мле. Вдали ясно послышался топот
коней.
     - Ляхи! - крикнул он товарищам и стремглав спустился в овраг.
     Мигом повскакали казаки на коней и стали поджидать неприятеля.
     Через четверть часа вдали показался отряд с князем Иеремией во главе.
Король выслал его вперед с тремя тысячами жолнеров, чтобы добыть языка.
     - Ерема, Ерема! - в ужасе произносили  казаки  и  сейчас  же  послали
гонца к Хмельницкому.
     Началась жаркая схватка. Казаков было слишком  мало;  большинство  их
легло на месте, остальных жолнеры взяли в  плен.  Князь  Ерема  тотчас  же
послал пленников к королю. Королевское войско едва двигалось между  топями
и  болотами.  Когда  привели  к  королю  пленных,  он  объезжал  войско  и
распределял его на отряды, чтобы не  было  беспорядка  при  проходе  через
болота. Берестечко было еще далеко, но король  думал,  что  лучше  заранее
распорядиться, чтобы отдельные части не мешали друг другу при переправе. С
восьми часов король принялся за распределение; теперь было уже  двенадцать
часов, время  походного  обеда,  а  дело  продвинулось  вперед  только  на
половину.
     - Ваше величество,  не  прикажете  ли  сервировать  обед?  -  спросил
королевский адъютант.
     - Нет, нет! Я сперва кончу это дело! - отвечал король.
     В это время подскакал другой адъютант и доложил, что прибыли  пленные
из казацкого отряда, разбитого князем Вишневецким.
     - Пытать их! - коротко приказал король и продолжал свое дело.
     Через полчаса королю доложили, что  пленники  под  пыткой  сказали  о
намерении Хмельницкого подстеречь  короля  при  переправе  и  разбить  его
войско.
     - А где теперь Хмельницкий? - спросил быстро король.
     - Они  говорят,  что  далеко,  в  степи,  ждет  хана.  Князь  Иеремия
наткнулся только на передовой отряд.
     Король ничего не сказал, но, видимо,  спешил  окончить  распределение
войска. Он наскоро на ходу пообедал и приказал тотчас же садиться на коней
и трогаться в путь. Войско безостановочно шло пять дней и  пять  ночей  и,
наконец, достигло Берестечка. Тут началась переправа с левой стороны  реки
Стыри на правую. Сначала все шло в полном порядке. Но к несчастью,  король
пустил вперед немцев и это возбудило неудовольствие во всем войске.
     - Король нас ни во что не ставит! - кричали  шляхтичи.  -  Он  отдает
предпочтение иноземцам. Пусть они его и защищают!
     Поднялся  шум,  беспорядок.  Более  благоразумные  хотели   успокоить
товарищей, но окончательно испортили дело.  Мелкая  шляхта  перессорилась,
все стали считаться своими привилегиями и чинами и полезли  к  начальству,
требуя суда и расправы. Кое-где уже обнажили сабли, и паны,  и  начальники
не знали, что им делать со своими  строптивыми  подчиненными.  В  отчаянии
скакали они от одного отряда к другому, уговаривали, усовещевали, ничто не
помогало.
     Переправа затянулась еще на несколько дней. Пленные казаки покачивали
головами, говоря втихомолку:
     - Опростоволосился наш батько. Нагрянуть бы на них теперь, от них  бы
и духу не осталось.
     В лагере Хмельницкого в это время происходило торжество: приехал  хан
с ордой и его шумно встретили.
     - Доброго здоровья его ханскому величеству!  -  почтительно  встретил
гетман хана.
     - Мое-то здоровье при мне, а вот тебе, мятежнику,  скоро  не  сносить
головы! - далеко не дружелюбно встретил его Ислам-Гирей.
     - За  что  изволит  гневаться  на  меня  ханское  величество?  -  еще
почтительнее проговорил Хмельницкий.
     - Как на тебя не гневаться! - сурово воскликнул хан. Зачем  нарушаешь
договоры? Сидел бы смирно в своем Чигирине. Зачем опять потревожил нас? Ты
думаешь, что все будешь загребать нашими руками жар?
     - Ваше ханское величество,  напрасно  изволите  гневаться  на  своего
верного слугу! - отвечал гетман. -  Если  сам  падишах  объявил  нам  свою
дружбу, то не следует хану, вассалу его, с ним спорить.
     - Султан мог принудить меня, - гордо отвечал Ислам-Гирей, -  но  буду
ли я еще для тебя желанным союзником,  это  мы  увидим!  Гораздо  было  бы
лучше, если б ты соблюдал договор. Я взял  бы  деньги  с  ляхов,  а  потом
вместе с ними пошел бы войной на Москву.
