.
Если бы не ты, мне бы никогда не попасть в Москву.
     - Это кака так? - удивился Довгун.
     - Да мне за батоги, да за тебя никто в Сечи проходу  не  давал,  я  и
утек оттуда. Вышло, что ты первый зачинщик моего счастья, -  прибавил  он,
смеясь. - Если задумаешь собраться в Москву, спроси только боярина  Никиту
Ивановича Кустарева. А я для тебя сделаю все что, могу.
     - Спасибо, товарищ! - отвечал Ивашко. - Вон ваше  бояре  из-за  стола
поднимаются; теперь пойдет прощальное угощенье, надо  и  нам  к  остальным
присоединяться.
     Целую  неделю  прожили  бояре  в  ожидании  гетмана;  только  в  день
Крещения, 6-го января, он, наконец, приехал. Бояр он встретил  ласково,  с
достоинством и, когда они стали торопить его  принятием  присяги,  ответил
им:
     - Я сам рад покончить поскорее с этим делом. Вот только семейное горе
задержало.  Послезавтра  мы  назначим   генеральную   раду   и   присягнем
милостивому государю московскому.
     Поздно вечером зашел к гетману Довгун и, низко поклонясь, сказал:
     - Батько, я к тебе по своему делу.
     - Что  скажешь,  пан  полковник?  -  с  усмешкой  проговорил  Богдан,
покуривая люльку и выпуская дым через свои полуседые усы.
     Он сильно изменился, постарел, обрюзг;  не  было  прежнего  блеска  в
глазах, не было недавней еще живости  в  движениях.  Минутами  он  казался
совершенным стариком.
     - Пришел к тебе, батько, с поклоном: просить в посаженные отцы;  хочу
жениться.
     - Добре задумал, пан полковник! Одного  только  жаль:  как  женишься,
захочется дома сидеть, а не воевать.
     - Я и то, батько, хотел просить тебя: отпусти  меня.  Я  тебе  теперь
совсем не нужен стал, - сказал с легкой дрожью в голосе Довгун.
     Богдан быстро, пытливо посмотрел на него.
     - Все запорожцы таковы! - с неудовольствием сказал он.  -  Гладь  вас
все по головке, а чуть что не по вас, тотчас и наутек.  Впрочем,  мне  все
равно, хочешь служи, хочешь нет. Куда же ты думаешь ехать? -  спросил  он,
помолчав.
     - Думаю, в Москву.
     - В Москву? - немного удивленно переспросил  Богдан.  -  Впрочем,  по
мне, пожалуй, поезжай в Москву. Если захочешь, можешь мне и там послужить,
- прибавил он. - Мне теперь надежные люди в Московском государстве нужны.
     - Я всегда твой слуга, батько, - с поклоном отвечал Довгун.
     - Когда же ты думаешь играть свадьбу?
     - В этом мясоеде.
     - А ехать когда думаешь?
     - Да если бы справился, то с панами послами и уехал бы.
     - Как знаешь, твое дело.
     Восьмого января 1654 года  вся  Переяславльская  площадь  была  полна
народом. Довбиши с седьмого часа утра  били  в  котлы,  есаулы  и  сотники
приводили в порядок казаков, стекавшихся  со  всех  сторон  и  толпившихся
около просторного деревянного помоста, покрытого красным сукном.
     Пока народ собирался  на  площади,  Выговский  отправился  к  русским
послам. Боярин Бутурлин еще изволил почивать, и писарь  пришлось  ждать  с
полчаса, пока он к  нему  вышел.  Боярин  был  одет  в  роскошный  кафтан,
осыпанный драгоценными каменьями.
     - Бью челом ясновельможному пану послу! -  с  поклоном  приветствовал
Выговский Бутурлина.
     - Здравствуй, батюшка, Иван Казимирович! Хорошие ли новости принес?
     - Готов служить его царской милости, - скромно проговорил  Выговский.
- Что мог, то сделал для его светлых очей. Сейчас только  с  тайной  рады:
все  полковники,  судьи  и  есаулы  были  у   гетмана.   Могу   поздравить
высокородного боярина с полным успехом. Мы так искусно повели дело, что ни
одного голоса не было против, а кто и был  против,  тот  молчал,  чувствуя
полное свое бессилие.
