видели укрепленный казацкий лагерь, устроенный из возов.
     - Стойте! - скомандовал Потоцкий, когда отряд приблизился  настолько,
что можно было хорошо различить, что делается в лагере.
     - Надо приготовиться к битве!  -  говорили  более  опытные  воины.  -
Казаки не утерпят, тотчас покинут укрепления и будут вызывать нас на бой.
     Весь отряд, выровняв ряды, сомкнулся  в  густую  колонну  и  замер  в
ожидании нападения.
     Прошло полчаса, еще  полчаса,  а  казаки  и  не  думали  выходить  из
укрепления. Они стояли  тихо,  торжественно  в  своем  четырехугольнике  к
великому удивлению ляхов.
     - Хмельницкого, должно быть, нет в лагере,  -  пояснил  Чарнецкий,  -
следует послать разведчиков осмотреть, нет ли где засады или не идет ли на
нас еще большее войско... - Отчего  запоздали  регистровые  с  пехотой?  -
беспокоился Потоцкий, - они бы давно должны были приехать.
     - Да, заметил со вздохом  Шемберк,  -  сделали  большую  ошибку,  что
разделили войско на два отряда.
     На берегу Днепра в это время происходило нечто иное. В день  прибытия
польского войска, за несколько часов до заката солнца, сторожевые  казаки,
расставленные Хмельницким по берегу Днепра  для  наблюдения  за  прибытием
регистровых казаков, заметили один  байдак,  опередивший  всех  прочих  на
несколько часов.
     На нем находился Кречовский со своим отрядом. Он подъехал к берегу  и
окликнул казака, которого заметил в кустах.
     - Послушай, друже! - сказал он ему. - Пан Хмельницкий недалеко?
     - Колли мы тут стоим, пане, - отвечал бойко казак, - значит недалеко.
     - А силы у вас много?
     - Ой, пане, много! - отвечал казак и рассчитывал уже, что его возьмут
его в плен.
     Каково же было его удивление, когда Кречовский быстро сказал ему:
     - Скачи же скорее к пану Хмельницкому и скажи ему, что пан Кречовский
желает его видеть. Да не забудь  прибавить,  что  пан  Кречовский  приехал
вперед со своим отрядом.
     Казак поскакал и передал известие Хмельницкому.
     - Гей, Ивашко! Седлай коня, да скажи Ганже, чтобы он тоже обирался.
     - Смотри, батько, не обман ли? - предостерег Ивашко. - Не взять ли  с
собой казаков побольше?
     - Не нужно, мы ненадолго, живо назад вернемся.
     Они поскакали к Днепру, где Кречовский  уже  выстроил  свой  отряд  и
приветствовал Хмельницкого:
     - Вот, пане гетмане, - с улыбкой сказал он, посматривая на  бунчук  и
булаву  в  руках  Богдана,  -  пришлось  нам  свидеться   и   при   лучших
обстоятельствах, чем в последний раз. Теперь  надо  действовать  умненько,
чтобы заручиться всеми регистровыми...
     - А сколько их? - спросил Хмельницкий.
     - Шесть тысяч вместе с пехотой.  Есть  ли  у  пана  гетмана  надежный
человек, чтобы оставить его здесь, вместо себя?
     - Я оставлю Ганжу. А на ваших казаков можно положиться?
     - Мои казаки уже давно подготовлены, -  отвечал  Кречовский.  Да  вот
можешь сам с ними переговорить.
     - Братья казаки, - обратился Хмельницкий к отряду. - Будете ли вы нам
служить верой и правдой?
     - Будем, батько, все пойдем на ляхов!  Нам  присяга  не  присяга,  ее
взяли с нас силой. Мы и Барабаша с другими казаками клоним,  а  не  пойдет
добром, так заставим силой, даром, что он теплейший друг ляхов.
     - Спасибо, братья казаки! Дай Бог нам удачу...
     Отдав несколько приказаний Ганже,  Хмельницкий  с  Ивашком  поскакали
назад и незамеченными проскользнули в лагерь со  стороны,  противоположной
польскому отряду.
     Уже совсем стемнело, когда приплыли и барабашевцы к  так  называемому
"Каменному затону", где их уже ждал Кречовский. Одни причалили к береге  и
вышли, другие остались в лодках, намереваясь выйти на берег на другой день
утром. Начальство все оставалось  в  лодках.  На  берегу  толклись  только
казаки да пехотинцы, одетые в немецкое платье. Между ними появился Ганжа.
     - На черную раду! На черную раду! - скликал он.
     Казаки столпились около него.