     - И теперь, ваше ханское величество, получите хороший ясыр,  а,  быть
может, и самого короля в плен возьмете.
     - Следовало тебе его брать тогда, когда он уж был в  твоих  руках,  -
угрюмо отвечал хан. - А теперь я охотнее соединился бы  с  королем,  чтобы
наказать тебя, хитрая лисица, - с гневом сказал хан, уходя в свой шатер.
     Такая встреча не могла успокоить гетмана.  Он  в  волнении  ходил  по
своей палатке, обдумывая, чем умилостивить хана, когда вошел к нему  гонец
казацкий.
     - Батько! - с испугом проговорил он. - Наш отряд встретился с  князем
Еремой. Я не видел, побили ли их, но ляхов втрое более, чем наших;  побьют
наверное.
     - Убирайся вон! - сердито крикнул Хмельницкий. - Нашли с чем посылать
гонца; разве я могу теперь двинуться на помощь; пока дойду, до тех  пор  и
косточек от них не останется.
     Видя, что гетман гневен, казак поскорее убрался.  Хмельницкий  позвал
Чорноту и долго с ним советовался.
     Вернувшись к себе, Чорнота выбрал трех казаков и послал их к гетману.
     - Скачите тотчас же к Берестечку, ухитритесь попасть в плен и уверьте
ляхов, что мы двигаемся к Дубно, - приказал гетман. - Если которому-нибудь
из вас удастся убежать и он принесет мне известие о том, что предпринимает
король, я награжу его атаманством.
     Казаки поклонились и поскакали к Берестечку. Следом за ним  двинулись
татары, а Хмельницкий пошел к Дубно. Почти уже у самого города его  нагнал
один из трех казаков, посланный в польский лагерь.
     - Я прямо от ляхов из плена, батько! - сказал он. - У них  там  такой
содом, что убежать не трудно. Остальные двое тоже бегут за мной, я  только
их опередил.
     - Что же там делается? - спросил гетман.
     - Сначала нам поверили и король хотел было уже  послать  конницу  под
Дубно,  да  князь  Ерема  помешал.  Он,  как  серый  волк,  рыщет  впереди
королевского войска, наткнулся опять на наших и разнюхал все. Прискакал  к
королю и говорит: "Не идите на Дубно, казаки хотят перебить поляков, когда
они будут переправляться через реку Икву, а  хан  уже  близко  и  сторожит
обоз, как только вы уйдете, нападет на него". - Нечистая сила сидит в этом
Ереме! - с гневом проговорил Хмельницкий. - Колдун он, что ли? Уж попадись
он только в мои руки, такую князь придумаю, какой и не слыхивали.  Что  же
дальше? - спросил он у казака.
     - Король вернул отряды, отправленные в  Дубно,  и  стал  переправлять
остальное войско с левой стороны на правую. Вот тут-то и  началась  у  них
суматоха; кричат, спорят, за возы дерутся, а  начальники  торопят.  Ночью,
как зажгли лучины, никто не узнает друг друга,  вот  мы  и  утекли  из  до
дому...
     - Ну, уж поймаю этого Ерему! - крикнул Хмельницкий. - Позвать ко  мне
атаманов; выберу самых храбрых и пошлю на него силу казацкую.
     Казаки поскакали навстречу князю Иеремии  и  нашли  его  недалеко  от
Берестечка. Началась упорная битва. Поляки стали  ослабевать,  Вишневецкий
послал за подкреплением. Прискакали свежие силы славной польской  конницы,
опять засвистели в воздухе  копья,  замелькали  казацкие  сабли,  а  князь
Иеремия, как вихрь летал на своем коне перед рядами и ободрял  ослабевших.
Пришлось опять послать за  подкреплением;  казаки  дрались,  как  львы,  и
наконец поляки принуждены были отступить.
     Вишневецкий, видя, что ему не совладать с казацкой силой,  хотел  уже
двинуться к Берестечку,  как  вдруг  с  другой  стороны  показались  новые
хоругви.
     Пан  Конецпольский,  пан  Конецпольский  со   своими   драгунами!   -
пронеслось среди войска.
     Ободренные  новым  подкреплением,  воины   Вишневецкого   сплотились,
перешли в наступление. Конецпольский же напал в тыл казакам и  к  ночи  от
мужественных борцов остались  только  груды  трупов  да  немного  пленных,
попавших в руки ляхов.
