ерь. Как пан это объяснит?
     Она лежала под спудом у полковника Барабаша, - сказал Хмельницкий.
     - А теперь попала к пану Зиновию? - быстро и не  без  иронии  спросил
Конецпольский. - Скажу пану Хмельницкому, что полковник  Барабаш  поступил
гораздо благоразумнее его, умолчав о грамоте. Король королем,  но  следует
казакам помнить, что без воли сейма он ничего не может сделать.  Он  может
писать грамоты, если это ему нравится, но я не  вижу,  какую  практическую
пользу это принесет казачеству.
     Богдан упорно молчал, почтительно слушая разъяснения старосты.
     -  Я  бы  посоветовал  пану  Хмельницкому,  -  закончил  староста,  -
выбросить все эти затеи из головы. Он храбрый воин, я всегда ценил и  ценю
заслуги его отца и его собственные, вот почему считаю нужным пану  Зиновию
это посоветовать. Если же он моих советов не послушает, пусть винит самого
себя и не надеется на мою защиту.
     Богдан хотел что-то сказать в свое оправдание.
     - Довольно, довольно  об  этом!  -  величавым  жестом  остановил  его
староста. - Мы теперь займемся иным вопросом. В степи  появился  татарский
загон, и я желаю, чтобы пан  Зиновий  принял  начальство  над  Чигиринским
отрядом. Вот ему случай лишний раз показать свою храбрость, а вместе с тем
и отвлечься от пагубных мечтаний.  Надеюсь,  что  пан  Хмельницкий  ничего
против этого не имеет?
     Богдан на это отвесил низкий поклон.
     - Когда пан староста прикажет выступить? - деловым тоном спросил он.
     - Как можно скорее, хоть завтра, - отвечал староста.
     Богдан молча поклонился и вышел.
     - А в этом  казаке  есть  что-то  скрытное!  -  проговорил  про  себя
Конецпольский. - От него ничего не выведаешь, несмотря на его  откровенный
вид.


     В роскошной юрте на цветастом ковре среди атласных подушек сидел  сам
мурза и пил кумыс, несколько знатных татар  стояли  в  почтительных  позах
позах и ожидали его распоряжений на следующий день.  Вбежавшие  разведчики
бросились на землю перед мурзою и не вставали до тех пор, пока он к ним не
обратился:
     - Что скажите, правоверные, хорошие или дурные вести?
     - Аллах прогневался на сынов своих! - сказал один из сторожевых татар
постарше, все еще стоя на коленях.
     - Встаньте и говорите! - приказал мурза.
     - Казаки и польский отряд идут по нашим пятам! - продолжал разведчик.
- Их много, столько же будет, сколько и нас.
     - Добыли вы языка? - спросил быстро мурза.
     - Добыли, да он убежал от нас. Хитрый казак отрезал ремни в  тороках,
соскочил в овраг и был таков.
     Мурза сделал нетерпеливое движение и сверкнул глазами.
     - Кабы времени побольше, я показал бы вам, как пленников упускать!  -
грозно вскричал он.
     Разведчики как-то съежились и снова упали на колени.
     - Вставайте, времени терять некогда, - сказал он нетерпеливо.  -  Кто
ведет казаков?
     - Хмель! - отозвался младший из разведчиков.
     - Седлать коней, забирать пленников  и  гайда  на  утек!  -  приказал
мурза.
     Не прошло минуты, табор зашевелился, кони заржали, люди  засуетились,
огни мигом потухли. Пленников приторочили к седлам, частью же рассадили по
арбам под прикрытием молодых татарчат и легко раненых  воинов.  Юрты  живо
сняли и толстыми ремнями привязали к арбам, так  что  они  образовали  род
кибиток. Сюда сложили котлы, провизию, ковры и циновки; впрягли лошадей  и
быстро тронулись в путь. Не прошло и часу, как на месте табора  оставались
только обгорелые костры, да по снегу вился след, уходивший далеко в степь.
     С противоположной  стороны  несся  уже  глухой  гул.  Какая-то  волна
надвигалась, что-то темное  бесформенное  шевелилось,  росло  и  застилало
горизонт. Вот показались передовые казаки-разведчики,  за  ними  стройными
рядами несся отряд Конецпольского, а справа и слева сотни казацкие.
     Доехав до места, где стоял табор, все остановились. Несколько казаков
спешились, обошли все пространство, пересчитали следы от юрт и  костры.  К
ним подъехал Богдан в панцире, блестевшем из-под бурки, в высокой бараньей
шапке. Его сопровождал Дачевский. Ивашко Довгун был в  числе  спешившихся.