     - Панове казаки! - кричал Ганжа, - я послан от  Богдана  Хмельницкого
напомнить вам, что все мы  братья,  что  всех  нас  породила  общая  мать,
Украина. Как же мы поднимем друг на друга руку? Как  вы  решитесь  пролить
кровь ваших братьев? Да и за что лучше стоять: за костел  или  за  церковь
православную?
     - Правду он говорит, - толковали в толпе. - Ляхи  наши  недруги;  они
заплатят нам неволей, стоит ли помогать им против братьев наших казаков?..
     В несколько минут весть о том, что говорил Ганжа, разнеслась по  всем
лодкам. Все шесть тысяч казаков, как один человек, стали за казацкое дело,
побросали знамена, значки, порвали и растоптали их.  Шляхтичи,  начальники
отрядов, попрятались в лодках; они чувствовали, что погибель их неминуема.
     - Бить изменников! - кричали казаки. - Смерть отступникам!
     Барабаш спал в одной из лодок. Услышав шум, он вскочил и схватился за
оружие. Кругом он увидел казаков с угрюмыми лицами, с обнаженными саблями.
     - Он враг церкви святой! - кричали одни.
     - Он предатель! - вопили другие.
     - Он таил королевскую грамоту! - напоминали третьи.
     - Казнил казаков в угодность панам!
     Однако никто не решался первым поднять руку на старика. Барабаш стоял
бледный, растерянный, предчувствуя, что настал его смертный  час.  Наконец
Филон Джеджалык закричал:
     - Что тут долго думать; кто тянет к панам, тот не наш!
     С этими словами он с силой вонзил копье в грудь старика, поднял  труп
его через борт лодки и бросил в Днепр.
     Это было только началом. Та же участь постигла и других шляхтичей, их
изрубили  и  побросали  в  реку.  Потом   расправились   и   с   казаками,
подозреваемыми в преданности панам. Наконец собрали раду и выбрали есаулом
казака Кривулю. Новый есаул тотчас послал гонца к Хмельницкому.
     Несмотря на то, что было еще очень раннее утро, Хмельницкий уже ходил
по лагерю и отдавал приказания. В это время предстал перед ним гонец.
     - Регистровые казаки бьют тебе челом, батько! - сказал гонец.  -  Все
мы готовы встать под твои знамена, только распорядись выслать к нам коней.
     - Кони будут! - отвечал Хмельницкий.
     Он тотчас же послал гонца  к  Тугай-бею,  скрытно  стоявшему  в  тылу
поляков.
     - Скажешь татарину, - наказывал он гонцу, -  что  все  регистровые  и
пехота перешли на мою сторону. Проси его послать им коней, у татар,  ведь,
всегда тройной запас.
     В польском лагере с самого утра все уже были на ногах, да  впрочем  в
эту ночь никто и не ложился спать, опасаясь внезапного нападения  казаков.
Потоцкий осматривал войска, Шемберк и Чарнецкий сопровождали его.
     -  Я  снова  настаиваю,  что  надо  послать  разведчиков,  -   сказал
Чарнецкий.
     - Теперь это довольно трудно сделать,  -  возразил  Потоцкий,  -  при
дневном  свете  их  тотчас  же  изловят,  и  мы  доставим   только   языка
неприятелю... Однако, что это? - сказал он,  прислушиваясь.  -  Как  будто
конский топот?
     Шемберк, всматриваясь в даль, заметил:
     - Да, вот и пыль! Это, наверное, барабашевцы!  Слава  Иисусу!  Теперь
нам победа легко достанется!
     Войска тоже заметили приближающихся драгун и казаков и приветствовали
их громкими восклицаниями. По всему лагерю пронеслась  весть  о  прибывшем
подкреплении.
     - Слава Иисусу! - слышалось со всех сторон. - Теперь разобьем врагов,
возьмем в плен самого Хмельницкого и приведен к пану гетману.
     Только осторожный Чарнецкий недоверчиво всматривался в приближавшийся
отряд и с сомнением в голосе спросил:
     - Однако, откуда же они достали коней? Да и кони татарские!
     Это простое соображение никому раньше не пришло в голову.  Теперь  же
все с беспокойством смотрели за отрядом.
     Барабашевцы,  поравнявшись  с  лагерем,  быстро  проскакали  мимо   и
направились прямо к казацкому табору.
     Поляки не верили своим глазам.
     - Это  невиданная,  неслыханная  измена!  Они  насмеялись  над  нами.
Проклятые казаки, им нельзя верить ни на волос!