     В это же  время  польским  разведчикам  удалось  захватить  несколько
татар; те в один голос показали, что  хан  неохотно  начал  войну  и  ждет
удобного случая, не навлекая на себя гнева султана, оставить Хмельницкого.
     Король тотчас же велел разгласить эту весть по лагерю, чтобы ободрить
войско, всего  более  боявшегося  татар.  Однако,  несмотря  на  показания
пленных, 18-го июля на горизонте вдруг показались татары  и  через  минуту
туча стрел взвилась над лагерем. Все засуетились. Хлопы закричали и  стали
прятаться, войско поспешно построилось,  начальники  отдавали  приказания.
Все  были  уверены,  что  это  сам  Ислам-Гирей  с  ордой.  Но  страх  был
преждевременный; оказалось, что  это  только  передовой  татарский  отряд,
вызывавший поляков на гарцы.
     Несколько  польских  смельчаков  выехали  из  лагеря  и  сразились  с
татарами. Один из татар налетел на  поляка,  но  тот  поднял  свое  копье,
быстро опустил его и татарин мертвый упал с коня, головой к своим.  Татары
ждали первой жертвы гарцов и бросились к тому месту, где упал их  товарищ.
Увидав, что он лежит на земле ногами к польскому лагерю, они дико  взвыли,
оставили гарцы и быстро поскакали к своим.
     - Что с ними? - спрашивали новички шляхтичи.
     - У них это считается дурной приметой, когда  первый  мертвый  упадет
головой к своим. Значит, будет неудача.
     Всю ночь польская сторожевая конница  простояла  в  открытом  поле  в
ожидании неприятеля. На рассвете вдали показались  казаки,  надвигавшиеся,
как грозная туча, с  шумом,  криком,  песнями.  Они  разбили  свой  лагерь
верстах в пяти от поляков. За казаками появились и татары. Казаки и татары
тотчас же по приходе бросились  на  неприятеля.  Целый  день  продолжалась
битва: ни та, ни другая сторона не  уступала.  Бились  до  ночи  и  только
темнота прекратила сражение. И поляки, и казаки приписывали себе победу.
     Хан расположился в ставке на холме, отсюда он  мог  видеть  весь  ход
сражения. Его окружали мурзы; им он сообщал свои замечания.
     - Много ляхов, ой много! - говорил он. - Я и не думал, что  у  короля
так много войска.
     - Хмель тебя обманул, высокий  повелитель!  -  заметил  хитрый  мурза
Белибей. - Он нарочно говорил, что у короля и тридцати тысяч не наберется.
     - А нельзя ли нам как-нибудь помириться с ляхами? - обратился  хан  к
своим советникам.
     - Ляхи и сами не прочь помириться с тобой, - отвечал Белибей. - Пусть
дерзкий казак сам сражается с ними, как хочет.
     - Я бы рад был его бросить, - заметил хан, - да  только  надо,  чтобы
было за что, а не то мне придется отвечать перед султаном.
     Мурзы поддержали Белибея и говорили, что надо уйти от Хмеля.
     Весть об этом дошла до казаков. Ивашко вбежал в  палатку  гетмана  и,
едва переводя дух, проговорил:
     - Я сейчас от татар. Нехорошие вести, батько.
     - Что такое? - с испугом спросил Хмельницкий.
     - Хан хочет перейти к ляхам.
     - Бессовестный татарин, - с сердцем сказал Хмельницкий.
     Он тотчас же пошел к Ислам-Гирею.
     Последние воины татары вернулись  уже  с  поля.  Хан  сидел  в  своей
палатке, поджав под себя ноги и  задумчиво  покуривая  трубку.  Он  гневно
взглянул на гетмана.
     - Ты обманщик, казак! Где ясыр, мне обещанный, где добыча?
     - Высокий повелитель, - с поклоном отвечал Хмельницкий, - и  ясыр,  и
добыча будут, как только мы победим поляков.
     - Это я и без тебя знаю, - с досадой отвечал хан. - Да победим ли?  У
короля большое войско и храбрые воины.
     - Это только сначала, - отвечал Богдан, - а как мы продержим  их  под
солнечным зноем да станем их обстреливать, ни днем, ни ночью не  дадим  им
покоя, не допустим  к  ним  съестных  припасов,  вся  их  храбрость  сразу
пропадет.