     - Спасибо тебе, батюшка  Иван  Казимирович!  -  проговорил  боярин  с
легкой усмешкой. - Великий  государь  мой,  царь  Алексей  Михайлович,  не
забудет трудов твоих. А теперь, пожалуй, пора нам и на  площадь;  довбиши,
почитай, часа два в котлы звонят.
     Ровно в одиннадцать часов гетман  в  богатой  одежде,  сопровождаемый
всей войсковой старшиной и казацкими полковниками, вышел на  площадь.  Над
головой его держали бунчук, а  в  руках  у  него  была  булава,  осыпанная
драгоценными каменьями.
     Есаулы и сотники засуетились, раздвинули народ и  образовали  широкий
круг около помоста. Гетман со своей свитой поднялся на возвышение.
     Московские послы стояли поодаль, на особом назначенном им месте.
     Все крыши прилегавших к площади домов были густо покрыты народом.
     - Смирно! - крикнул генеральный есаул.
     Вдруг сразу воцарилась тишина и громкий голос гетмана звучно пронесся
по площади.
     - Панове полковники, есаулы, сотники, все войско  запорожское  и  все
православные христиане! - говорил гетман. - Всем вам известно, как нас Бог
освободил из рук  врагов,  преследующих  церковь  Божью,  озлобляющих  все
христианство нашего восточного православия, хотящих  искоренить  нас  так,
чтоб и имя русского не упоминалось на земле нашей. Всем нам уже это  стало
несносно и, видно, нельзя нам жить более  без  царя.  Поэтому  мы  собрали
сегодня раду, явную всему народу, чтобы вы с нами избрали себе государя из
четырех: первый царь - турецкий, второй - хан крымский,  третий  -  король
польский, четвертый - царь  православный  Великой  Руси,  царь  восточный.
Которого хотите, того  и  выбирайте!  Царь  турецкий  басурман.  Всем  нам
известно, какую беду терпят наши  братья,  православные  христиане  греки.
Крымский хан тоже басурман, хотя, по нужде, мы и вели  с  ним  дружбу.  Об
утеснениях от польских панов не надобно и сказывать: сами знаете, что  они
почитали лучше жида и собаку, чем нашего брата христианина! А православный
христианский царь восточный одного с нами благочестия, одного исповедания.
Сжалившись над угнетением православной церкви в  нашей  Малой  Руси,  этот
великий царь склонил к нам милостивое свое царское сердце и прислал к  нам
своих ближних людей с царской милостью. Возлюбим его с усердием! Кроме его
царской руки, мы не найдем благотишнейшего пристанища. Кто нас  не  желает
послушать, тот пусть идет, куда хочет: вольная дорога.
     Тогда раздались тысячи голосов:
     - Волим под царя восточного! Лучше нам умереть в нашей  благочестивой
вере, чем доставаться ненавистнику Христову.
     - Все ли так соизволяете? - спрашивал полковник Тетеря, обходя круг и
обращаясь на все стороны.
     - Все, все! - кричал народ.
     Опять раздался звучный голос гетмана:
     - Пусть будет так! Да укрепит нас Господь Бог под его царской рукой!
     Народ на это ответил:
     - Боже, утверди! Боже, укрепи, чтобы навеки мы все были едины!
     Выговский тогда прочел заранее заготовленные условия союза с Москвой.
Условия  эти  были  очень  выгодны:  казакам  предоставлялось  собственное
управление, право самим чинить суд и создавать законы, избирать гетманов и
чиновников, увеличить регистровое войско до шестидесяти тысяч  и  получать
жалованье из местных доходов. Взамен этого они обещали платить царю дань и
помогать ему во всех его войнах; царь же обязался окончательно  освободить
их от панского гнета.
     Такие условия понравились казакам, и те, кто недовольны были союзом с
Московией, должны были замолчать среди всеобщих одобрительных криков.
     По обычаю, послы выждали, чтобы народ затих. Торжественно  вошли  они
на  возвышение.  Бутурлин  отвесил  низкий  поклон  гетману  и  войсковому
старшине и громко проговорил:
     - Его царское величество, великий царь и государь всея  Руси  Алексей
Михайлович повелел мне, нижайшему слуге своему, узнать  о  здоровье  твоей
гетманской милости.