     В лагере произошло общее замешательство: все кричали, все проклинали;
только одни драгуны или,  вернее,  казаки,  одетые  в  драгунский  мундир,
стояли мрачные, угрюмые, смотрели туда, куда ускакали барабашевцы.  В  эту
минуту они чувствовали себя тоже русскими, и затаенная ненависть  к  панам
так и просилась наружу.
     - Что же, братья, - шептали смельчаки, - долго мы будем против  своих
же воевать? Если они не побоялись, проскакали мимо лагеря  к  Богдану,  то
чего же мы трусим? Эти паны думают, что если  они  одели  нас  в  немецкое
платье, то мы уж и веру свою православную  забыли.  Не  бывать  этому,  не
погубим наших душ!
     Хмельницкий на виду  всего  польского  лагеря  гарцевал  перед  своим
табором на белом коне с белым знаменем. На  знамени  красовалась  надпись:
"Покой христианству". Приблизившись к Богдану,  барабашевцы  остановились;
Кривуля с несколькими выборными  соскочил  с  коней  и,  отвешивая  низкий
поклон, проговорил:
     - Клянемся тебе, Богдане! Мы пришли служить верой  и  правдой  церкви
святой и матери нашей Украине.
     - Рыцари молодцы! - отвечал Хмельницкий, - не ради славы  или  добычи
мы взялись за сабли. Нет, мы обороняем жизнь свою, защищаем  жен  и  детей
наших. Даже зверям и птицам Бог дал для защиты зубы и когти, как же нам не
вступиться за веру, за честь, за вольность. Поляки все у нас  отняли,  они
взяли нас в неволю на  собственной  земле  нашей;  они  замучили  гетманов
наших; кровь этих мучеников вопиет к вам, души их просят отмстить за них и
за всю Украину.
     - Не дадим веры нашей на  поругание,  -  воскликнули  барабашевцы,  -
кровью нашей смоем все обиды...
     С криками: "Да здравствует Украина!" поскакали они в казацкий лагерь,
где их дружно приветствовали запорожцы ответными криками.
     Поляки все это видели и совсем упали духом.
     - Приглашаю панов на совет, - проговорил Потоцкий  собравшимся  около
него начальникам.
     С понурыми головами, с вытянутыми печальными лицами собрались паны  в
палатку Потоцкого. Потоцкий стоял поодаль с Чарнецким и  о  чем-то  горячо
разговаривал. В кучке панов шли тоже оживленные споры.
     - Не стоит нам стоять в бездействии, надо ударить на них, смять и  не
давать оправиться, - говорили одни.
     - Вы не знаете казаков, - возражали другие, -  невозможно  штурмовать
казацкий лагерь без пехоты. А где она у нас?
     - Я уверен, что эти низкие  хлопы  боятся  нас,  -  заметил  какой-то
длинный шляхтич. - Вот уже второй  день,  как  они  не  выходят  из  своей
засады. Вытравить бы их оттуда, как диких зверей, да и перебить всех.
     -  Казаки  хитры,  -  возражали  ему,  -  какая  им  нужда   покидать
укрепление. Посмотрите, как прочно установили они свои возы;  они  выждут,
когда мы на них бросимся, потом и устроят нам какую-нибудь облаву...
     Спор был прерван: началось заседание.
     Говорили  много,  говорили  все,  каждый  предлагал  свое;   но   все
предложения оказались  неприменимыми  к  делу.  Чарнецкий  молча  выслушал
мнения панов и, когда все остальные затихли, сам начал речь:
     - Правда, панове, - говорил он, - что с изменой  барабашевцев  всякая
надежда на победу пропала. Силы наши так малы, что нам не  выбить  казаков
из лагеря; но если мы  хорошо  укрепимся,  то  можем  долго  продержаться.
Казаки  выбрали  не  вполне  удобную  позицию,  нам  легко  сдерживать  их
перестрелкой, а тем временем известить гетмана об измене казаков и просить
его прислать побольше пехоты; ее нам, действительно, недостает.
     Все согласились с мнением Чарнецкого и тотчас же составили  письмо  к
гетману.
     - Я предлагаю послать Яцка Райского, - сказал Шемберк. - Он  ловок  и
расторопен, проскользнет, как угорь.
     Яцка послали. Стали готовиться к переходу за Желтые  воды.  Переправа
заняла довольно много времени.  Особенное  затруднение  представлял  обоз,
состоявший из бесчисленных возов со всякой кладью. Паны тащили с  собой  в
поход посуду, платье, провизию, точно они отправлялись не в  поход,  а  на
пиршество. При  переправе  многочиленная  прислуга  бранилась,  суетилась,
толкалась около возов, каждый спешил перевезти свое,  никто  не  слушался.