     - И ты думаешь, я тут  долго  буду  сидеть  и  смотреть,  как  ты  их
обстреливаешь, - нетерпеливо крикнул хан, топнув ногой. - Ты смеешься надо
мной, казак! Мало того, что насильно заставил меня идти на моих друзей, ты
еще думаешь, что можешь меня держать здесь, а я буду  ждать,  пока  поляки
перебьют все мое войско. Завтра же ты должен покончить с поляками!  Завтра
же, не позже! Слышишь ли ты? Не то я тебя самого отведу к королю.
     - Хорошо! Завтра, так завтра! - коротко  отвечал  Хмельницкий,  видя,
что хан слишком разгневался.
     Гетман ушел, а хан тотчас же позвал к себе визиря и  Белибея;  они  о
чем-то долго совещались, и, когда все уже в лагере  спали,  Белибей  тайно
поскакал в польский лагерь.
     Гетману не спалось, он тихо стоял на пороге своего шатра и пристально
рассматривал польский лагерь. Вдруг он кликнул дежурного  казака  и  велел
ему позвать Ивашка.
     Через несколько минут казак стоял  уже  перед  гетманом,  молодцевато
закинув чуб за ухо.
     - Ивашко, хочешь быть полковником? - спросил гетман. Ивашко посмотрел
на него и улыбнулся.
     - Шутишь, батько!
     - Нет, не шучу, - серьезно сказал Богдан. - Вот видишь этот  польский
редут на берегу реки? - продолжал он, показывая вдаль.
     - Вижу, батько!
     - Там у них стоят немцы. Они теперь, наверное, спят  после  битвы,  и
сторожей тоже не видать, верно, где-нибудь прикорнули за уголком  и  спят.
Собери отряд смельчаков, переколи немцев и воротись в табор. Вот и  будешь
полковником.
     - Попробую, батько! - коротко отвечал Ивашко.
     Через полчаса казаки уже хозяйничали в сонном редуте, кололи и рубили
так ловко, что ни один немец не пикнул, и  весь  лагерь  продолжал  спать.
Долго работали казаки, а немцев оставалось еще много.
     - Эк их сколько! - ворчали они шепотом, - даже руки устали.
     - Слышите, панове братья, - сказал один из казаков.  -  Видно,  мы  с
устатка-то последних не совсем прикончили, стонут.
     Некоторые из умиравших, действительно, стонали, и один из  сторожевых
артиллеристов, дремавших у своей пушки, вдруг встрепенулся.
     - Ну, братцы, на утек, - скомандовал Ивашко, - скорей в реку.
     Один за  другим  казаки  неслышно  бултыхнулись  в  воду  и  пропали,
промелькнув как молния в глазах у пушкаря.  Он  выпалил,  забили  тревогу,
весь лагерь поднялся на ноги; жолнеры зажгли тысячи лучин  и  бросились  к
злополучному  редуту.  Там  недвижно  лежали  перебитые  немцы,  и  только
немногие из них еще хрипели в предсмертной агонии.
     - Враги! - разнеслось по лагерю. - Казаки, татары? Где они?
     - Тут в лагере! Режут!
     Все переполошились, все заметались, и только один пушкарь,  поднявший
тревогу, стоял на месте, неподвижно смотря в реку; он начал  догадываться,
в чем дело.
     На другом берегу двигались какие-то черные пятна, и пушкарь указал на
них рукой.
     - Вот они! - проговорил он, - выбрались на берег и утекают к своим.
     - Удивительно, непостижимо! - говорили поляки. - Но мы сами виноваты,
нельзя спать!
     Тотчас же обо всем донесли королю, и он  отдал  приказ  готовиться  к
битве.
     Когда казаки прискакали в табор, там тоже все поднялись,  разбуженные
пушечным выстрелом. Торопились устроить обычный четырехугольник из  возов,
устанавливали пехоту внутри четырехугольника, по бокам становили  конницу.
Татары расположились на равнине длинным узким полумесяцем, загнутым назад.
Против них стояло правое крыло польского войско под началом  Потоцкого,  а
знаменитый  польский  герой  Иеремия  находился  на   левом   крыле,   под
начальством Калиновского. Это левое крыло  упиралось  в  реку,  правое  же
тянулось до самого леса. В центре стоял сам король, охраняемый пятью стами
знатнейших всадников, молодцеватыми гусарами с длинными копьями,  немецкой
пехотой и артиллерией. Позади этого несокрушимого  ядра  стояла  пехота  и
лагерь, так же, как у казаков, защищенный  связанными  возами.  Король  не
думал оставлять поле битвы; он бодро стоял на избранном  пункте  и  взором
опытного  воина  обозревал  всю  позицию.  Приближенные   советовали   ему
удалиться и предохранить себя от опасности.