Он подошел к Хмельницкому и доложил:
     - Должно быть тысячи две или три, загонов семь или восемь.
     Хмельницкий обратился к Дачевскому.
     - Судя по кострам, они были тут час  тому  назад.  Если  мы  прибавим
ходу, то через полчаса настигнем их.
     К разговаривавшим подъехал начальник польского отряда.
     - Все ли у вас готово к битве? - спросил  Богдан,  -  опытным  взором
закаленного воина осматривая отряд.
     - Кажется, все исправно, - отвечал тот.
     - Гусары атакуют с фронта, - приказал Богдан, - а казаков я  пошлю  в
обход.
     Отряд двинулся вперед и через полчаса с небольшим заметил удалявшийся
татарский табор.
     Увидав, что им не  уйти,  татары  развернулись  широким  полумесяцем,
выставили впереди пленных, а повозки расположили с боков.
     Казаки и  польский  отряд  остановились,  очевидно  рассчитывая,  что
татары первые сделают натиск. Но татары в  свою  очередь  медлили,  и  оба
отряда простояли с полчаса неподвижно.
     Наконец Богдан дал знак, и казацкие сотни быстро,  в  одно  мгновение
рассыпались куда-то в степь, а гусары и жолнеры дружно  ударили  в  центр.
Некоторых из пленных смяли при натиске, но большая часть из  них  уцелела,
так как отряд взял немного влево  и  затем  ловко  повернул  вкось,  минуя
первые ряды и оттерев пленных от татар. Началась неистовая схватка: гусары
рубили тяжелыми палашами направо и налево, татары  мужественно  защищались
саблями и пускали тучи стрел, держались упорно, каждый шаг  стоил  полякам
крови. Битва длилась уже с полчаса, как вдруг сзади и с боков  послышались
крики, и удалые казацкие сотни врезались в ряды татар. Они повалили  арбы,
образовали широкие проходы и разделили татар; ряды их  дрогнули,  те,  кто
могли продраться сквозь неприятеля, пустились бежать.
     Богдан бился наряду с другими и носился взад и  вперед  по  кровавому
полю. Вдруг он услыхал,  что  за  ним  гонится  всадник,  и  не  успел  он
повернуть коня,  как  почувствовал  сильный  удар  в  голову  с  очевидным
расчетом разрубить ее пополам.  У  Хмельницкого  потемнело  в  глазах,  он
зашатался в седле и бессознательно схватился за гриву коня. Высокая  шапка
слетела у него с головы, но под нею оказался  шлем.  Несмотря  на  сильную
боль в голове, Богдан успел в следующий момент схватиться за поводья коня,
желая рассчитаться со своим врагом. Каково же было  его  удивление,  когда
перед ним оказался Дачевский!
     - Что это значит? - проговорил Богдан.
     Оруженосец  смутился.  Их  окружило  несколько   казаков,   произошло
некоторое замешательство в  битве.  Пронеслась  весть,  что  поляк  батька
зарубил. Казаки бросили преследование  и  столпились  около  Хмельницкого.
Дачевский между тем оправился и с искусственным удивлением проговорил:
     - Иезус, Мария! Как это я не узнал пана Богдана?  Я  думал,  что  это
татарин.
     Богдан молча, угрюмо посмотрел на своего оруженосца, отпустил поводья
его коня и повернулся к казакам.
     - Други и братья! - крикнул он им. - Вы видите,  я  жив  и  невредим.
Скорее же, не теряйте времени!
     Казаки опять пустились в погоню, но во время  этой  остановки  татары
успели уже далеко уйти вперед, так что приходилось  теперь  отказаться  от
доброй половины тех пленников, каких можно было бы захватить раньше.
     Ивашко остался при Богдане.
     - Я больше не покину тебя, батько! - сказал он твердо, - хотя  бы  ты
гнал меня от себя!
     У Богдана все мутилось в  голове.  Он  совсем  не  мог  распорядиться
погоней, даже не мог следовать за казаками. Татары  этим  воспользовались;
большая часть пленников и арб успели ускользнуть в глубину степи,  оставив
у неприятеля только небольшое количество пленных и скота.
     Казаки и отряд Конецпольского возвратились в Чигирин.  Большая  часть
пленных и отбитого скота была отведена к  пану  старосте;  казакам  отдали
мелкую добычу, а  Богдан  оставил  себе  только  пленного  татарчонка  лет
четырнадцати. Он нашел его на возвратном пути, раненого в ногу, и  взял  с
собой из жалости.



