го
не сказал.
     Судья старался помирить их.
     - Заплати ему за потраву! - уговаривал он Никиту.
     - Смилуйтесь, пан судья, за что же я буду платить, когда я  не  знал,
что луг чужой.
     - Прости ему эту потраву! - обратился судья к Довгуну.
     - Ну, уж нет, пан судья, я ему много прощал, а на этот раз надо его и
поучить.
     Судья развел руками.
     - Если уж вы оба такие упрямые, то я для вас ничего сделать не  могу.
Идите в Сечь, там вас рассудят.
     Оба казака сели на лошадей и поскакали в Сечь.
     - В чей же курень мы сперва  пойдем?  -  спросил  Никита,  когда  они
запаслись хлебом-солью и въехали в ворота крепости.
     - Пойдем, брат, в мой курень! - отвечал Довгун.
     - Ну, хорошо, пойдем, пожалуй, и в твой, - согласился Никита.
     - Здорово, батько! - сказали казаки атаману, входя в курень.
     - Здоровы будьте, панове молодцы! - отвечал атаман. - Садитесь, гости
будете.
     - Нет, батько, некогда нам сидеть, у нас к тебе дело.
     - Ну так говорите, в чем ваше дело.
     Ивашко рассказал обо всем, что случилось, не забыв упомянуть и о суде
в паланке.
     Атаман внимательно его выслушал и обратился к Никите.
     - Какого ты куреня, братец?
     - Переяславского, - ответил тот.
     - Гей, хлопцы! - крикнул атаман своих слуг. -  Подите,  попросите  ко
мне атамана Переяславского куреня.
     Минут через десять  пришел  атаман.  Выслушав  обе  стороны,  атаманы
начали советоваться друг с другом и затем обратились к тяжущимся.
     - Вы уже судились, братцы, в паланке?
     - Судились! - отвечали они с поклоном.
     - Отчего же вы не помирились? Ты, Никита, учинил потраву, ты и должен
заплатить. Ты, Ивашко, должен ему простить и  не  иметь  на  него  никакой
обиды.
     - Не заплачу я ему ничего! -  упорствовал  Никита.  -  Он  меня  тоже
обидел, и вором, и разбойников назвал, а я чем же виноват, я не знал,  что
луг чужой.
     Наконец, атаманам надоели уговоры. Они вместе с казаками  отправились
к войсковому судье. Казаки  опять  запаслись  хлебом-солью.  Сперва  вошли
атаманы, поклонились, поздоровались с судьей. Затем вошли и казаки.
     - Кланяемся вам, пане добродзею, хлебом и солью.
     - Спасибо, панове молодцы, за хлеб и за  соль!  -  отвечал  судья  и,
обращаясь к атаманам продолжал:
     - А какое у этих казаков дело?
     Ивашкин атаман подробно изложил дело. Судья  внимательно  выслушал  и
обратился к Никите.
     - Ты, братец, я вижу упрям. Судили вас и паланка, и атаманы, да  и  я
присуждаю  тоже;  ты  со  всех  сторон  виноват  и  должен   удовлетворить
обиженного... Согласен, что ли?
     - Нет, пане добродзею!
     Судья даже вскочил с места.
     - Ну, уж и казаки же у вас, панове атаманы, - ведите их  к  кошевому,
там им будет конечный суд и расправа. А вы, братцы, забирайте с собой  ваш
хлеб-соль, мне его не нужно.
     - Да ни, добродзею! Мы себе опять купим на базаре.
     - Забирайте, забирайте! - строго крикнул на  них  судья  и  сунул  им
калачи в руки. - Не держите атаманов, да и меня не задерживайте: у меня не
одно ваше дело.
     Делать  нечего,  отправились  к  кошевому.   Опять   пошли   поклоны,
хлеб-соль, допросы и расспросы, опять все дело было подробно рассказано.
     Кошевой помолчал немного, подумал и потом обратился к Никите.
     - Ну, так как же, братец, думаешь рассчитаться с этим казаком? Решала
вас и паланка, и атаманы, и судья войсковой,  дошло  дело  и  до  меня.  Я
признаю, что дело ваше  решено  справедливо,  ты  во  всем  один  виноват:
забрался с волами на чужой луг, волы траву поели, казак тебя гнал,  ты  не
пошел, значит, надо тебе за потраву платить. Что  же  ты  мне  скажешь?  -
Согласен ли ты удовлетворить обиженного?
     - Ни, вельможный пане, не согласен, воля ваша!
     - Гм! - промычал  кошевой,  с  любопытством  рассматривая  казака.  -
Так-таки и не согласен? Ну, хорошо.