     - Нижайше благодарим его царское величество! Мы  находимся  в  добром
здравии и его величеству самодержавнейшему государю того же желаем.
     Затем  боярин  немного  приосанился,  откашлялся  и   начал   ровным,
спокойным голосом свою речь. Несмотря на то, что он  не  волновался  и  не
возвышал голоса, слова его так и просились в душу. Он умел говорить  ясно,
доказательно, так  убедительно,  что  даже  самовольная  казацкая  громада
притихла и слушала его без возражений, вполне с ним соглашаясь. Сперва  он
изложил все беды, притерпенные Украиной,  напомнил,  как  польский  король
присягал блюсти вольности казацкие, а  затем  не  сдержал  присяги,  отдал
казаков в полную власть панам. Такой король, изменивший своему  слову,  не
мог быть их государем. Он намекнул,  что  царь  московский  оттого  только
сжалился над казаками, гонимыми за веру, что они сами  много  раз  просили
его о помощи. Он готов принять их  под  свою  высокую  руку,  помогать  им
против разорителей веры православной, защищать и оборонять  их  от  всяких
недругов; они же должны служить ему,  желать  добра  и  надеяться  на  его
милость.
     Боярин кончил и народ стал расходиться.  Между  расходившимися  много
было недовольных, угрюмых лиц, особенно между стариками.
     - Из одной неволи в другую попали! - шептали они и смотрели злобно на
гетмана и послов, садившихся в кареты, чтобы ехать в собор, для принесения
присяги на верность.
     - Что лях, что москаль, прозвище иное, а ярмо все одно!
     На паперти собора стояло все духовенство с клирами  всех  церквей,  с
соборным  протоиреем  Григорием  во  главе.  Рядом  с   ними   поместилось
московское  духовенство,  прибывшее  с  послами.   Лица   переяславльского
духовенства были сумрачны; им не хотелось идти под власть московского царя
и зависеть от московского патриарха.
     Духовенство  встретило  гетмана  и  послов  с  духовными  песнями   и
каждением, а  казанский  архимадрит  Прохор  взял  чиновную  книгу,  чтобы
приводить всех к присяге.
     Хмельницкий дал знак остановиться, подошел к Бутурлину и сказал:
     - Вам, панам послам, сперва  следует  присягнуть  от  имени  царского
величества, что он не нарушит наших прав!
     Боярин приосанился и спокойно отвечал:
     - У нас того обычая нет; подданные должны присягать своему  государю.
Тебе, гетман, и говорить об этом непристойно. Вы должны давать веру  тому,
под чью высокую руку поступаете.
     - Прошу ясновельможного боярина обождать, - сказал тогда Богдан. -  Я
пойду переговорю с полковниками.
     - Гетман ушел. Прошло больше часу. Боярин стоял в соборе и  терпеливо
ждал. Наконец, вместо гетмана, явился Тетеря с другим полковником.
     - Непременно надо вам присягнуть, - говорили они, - без этого  нельзя
присягать и гетману.
     - Неприлично великому государю присягать своим подданным, - настаивал
посол, - чего вы боитесь? Государь не обманет вас.
     - Польские короли всегда присягали нам, - говорил Тетеря.
     - Это короли неверные и не  самодержцы,  -  возражали  послы,  -  что
пользы, что они присягали, когда не держали своей  присяги;  а  государево
слово крепкое.
     - И гетман, и мы, и вся старшина верим вам так, а  для  народа  нужна
присяга, иначе он опять забунтует.
     - Это уж ваше дело справляться с вашим народом, учить их и унимать от
непристойных речей.
     Полковники  вернулись  к   гетману.   После   шумных   споров   между
полковниками  присяга  состоялась.  Гетман  присягнул  первый,  а  за  ним
Выговский, вся войсковая старшина и полковники.
     Из собора поехали на съезжий двор, где Хмельницкий принял дары  царя:
знамя, булаву, ферязь, шашку и соболей.


     На другой день присягали казаки и мещане, и эта присяга заняла  целый
день.
     Десятого января состоя