                                 6. МЕСТЬ

                                     Вiн думае, гадае,
                                     Як пана Хмельницкого до рук прибрати.

     На другой день Чаплинский ожидал с докладом, как и всегда, в  комнате
подле столовой пана Конецпольского. Староста уже  осмотрел  и  пленных,  и
скот и, по-видимому, был доволен результатами похода.
     - Поблагодари от меня пана Богдана за его службу,  -  проговорил  он,
поглаживая усы. - Я очень доволен результатами этого предприятия.
     -  Ясновельможный  пан,  -  с  низким  поклоном  заискивающим   тоном
проговорил Чаплинский, - позволит мне, верному слуге своему, высказать мое
мнение.
     - Говори!
     - Я имею самые точные сведения о том, как было  дело.  Они  встретили
часть татарской орды, тысячи четыре, и эта орда была уже  почти  у  них  в
руках, как вдруг кто-то наскочил в темноте  на  пана  Богдана,  а  он  так
испугался этого нападения,  что  безо  всякой  причины  бросил  дальнейшее
преследование, упустив, таким образом, вчетверо большую  добычу,  чем  та,
которая у вас теперь в руках. Как видит  ясновельможный  пан,  благодарить
его не за что.
     Пан Конецпольский молча крутил ус и рассматривал свои ногти.
     - Кто передал пану эти подробности? - недоверчиво спросил он.
     -  Ясновельможный  пан  мне  не  верит!  -  обиженным  тоном   сказал
подстароста. - Неужели я не заслужил ничего  другого  за  мою  верность  и
преданность?  Я  бы  не  осмелился  передавать  пану  что-либо  не  вполне
достоверное. Но пан питает слабость к этому изменнику, ему все  прощается,
его осыпают милостями, между тем как верный и преданный слуга  не  получил
ни одной награды, ни одного отличия.  Вижу  я,  вижу,  ясновельможный  пан
староста, что я здесь лишний; мне надо уходить...
     Пан Конецпольский совсем смутился. Он считал Чаплинского правой рукой
и искренно верил в его преданность.  Теперь  оказывалось,  что  он  помимо
своей воли оскорбил верного слугу. Пану стало совестно, он готов был всеми
силами загладить свою ошибку. Он встал,  ласково  положил  руку  на  плечо
Чаплинского и проговорил:
     - Пан Данило извинит, если я его чем-нибудь  обидел.  Он  знает,  как
высоко ценю я его заслуги. Пусть он мне скажет, чем я его могу  наградить,
я охотно все для него сделаю.
     - Я позволю себе просить ясновельможного пана подарить мне Суботово и
прогнать подальше изменника-казака. И покойный родитель пана  на  смертном
одре жалел, что оставил его в живых. Могу заверить пана старосту,  что  он
наживет много бед с этим казаком. Кто знает, - прибавил он, - может  быть,
и в этой схватке с татарами он упустил их нарочно,  приберегая  их  дружбу
для своих целей. Во  всяком  случае  пану  старосте  лучше  иметь  дело  с
дворянином, благородным шляхтичем, чем с этим  негодным  казаком.  Клянусь
пану в верности по гроб.
     Пан Конецпольский слушал его с видимым  неудовольствием  и  несколько
секунд колебался с ответом.
     - Пан Данило просит невозможного, - сказал он ему  наконец.  -  Я  бы
почел за  величайшее  бесчестие  нарушить  волю  покойного  отца  моего  и
вмешаться  в  распоряжения  прежних  старост,  утвердивших   Суботово   за
Хмельницкими. Притом, как пану подстаросте известно, отец Зиновия  получил
только полосу пустопорожней  земли.  Все,  что  теперь  находится  в  этом
имении, заведено Хмельницким; они положили в эту землю и труд, и деньги.
     - Все это совершенно справедливо! - вкрадчиво возразил Чаплинский,  -
но прав на обладание хутором у Хмельницкого нет. Этих прав он и  иметь  не
может, потому  что  он  не  пан,  а  простой  казак.  Письменных  законных
документов на владение у него тоже нет, а издержки, если какие и были,  он
давно вернул с лихвой.
     Конецпольский задумчиво слушал его.