     Он встал и вышел из куреня.
     Атаманы и казаки думали, что суд кончился, и, кланяясь, проговорили:
     - Прощай, вельможный пане!
     - Прощайте, панове молодцы, прощайте, да нас не забывайте.
     И крикнул при этом на весь двор:
     - Гей, сторожа, киев!
     Вмиг сбежались слуги и принесли целые связки палок.
     - Ну-ка, ложись, братец! - обратился кошевой  к  Никите,  -  мы  тебя
поучим, как упрямится и правду не уважать.
     - Смилуйся, вельможный пане! - закричал Никита не своим голосом.
     - Нет, братец, теперь уж нет помилования.
     Никиту схватили и отсчитали ему  палок  пятьдесят,  пока  кошевой  не
крикнул: "Довольно!"
     Сторожа подняли палки на плечи, а казаки  придержали  Никиту,  ожидая
последнего решения.
     - Согласен ты  теперь,  братец,  заплатить  казаку  столько,  сколько
следует?
     - Все заплачу, вельможный пане, что прикажешь.
     - Ну, так сейчас же  и  расплачивайся  на  моих  глазах,  -  приказал
кошевой, - а  кии  пойдут  тебе  в  пользу,  чтобы  ты  в  другой  раз  не
мудрствовал, не упрямился. А может быть тебе и еще прибавить?
     - Нет уж, вельможный пане, будет с меня и этого,  на  век  хватит,  -
пробормотал Никита.
     - Ну, будет, так будет! Отпускайте, хлопцы, казака на волю,  а  палки
прячьте подальше. Где же твои деньги, расплачивайся!
     Но у Никиты денег при себе не оказалось. Тогда  кошевой  обратился  к
атаману Никитиного куреня.
     - Пан атаман, - принеси сейчас деньги из твоего куреня и удовольствуй
обиженного, а со своим хлопцем ведайся потом, как знаешь.
     - Ну, уж погоди же ты, Ивашко, - прошипел Никита,  выходя  следом  за
своим противником. - Будешь ты меня помнить, отзовутся и тебе кии,  что  я
получил сегодня.
     Ивашко оглянулся на него, но ничего не ответил.
     Прошло  еще  несколько  дней.  Ивашко  ездил  на  остров   со   всеми
предосторожностями, предупреждал Катрю и Олешку, чтобы они по  возможности
не выходили из своей пещеры.
     Раз как-то Олешка  встретила  Ивашка  перепуганная  и  объявила,  что
сегодня на острове был какой-то казак. Он видел ее и Катрю.
     - Какой же это был казак? Высокий, с рыжим чубом и рыжими усами?
     - Он самый! - подтвердила Олешка.
     - Ну, беда! - Пропала моя головушка! Это  мой  первый  враг,  Никита.
Теперь он уже, наверное, донес на меня. Прощай, Катря, голубка моя, по тех
пор ты своего казака и видела.
     - Бежим, Ивашко! - предложила Катря.
     - Сразу не убежишь, а уж Никита  ждать  не  будет.  Одна  надежда  на
милость казачью, быть может, и простят.
     Со слезами проводила Катря своего жениха.
     - Мамка, что же я буду делать? Нельзя же так сидеть, надо  как-нибудь
помочь горю.
     - А вот подумаем, поразмыслим, может, что  и  придумаем,  -  отвечала
Олешка.
     Ивашко не ошибся.  Только  что  он  вернулся  домой,  его  тотчас  же
арестовали и отправили в его курень. Куренной атаман снял с него допрос.
     - Ты двух женщин укрываешь? - строго спросил он.
     Ивашко опустил голову и тихо проговорил:
     - Да, батько!
     - Разве ты о двух головах, казак? - укоризненно проговорил атаман.  -
Ты знаешь, что за это полагается...
     - Это моя невеста, - оправдывался Ивашко, - я ее  спас  от  татарской
неволи, как же мне ее было бросить?
     - К родным бы ее отвез.
     - У нее никого родных нет, она круглая сирота.
     - Ну, братец, это Сечь разбирать не будет, дело твое плохо...  Завтра
надо собрать раду, а сегодня посиди под арестом.
     Поздно вечером прибежала Олешка  и  умоляла  его  найти  какое-нибудь
средство спасти Ивашка.
     - Я и сам об этом думаю, жалко хлопца, - отвечал Хмельницкий. - А  по
законам Сечи ему несдобровать... Впрочем, средство и есть, только  удастся
ли оно, - прибавил он в раздумье. - Научить-то я вас научу, а там уж  сами
устраивайте, как знаете, дело мое сторона, мне и мешаться в такое дело  не
след... Он долго  толковал  с  Олешкой,  и  она  ушла  от  него  несколько
успокоенная.