Наконец понемногу все переправили, возы  установили  четырехугольником,  а
кругом за версту насыпали вал и поставили на него пушки.
     Хмельницкий дал  полякам  вполне  устроиться.  Казаки  несколько  раз
порывались ударить на врага, но он их удерживал. Табор подвинули  к  самым
Желтым водам, и начали перестрелку. Поляки усердно  обстреливали  казацкий
лагерь из пушек, но Богдан запретил  отвечать  им  сильным  огнем:  в  его
расчеты входило дать полякам набраться храбрости.
     - Что же, батько, долго мы будем стоять, опустя руки?  -  недовольным
тоном спрашивал его Ивашко.
     - А тебе бы, небось, поскорее в бой хотелось?  -  шутливо  проговорил
Богдан. - Поспеешь еще... Если  же  тебе  хочется  дела,  то  вот  тебе  и
поручение. Видишь болото? За этим болотом стоит Тугай-бей.
     - Как? - удивился Ивашко. - Болото это за потоком, а Тугай-бей  стоял
у нас в тылу.
     - Прозевал, хлопец! - засмеялся Богдан. - Пока поляки переправлялись,
и татарин не дремал, переправился тоже. Теперь  он  у  них  по  соседству,
только медлит, проклятый, хитер. Скачи к нему  и  скажи  от  моего  имени,
чтобы он нападал на ляхов с тылу врасплох, тогда и мы  приударим  на  них.
Будет отнекиваться, скажи, что без  его  помощи  казаки  битвы  начать  не
могут. Да скачи в объезд, переправа там за болотом удобная.
     - Хорошо, батько! - проговорил Ивашко.
     Он быстро вскочил на коня и помчался в степь. Долго Богдан ждал  его,
прошел и полдень, а Ивашка нет, как нет.
     - Ой, не случилось ли с хлопцем беды? - говорил Богдан окружавшим его
казацким атаманам.
     - Что нам его  ждать  с  ответом?  Быть  может  и  в  самом  деле  не
воротится, - говорили те, - а мы тут сиди. Пусти нас на  ляхов,  приударим
на них со всех сторон, окружим, сомнем, а татары пусть их добивают.
     - Нет, храбрые рыцари, подождем; первый  удар  должен  быть  силен  и
верен.
     - Ну, пусти нас хоть погарцевать! - просили казаки.
     - Что вы, как дети, игрушек у меня просите! - крикнул на них вышедший
из терпения Богдан. - Мне каждая ваша голова теперь вдвое дороже...
     Казаки примолкли, но втайне ворчали на батька за его  медлительность.
Перестрелка шла вяло.  Казаки  подсмеивались,  что  батько  пороху  жалел.
Богдан  не  обращал  внимания  на  их  шутки,  резко  и  сердито   отдавал
приказания, и никто не смел ему перечить. Он втайне волновался, не получая
известий от Тугай-бея. "Обманет, собака", думал он, "изменит,  перейдет  к
ляхам... Что тогда?"
     Закатилось, наконец, и солнце, настала ночь, а Ивашка  все  не  было.
Богдан нетерпеливо ходил взад и вперед перед своей  палаткой  и  не  думал
ложиться спать. Вдруг чуткое ухо его услышало приближающийся топот коня, а
привычный глаз в темноте разглядел всадника. Через несколько  минут  перед
ним остановился Бурко и Ивашка соскочил на землю.
     - Радостные вести, батько! - крикнул он. Уломал я татарина. Больно не
хотел он начинать битву. Целых полдня у нас шли переговоры... А как  после
полудня у вас началась перестрелка, я ему  и  говорю:  "Смотри  Тугай-бей,
богатырь ты храбрый, а на  этот  раз  упустишь  добычу,  надоест  казакам,
грянут  они  на  ляхов,  разобьют,  похватают  все,  тебе  ничего   и   не
достанется". Он  сейчас  послал  разведчиков  языка  добыть  из  польского
лагеря. К вечеру татары притащили жолнера, Тугай-бей сам  его  допрашивал.
Как узнал, что поляков немного, что у них в лагере беспорядки,  сейчас  же
послал отряд им в тыл. Татары засели за пригорком в ложбине, поляки  и  не
чуют этого...
     - Это хорошо! - сказал Богдан. - Завтра с утра можно и начинать.