     - Посмотрите, ваше величество, - говорил  ему  канцлер  Лещинский,  -
хана все считают храбрым воином, а между тем он только  следит  за  битвой
вдали от пуль.
     - Для меня не пример другие короли, - отвечал Ян Казимир.  -  Я  хочу
жить одной жизнью с моим народом, хочу, чтобы в опасности  дворяне  видели
своего короля, это придаст им бодрости и устрашит врагов.
     Войско  стало,  наконец,  в  боевой  порядок,  и   тогда   показалась
процессия: несли чудотворный образ Холмской  Божьей  Матери,  по  преданию
написанный евангелистом Лукой. С пением  молитв,  осеняя  воинов  крестом,
духовенство медленно двигалось вдоль  рядов.  Король  с  блестящей  свитой
последовал за процессией. С непокрытой головой,  с  обнаженной  саблей  Ян
Казимир громко вдохновлял войско к предстоящей битве.
     В  казацком  таборе  тоже  служили  молебны.   Митрополит   Иосаф   в
архиепископском одеянии на коне объезжал казацкие ряды. За  ним  на  белом
аргамаке, в горностаевой мантии, с драгоценной булавой и освященным  мечом
следовал гетман и громким голосом ободрял казаков.
     Взошло  солнце;   густой   туман,   закрывавший   окрестности,   стал
подниматься под его горячими лучами. И в том, и в  другом  лагере  тихо  и
стройно стояли ряды воинов, стояли долго, с рассвета до полудня; ни та, ни
другая сторона не нарушала безмолвия. Такое безмолвие было хуже битвы.
     Поляки не доверяли казакам и частенько посматривали  назад,  полагая,
что это военная хитрость, что Хмельницкий думает напасть на  них  с  тылу.
Некоторые из более суеверных утверждали, что хан призывает на  них  адские
силы, и со страхом посматривали на белое  знамя,  развевавшееся  вдали  на
холме.
     - Не лучше ли отложить битву до другого дня? - говорили они.
     Толки эти дошли до короля.
     - Пан Отвиновский, - сказал король, обращаясь к одному из  шляхтичей,
знавшему  восточные  языки,  -  потрудится  поехать  к  хану  в   качестве
парламентера и передать ему от меня вызов поскорее начать битву.
     Отвиновский навязал на свое длинное копье белый платок и  поскакал  к
холму. Он передал хану вызов короля.
     Ислам-Гирей усмехнулся и только кивнул головой.
     - Что  же  думает  Хмельницкий?  -  спросил  хан  обращаясь  к  своим
приближенным. - Если польское войско так ничтожно, как он говорил, то чего
же он медлит? Скажите ему, что я приказываю ему двинуться на поляков.
     Гетману  передали  приказание  хана   и   он   подал   знак   пехоте.
Четырехугольник двинулся и в то же время татары с диким  криком  бросились
на польский центр. Но  князь  Иеремия  не  дремал.  Быстрым  движением  он
бросился на казаков. С обнаженным мечом летел он  впереди  своего  войска,
мужественно прокладывая себе дорогу среди неприятеля. Пехотой  в  казацком
лагере командовал Гурский, недавно пожалованный дворянством. Вместо  того,
чтобы встретиться с отрядом Вишневецкого, он отодвинулся  назад,  так  что
князи Иеремия со всем своим отрядом очутился среди неприятельского лагеря.
Следом за ним двинулась артиллерия и иностранная пехота,  а  правое  крыло
атаковал Конецпольский со своими драгунами.
     Началась адская резня. Загремели пушки. Повалились целые груды трупов
и с той и с другой стороны. Стоны раненых, ржание  коней,  рев  испуганных
волов, все смешалось в нестройный грозный гул.
     Поле битвы покрылось густой пеленой порохового дыма.
     Несколько часов продолжался бой, как вдруг хан крикнул:
     - Измена, коня!..
     Быстро вскочил он в стремена, пустился по полю, а за ним  в  страшном
беспорядке бросилась орда, побросав  больных  и  мертвых,  забыв  о  своей
военной добыче, видя в своем паническом страхе только одно, что их высокий
повелитель в первый раз в жизни бежит с поля.
     Бегство хана так поразило гетмана, что он несколько минут стоял,  как
ошеломленный, на него нашел какой-то  столбняк;  полковники  обращались  к
нему с вопросами, он не отвечал. Выговский спросил, не послать ли вслед за
ханом гонца. Хмельницкий только махнул рук