     На другое утро собралась рада. Никита в качестве обвинителя стоял тут
же и с торжествующим злобным видом  посматривал  на  Ивашка,  приведенного
связанным.  Виновный  был  поставлен  перед  собранием.  Куренной   атаман
обстоятельно изложил дело.  Всем,  особенно  молодым,  было  жаль  Ивашка.
Никиту никто не любил за его заносчивый нрав, а в этом деле он  еще  более
оказался несимпатичным, так как подсматривал за Ивашком с целью мести.
     Когда кошевой спросил мнение  собрания,  то  несколько  нерешительных
голосов поднялись в защиту Ивашка, стараясь его оправдать.
     - Он, ведь, не в Сечи скрывал девушку, говорили они.
     - Не в Сечи-то не в Сечи, да допустить этого нельзя, тогда и  казакам
некуда будет деться, когда навезут жен и невест, тогда и Сечи конец.
     -  Он,  ведь,  не  хотел  ее  здесь  навсегда  оставить,  -  говорили
защитники.
     - А кто его ведает,  что  он  думал,  -  возражали  старики.  -  Если
допустить, чтобы законы Сечи не соблюдались,  тогда  никакого  порядка  не
будет...
     Кошевой не видел конца пререканиям и дал знак,  что  хочет  говорить.
Все сразу замолчали.
     - Панове, запорожцы! Жаль мне казака Довгуна. Казак он добрый,  ни  в
чем дурном до сих пор не был замечен. Знаю я, что и Кустарь не прав, донес
он на Довгуна по злобе, да только  дело  такое,  что  простить  его  никак
нельзя. Не можно преступать  старые  законы;  по  ним  жили  наши  деды  и
прадеды, и особенно не  можно  теперь,  когда  в  Сечь  нахлынуло  столько
народа. - Верно он говорит, - подхватили старики, - умная у нас голова наш
кошевой; нельзя Сечи пропадать из-за одного казака.
     - Слышишь, Довгун, - обратился  кошевой  к  Ивашку.  -  Все  мы  тебя
жалеем, да ничего не поделаешь, против закона идти нельзя. Будь же храбрым
казаком, выбирай себе сам смерть, какую хочешь.
     Ивашко немного побледнел, но твердо выговорил, кланяясь на все четыре
стороны:
     - Прощайте,  православные,  не  поминайте  лихом!  А  ты,  батько,  -
проговорил он, - кланяясь в землю Богдану, стоявшему подле  кошевого  и  с
беспокойством поглядывавшему по сторонам,  -  прости  меня  тоже,  если  я
согрешил в чем-либо перед тобой! Дай Бог тебе удачи, а  коли  хочешь  меня
добром помянуть, так не оставь Катрю, прими ее вместо дочери.
     - Какую же казнь ты выбираешь? - спросил кошевой.
     - Какую положит кош, мне все равно.
     - Свезем его под шибаницы! - решили старшины.
     Шибаницы были виселицы, установленные на мостах по  большим  дорогам.
На них преступник висел до тех  пор,  пока  не  сгнивал  и  кости  его  не
рассыпались. Под шибаницы обыкновенно  подвозили  преступника  на  лошади,
накидывали ему на  шею  петлю  или  сельцо;  ударяли  лошадь  плетью,  она
выскакивала из-под седока, а осужденный оставался висеть в воздухе.
     Привели лошадь, посадили Ивашка, и все молча тронулись  в  путь.  Вот
уже миновали крепостные  ворота,  поехали  по  площади  предместья...  Как
вдруг, никто не  видел  откуда,  навстречу  шествию  явилась  девушка  под
покрывалом. Все в изумлении остановились.
     - Стойте!  -  проговорила  она  твердым  голосом.  -  Объявляю  всему
воинству запорожскому, что желаю выйти замуж за этого преступника.
     - Добровольно ли твое желание? - спросил кошевой. -  Не  принудил  ли
тебя кто-либо?
     - Нет, - отвечала девушка, - желание мое добровольно.
     - Как рассудите, панове запорожцы? - обратился кошевой  к  безмолвной
толпе. - По древнему обычаю следует Довгуна избавить  от  казни,  так  как
нашлась девица, желающая выйти за него замуж.
     - Простить, простить его! - грянули тысячи голосов.
     Катре велели поднять покрывало и по заведенному обычаю их  тотчас  же
проводили до границы, причем Довгун получил разрешение атамана и  кошевого
свезти  свою  невесту  в  Киев.  Олешка   уже   ждала   их   на   границе,
предупрежденная Богданом. Здесь же им были приготовлены кони и все  нужное
для дороги.