     - А вот, батько, и еще известие, - продолжал Довгун, - пойманный  лях
сказал Тугай-бею, что поляки отправили  к  гетману  какого-то  шляхтича  с
письмом, просят о помощи. Тугай-бей тотчас же отрядил за ним в погоню.
     - Это дело! - сказал Богдан. - Пошлем и мы своих,  в  степи  укрыться
трудно, всякий сурок виден. А теперь надо отдохнуть перед боем.
     Они распрощались и пошли  спать;  но  Хмельницкому  плохо  спалось...
Задолго до солнечного восхода он уже был на ногах... Скоро радостный  клич
разнесся по всему табору: "На ляхов, на  ляхов!"  повторяли  все.  Трубачи
трубили в трубы, литаврщики били в бубны, повсюду неслась  лихая  казацкая
песня, все ликовали.  Хмельницкий  сел  на  своего  белого  коня  и  велел
построиться. Менее чем через полчаса все войско  стройными  рядами  стояло
внутри четырехугольника... Хмельницкий подал знак, боевая музыка замолкла,
настала мертвая тишина.
     -  Рыцари  молодцы,  славные  казаки  запорожцы!  Настал  час  грудью
постоять за веру православную. Вспомните славу дедов ваших, что разнеслась
по всему свету; встаньте смело  против  ляшской  силы,  добудьте  славы  и
рыцарства вечного... Кто за Бога, за того Бог!
     Сказав это он быстро повернул своего коня и властным  движением  руки
указал на польский лагерь.
     Как бурное море загудела и заколыхалась безмолвная до тех  пор  масса
воинов.
     - Постоим за себя! На ляхов! Не побоимся пугал в  леопардовых  кожах,
не застращают они нас перьями на шляпах!
     - Вперед, братья! - вскричали атаманы.
     Как поток лавы все казацкое войско двинулось  из  лагеря,  перебежало
ровное пространство до потока, быстро кинулось в воду, переплыло  речку  и
стремительно бросилось на польский обоз.
     Поляки мужественно встретили нападавших. Артиллерия дала дружный залп
по осаждающим. Прекрасная польская конница правильными рядами двинулась на
казаков; рядом с конницей выехали  и  драгуны,  но  они  шли  неохотно,  -
начальники их о чем-то шептались.
     Потоцкий  успел  объехать  все  ряды,  ободряя   воинов   и   отдавая
приказания.
     Между тем в тылу польского войска из-за пригорков понемногу  один  за
другим вырастали татарские всадники... Они крались, как кошки;  лошади  их
неслышно ступали неподкованными копытами по мягкой почве. Вот  уже  казаки
вступили в бой с польской конницей, вот уже конница смяла  передние  ряды,
как вдруг сзади за лагерем послышались крики "Алла!", и целые сотни  татар
окружили войско.
     Драгуны в эту минуту тоже остановились.
     - Братья! - крикнули драгунские начальники своим казакам. - Неужто мы
двинемся на своих? У кого подымется рука?
     Казаки, тем временем, оправившись от первого натиска, стали наступать
со всех сторон на коронных жолнеров. Драгуны  стали  незаметно  подаваться
назад, потом сразу ловким движением повернули  вправо,  покинули  польские
ряды и вихрем понеслись к казакам Богдана.
     Безотчетный   страх   охватил   польское   войско.   Все   пришло   в
замешательство, хоругви смялись, ряды  совершенно  расстроились;  напрасно
начальники старались собрать свои отряды, всякий летел, сломя голову, куда
ему  вздумалось,  а  пушки,  вместо  того,  чтобы  удерживать  неприятеля,
последовали за бегущими. Все, по-видимому, совершенно  растерялись,  кроме
молодого  главнокомандующего.  Потоцкий  удерживал  бегущих,  старался  их
успокоить.
     - Неужели вы хотите походить на овец? - кричал он. - Если нам суждено
умереть, умрем в битве, бегство не спасет нас,  а  только  покроет  стыдом
ваши головы.
     Громкий уверенный голос молодого вождя, его  спокойное  самообладание
отрезвили бегущих. Орудия  снова  установили  на  валах,  обратили  против
неприятеля и стали отстреливаться. Перестрелка длилась до  вечера.  Казаки
несколько раз пробовали атаковать обоз, но получали сильный отпор; наконец
темнота прекратила битву.
     Вернувшись в табор, Богдан нашел там разведчиков, поймавших  в  степи
польского шляхтича в одежде нищего. Это и был пан  Райский.  Обыскав  его,
нашли у него письмо к коронному  гетману.  Это  письмо  было  прочитано  в
собрании старшин.
     - Ну, братья, завтра надо опять