     - Сказать тебе откровенно, - начал он, - я и сам  рад  избавиться  от
этого человека. Полковник Барабаш приходил ко мне  на  него  жаловаться  и
тоже предостерегал меня, рассказав историю похищения  у  него  королевской
грамоты. Хмельницкий, видимо, и хитер, и ловок. Но...  но....  -  прибавил
он, - я все-таки не решусь открыто попирать волю моего отца, я хочу, чтобы
никто не мог меня попрекнуть, что я не чту  его  памяти,  не  умею  ценить
людей, ему служивших.
     - Зачем же делать это открыто? - настаивал Чаплинский. - Я и не думаю
прятаться за спину ясновельможного пана и прикрываться его именем.  Я  сам
сумею справиться с казаком, только мне надо на это согласие пана.
     Пан Конецпольский молчал, но, видимо, начинал колебаться. Конечно, во
всем этом деле он мог остаться в стороне, тем более, что шляхтичи сплошь и
рядом захватывали друг у друга имения. Ему пришло на  ум,  что  и  у  него
Иеремия Вишневецкий отнял прекрасное имение, а он, несмотря на свои связи,
ничего не мог поделать на сейме. Если уж магната суд не мог удовлетворить,
то кто же станет заботиться о простом казаке. Все это промелькнуло  в  его
голове, и он нерешительно проговорил:
     - Да, разумеется, если ты меня оставишь в стороне...
     Чаплинский тотчас же почувствовал почву под ногами.
     - Ясновельможный пан не может в этом сомневаться:  я  сам  нападу  на
казака, выгоню его из дому и овладею хутором.
     - Но, ведь, он придет ко мне с жалобою на тебя, - возразил староста.
     - Придет, непременно придет, - подтвердил Чаплинский,  -  а  пан  ему
скажет, что ничего не знает, что это совершилось без его ведома, что казак
должен обратиться в суд. А уж судом-то он со мною ничего не поделает.
     Конецпольский подумал и, наконец, медленно проговорил:
     - Хорошо, пан подстароста, я согласен!
     Чаплинский  бросился  было  благодарить,  но  пан  староста   холодно
остановил его:
     - Это совершенно лишнее, пан подстароста! Во всяком  случае,  имей  в
виду, что я в это дело мешаюсь. Извини меня, - прибавил  он,  -  я  устал.
Нужные бумаги мы подпишем завтра.
     Чаплинский переминался с ноги на ногу.
     - Что пану еще от меня угодно? - уже с некоторым раздражением спросил
Конецпольский.
     - Прошу прощения у пана  старосты,  -  проговорил  Чаплинский.  -  Не
позволит ли мне пан староста взять одного из пленных татар?
     - А-а! - протянул Конецпольский, - пожалуйста, хоть двух.
     Чаплинский молча поклонился и поспешил к  пленным.  Их  в  это  время
сортировали.  Предлагавших  за  себя  выкуп  было  немного,  остальных  же
распределяли в различные поместья пана, где  им  предстояло  под  надзором
исполнять тяжелые домашние работы.
     Пан Чаплинский подошел к управляющему и  заявил,  что  ему  дозволено
выбрать себе пленного. Обойдя ряды  связанных  татар,  он  остановился  на
коренастом малом с диким зверским выражением лица и  плутоватыми  глазами.
Пан подстароста знал немного по-татарски, и ему не требовался переводчик.
     - Есть у тебя аул? - спросил он.
     - Нет, господин, - отвечал татарин, - я кочевник.
     - А на волю хочешь?
     Татарин ничего не ответил, весело осклабился и приложил руку к груди.
Чаплинский остался доволен этим коротким разговором и велел  прислать  ему
выбранного пленника.
     По приезде домой первым делом пан подстароста послал за  своим  зятем
Комаровским. Зять был его правой  рукой  во  всех  темных  делах.  Ловкий,
изворотливый, смышленый, расторопный, он обладал одной только слабостью  -
был невоздержен на язык, любил  сболтнуть.  Поэтому  очень  серьезных  дел
Чаплинский ему не доверял.  В  коротких  словах  передал  ему  подстароста
разговор свой с Конецпольским и прибавил:
     - Теперь, пане, за дело; самому мне некогда, да и неловко, а на  тебя
я надеюсь,  как  на  каменную  стену.  Живо  набери  народу  побольше,  да
поотчаяннее, наших не хватит; у него там видимо невидимо крестьян насажено
на земле; тут двумя тремя сотнями не отделаешься, а надо, чтобы был  отряд
по крайней мере в тысячу.
     - Постараюсь, пан Данило, только деньжонок отсыпь на угощенье.