     - Вот, батько, - проговорил Ивашко, прощаясь с Богданом, - ты меня во
второй раз от петли спасаешь. Чем я тебе за это отслужу?
     - Почем знать! - отвечал Богдан, - может еще и сосчитаемся! А  теперь
пока вот тебе грамотка к моему старому  приятелю,  Адаму  Киселю,  воеводе
брацславскому. Он твою Катрю устроит наилучшим образом.
     Все сели на лошадей и двинулись в путь. Богдан взял обещание с Ивашка
вернуться до выступления войска из Сечи.



                            14. ЖЕЛТЫЕ ВОДЫ

                                   Гей там поле, а полю цвiти;
                                   Не по одним ляху заплакали дiти!
                                   Гей там рiчка, рiчка через рiчку глиця,
                                   Не по одним ляху зосталась вдовиця.

     Тревожное время переживала Украина весной 1648 года. Коронные  войска
еще в начале февраля  двинулись  к  Черкасам.  Там  они  разделились:  сам
коронный гетман остался в Черкасах, а товарищ его, польный гетман,  отошел
к Корсуну. С виду народ как будто и притих при появлении польского войска,
но втихомолку все волновалось, все кипело, всюду носились тревожные слухи.
Паны не верили в возможность восстания, они еще больше теснили хлопов. Где
ни соберется толпа народа, смотришь, и панские слуги тут же  с  плетьми  и
палками, разгоняют их, как овец. Устраивается ли на селе пирушка,  панские
шпионы уже доносят пану, что хлопы собрались на совещание, опять разгоняют
их и не принимают от них никаких разъяснений. У  кого  из  поселян  увидят
оружие, отберут, а захочет сопротивляться, расстреляют без суда.  Коронный
гетман, по своем прибытии, тотчас же издал универсал к народу,  чтобы  все
бежавшие в Сечь к Хмельницкому воротились домой, если не хотят поплатиться
семьей и имуществом. И странное  дело,  как  только  он  издал  универсал,
побеги увеличились, целые толпы бежали на Запорожье, особенно  из  панских
поместий с левого берега. Оставшиеся у  панов  хлопы  угрюмо  смотрели  на
своих притеснителей  и  втайне  принимали  у  себя  каких-то  богомольцев,
странников, юродивых, нищих. Эти бродяги предсказывали, что  скоро  придет
Богдан  с  запорожцами  и  тогда,  стоит  только  захотеть,  мигом   можно
избавиться от панов. Так прошли и февраль, и март. Коронные войска все еще
собирались, паны не очень-то торопились. По случаю предстоящей  войны  они
чуть не каждый день задавали пиры.
     Настал и апрель. Пришло известие, что Хмельницкий уже собрал войско и
думает расположиться между реками  Тясмином  и  Днепром.  Потоцкий  собрал
военный совет. На этот совет приехал и Калиновский;  в  нем  участвовал  и
двадцатишестилетний сын коронного гетмана Стефан Потоцкий, были  и  Стефан
Чарнецкий, и Шемберк, и много еще благородного шляхетства.
     Калиновский предложил не медля двинуться на неприятеля:
     - Нам не надо терять времени; если мы пустим его вглубь Украины, силы
его удвоятся, к нему пристанут казаки и  хлопы.  Он  занял  позицию  между
Тясмином и Днепром, но мы должны его оттуда вытеснить и разбить в открытом
поле.
     Потоцкий и сам не прочь был двинуться со всем войском, но он  положил
за правило никогда и ни в чем не соглашаться со своим товарищем.
     - Пан польный гетман сам  не  ведает,  что  говорит,  -  возражал  он
Калиновскому. - Его величество всемилостивейший король не затем мне вверил
войско, чтобы я завел его в пустыню и оставил край в добычу мятежникам. Да
и стыдно посылать целое  целое  войско  против  горсти  хлопов.  Их  можно
разогнать плетьми, а не то что саблями. Чем меньше отряд, тем  больше  ему
будет славы.
     - Совершенно верно! - подтвердил пан Корецкий, один  из  полковников,
владелец богатых имений в Волыни. - Думаю, что я разогнал бы  их  один  со
своими двумя тысячами жолнеров...
     - Почем знать, - заметил осторожный  Чарнецкий,  -  может  быть  силы
неприятеля гораздо значительнее, чем  мы  предполагаем;  по  крайней  мере
носится молва, что на этот раз поднялось все Запорожье. Мое мнение послать
нарочного к королю, просить у него войска для обороны Украины.
     - Позвольте и  мне,  панове,  высказать  свое  мнение,  -  проговорил
молодой Потоцкий. - Нельзя нам стоять на месте, как будто у нас не хватает
храбрости идти вперед навстречу неприятелю. Окрестные жители и так смотрят
на нас  недоверчиво.  Если  они  только  вообразят,  что  мы  боимся,  они
восстанут поголовно. Поэтому нам необходимо выслать  навстречу  неприятелю
сильный отряд, чтобы он разведал силы казаков и добыл языка.
     Это мнение понравилось всем. Большая часть панов были  даже  уверены,
что отряд этот совершенно истребит неприятеля, так как  казаки  разбегутся
при одном виде регулярного войска.
     - Кому же вручить начальство над этим отрядом? - спрашивали паны.
     - Я полагаю разделить его на две части, - сказал коронный  гетман.  -
Регистровых казаков отправить по Днепру на  байдарках  и  к  ним  посадить
пехотинцев, только заставить их присягнуть в верности  королю.  Другую  же
часть, жолнеров и драгун, отправить сухим путем, дать им пушек и телеги со
съестными припасами...
     -  Пан  коронный  гетман  позволит  мне  заметить,  -   перебил   его
Калиновский, - что  никакого  нет  расчета  делить  войско.  Мы  не  знаем
неприятельских сил и можем погубить и тот, и другой отряд. И потом, что за
нелепость заставить присягать?.. Неужели пан гетман  думает,  что  это  их
удержит от измены?
     - Пана польного гетмана прошу быть осмотрительнее в своих выражениях!
- вспыхнув, закричал Потоцкий.  -  Я  не  мальчик,  чтобы  пан  мне  читал
нотации...
     Члены совета попытались замять эту неприятность.
     - Я думаю, - благоразумно рассудил Чарнецкий, - оба отряда  могут  не
слишком удаляться один от другого. Регистровых казаков можно  послать  под
начальством пана наказного атамана Барабаша...
     -  Помилуйте,  -  вмешался  опять   Калиновский,   -   где   Барабашу
начальствовать над отрядом, да он заснет дорогой и неприятеля проспит.
     - Это правда, что он немного стар, но казаки его уважают... Притом  в
верности его нельзя сомневаться...
     - А над сухопутным отрядом прошу панов предоставить начальство мне, -
поспешно заявил молодой Потоцкий.
     Старый гетман с гордостью посмотрел на сына.
     - Иди, сынок мой, и  пусть  история  запишет  славу  твою.  Он  будет
советником твоим, - продолжал он, указывая на Шемберка.  -  Пану  комисару
поручаю общее наблюдение за всей экспедицией, он наставит и направит моего
молодого воина. Не  возвращайтесь,  пока  не  истребите  всех  мятежников.
Пройдите и степи,  и  леса,  разорите  Сечь,  а  зачинщиков  приведите  на
праведную казнь.
     - Позвольте и мне,  панове,  присоединиться  к  отряду,  -  заговорил
Чарнецкий. -  Я  лучше  себя  чувствую  на  поле  битвы,  чем  за  стенами
укрепления. Здесь я вам мало принесу пользы.
     - А пан Корецкий? - обратился Потоцкий к владельцу Корца.
     - Н-нет, - замялся  Корецкий,  -  я  предпочитаю  выждать  неприятеля
здесь.
     Коронный гетман недолюбливал заносчивого пана и охотно  бы  отделался
от него.
     - Пан Корецкий, ведь, кажется, рассчитывал один со  своими  жолнерами
разогнать мятежников? - обратился он к нему.
     - Я ничего не рассчитывал и полагаю, что  здесь  я  буду  полезнее...
Притом же мне крайне неудобно тащить в степь мой обширный обоз.
     Пан Корецкий, действительно, владел таким огромным багажом,  что  его
желание оставаться на месте было вполне естественно.
     - Итак, панове,  -  закончил  Потоцкий,  мы  останемся  здесь.  Будем
надеяться, что наших услуг отчизне и не потребуется. Я  твердо  верю,  что
храбрые рыцари уничтожат вполне это, презренное скопище.
     Польское войско  выступило  в  поход,  сопровождаемое  многочисленным
обозом; по Днепру спустились  байдаки;  они  должны  были  одновременно  с
сухопутным отрядом подойти к неприятелю. Восемь дней шло войско по  степи,
болотам и лесам и к вечеру восьмого дня достигло  наконец  потока  "Желтые
воды". Поляки перешли поток и вдруг  совсем  вблизи,  немного  в  стороне,
у