     - Этого добра не жалко! - весело вскричал Чаплинский. - Такое имение,
как Суботово, денег стоит.
     Он вынул из-за пазухи заранее приготовленный  кошелек  с  деньгами  и
сунул его зятю.
     - Торопись, торопись, пане, разговаривать теперь некогда! -  возразил
он Комаровскому, когда тот хотел еще что-то спросить.
     Через несколько минут  по  уходе  зятя  Чаплинский  что-то  вспомнил,
послал вдогонку за ним слугу, но его уже след простыл.
     "Экий я дурак!" - ворчал про себя Чаплинский, - "забыл самое главное:
надо было несколько раз наказать  этому  болтуну,  чтобы  держал  язык  за
зубами и не говорил, зачем нам люди нужны, а я ему  ни  разу  об  этом  не
напомнил. Ох, как бы не упустить нам старого Хмеля, хитер он, как лисица".
     Это оказалось, действительно, большой ошибкой со стороны Чаплинского.
Комаровский так был доволен, что наконец-то  они  получили  разрешение  от
пана старосты доконать своего врага, наезд на Суботово  представлялся  ему
таким законным делом, особенно под прикрытием пана старосты, что ему  и  в
голову не приходило  соблюдать  осторожность.  Вербуя  людей  в  шинках  и
корчмах, подговаривая мелких шляхтичей, он прямо говорил  им,  что  они  с
зятем идут на Богдана, что недолго казаку важничать, будет он болтаться на
виселице.
     - А не  на  виселице,  так  отрубят  ему  голову,  -  с  уверенностью
подтверждал он.
     В толпе, с которою говорил Комаровский, стоял и  Брыкалок  в  длинной
монашеской рясе и в нахлобученном на глаза клобуке. В тот же день  вечером
он явился в Суботово.  Один  из  слуг  Богдана  уже  прослышал  от  своего
знакомого, что зять, пана подстаросты собирает зачем-то  отряд,  но  зачем
именно - он не мог объяснить своему хозяину.
     - Видно опять татары появились! - в раздумье сказал Богдан.
     - Какие новости, Брыкалок? - спросил он вошедшего к нему запорожца.
     - Зять пана подстаросты собирал сегодня людей на площади,  -  ответил
тот, почтительно кланяясь.
     -  Это-то  я  слышал,  да  зачем  ему  люди?  Татары,  что  ли  опять
проявились?
     - Какие татары! - махнул рукою Брыкалок. - Пан  подстароста  на  тебя
идет, захватить хочет Суботово.
     - На меня? - удивился Богдан. - По какому же праву?
     - Да видно так, без  прав.  Он  хвалился,  что  ты  скоро  будешь  на
виселице.
     - Ну, это мы еще увидим! - сказал Богдан.  -  Однако,  все-таки  дело
плохо. Народу свободного у меня мало. Да и обнесут они меня, если я за них
силою возьмусь.
     Он о чем-то подумал и кликнул Марину. Брыкалок оставил комнату.
     - Слушай, Марина, что я тебе скажу, - начал он.  -  Чаплинский  хочет
отнять у нас Суботово, людей, говорят, набирает. Мне непременно надо ехать
в Чигирин, может быть, успею все  предупредить,  открыть  его  козни  пану
старосте,  не  может  же  быть,  чтобы  все  это  делалось  с   разрешения
Конецпольского. А ты смотри, держи ухо востро. Довгуна я оставлю здесь  на
случай. Но вряд ли Чаплинский решится напасть так скоро. Людей собрать  не
так-то легко.
     - Мой бабий разум глупый, Зиновий Михайлович, а все бы лучше ты  меня
послушал и остался дома. Знаю я хорошо старого волка: уж если  он  задумал
кого погубить, долго ждать не станет. А что  мы  будем  без  тебя  делать?
Хлопы разбегутся, казаков мало, он же, поди-ка, много народу приведет.
     Богдан слушал ее задумчиво и, видимо, колебался.
     - Я постараюсь завтра вернуться, Марина, а  съездить  мне  непременно
надо, непременно надо передать обо всем пану старосте  и  просить  защиты;
быть может, он мне и людей даст; должен же он помнить мои прежние заслуги,
я ему ничего худого не сделал.
     Марина с сердцем проговорила:
     - Удивительный ты человек, Зиновий Михайлович; кажется, и довольно на
свете пожил, а  все  рассуждаешь,  как  ребенок.  Что  за  охота