они сломали за собой мосты и очутились лицом к лицу с  той
частью войска Хмельницкого, которая осталась на левой стороне.
     Король встретил  бежавшего  навстречу  ему  Корецкого.  Пан  Корецкий
вступил было в бой  с  татарами,  но,  увидав  несметную  татарскую  орду,
обратился в бегство, по пятам преследуемый густой толпой  врагов.  Казаки,
бывшие в засаде в лесу и на  окрестных  возвышенностях,  тоже  подошли  на
помощь татарам. Король выслал герольда с воззванием к казакам,  он  обещал
им  прощение,  если  они  примут  назначенного  им   гетмана   и   выдадут
Хмельницкого. За голову его он назначил десять тысяч червонных.
     Хмельницкий стоял на другом берегу и слышал воззвание.
     - Не доверяйте ляхам, братья! - крикнул он. - Бейте их,  не  слушайте
их льстивых речей...
     Казаки не дали герольду дочитать воззвание и бросились на неприятеля.
Их примеру последовали  татары.  Началась  резня.  Польское  войско  долго
держалось; несколько раз подавалось назад и  опять  возвращалось  на  свою
позицию. Тучи стрел и дым от выстрелов затемняли воздух. Ничего не видя, в
смятении поляки поляки били друг друга  вместо  неприятеля.  Татары  вдруг
дружным натиском ворвались в середину польского войска,  произошел  полный
беспорядок, ряды заколебались,  передние  обратились  в  бегство  и  стали
теснить задних. Король с саблей наголо старался удержать  бегущих,  умолял
не губить отечества, грозил смертью беглецам, но ничто  не  помогало.  Все
левое крыло бежало, а татары их преследовали, нещадно убивая.
     У короля оставалось еще правое крыло  под  начальством  Оссолинского.
Кое-как сплотив ряды, канцлер поспешил на помощь бежавшим и,  может  быть,
ему удалось бы отразить неприятеля, но в это  время  к  татарам  подоспели
свежие отряды, битва загорелась с новой силой  и  продолжалась  вплоть  до
вечера.
     Стемнело, и разрозненные кучки уцелевших поляков  собрались  в  обоз.
Бледные, окровавленные,  измученные  нравственно  и  физически,  они  едва
держались на ногах. Неприятель оцепил обоз,  спасения  не  было,  все  это
знали и в немом отчаянии смотрели друг на друга, не зная, на что решиться.
     - Нельзя ли тайно вывести короля из обоза? -  говорили  одни.  -  Его
жизнь дороже всех нас.
     - Никогда! - отвечал король. - Я не трус и  готов  умереть  вместе  с
вами, если нет спасения.
     - Попробуем пробиться  через  неприятельские  ряды  и  соединиться  с
осажденными в Збараже, - предложил Артишевский.
     - Это невозможно! - возразил король. -  Если  даже  и  пробьемся,  то
русские не дадут нам продовольствие и мы умрем с голоду.
     - Не лучше ли, - начал канцлер Оссолинский, - написать письмо к  хану
и постараться поссорить его с казаками? Можно ему обещать плату.
     Этот совет показался самым благоразумным. Сейчас же составили  письмо
и послали его с пленным татарином к Ислам-Гирею.
     Кто-то из панов уже успел  распространить  в  войске  весть,  что  на
совете предлагали бежать. Весть эта переходила из уст в уста, а  к  вечеру
уже в лагере говорили, что ночью король  с  панами  намереваются  покинуть
войско. На всех напал страх. В  темноте  никто  ничего  не  различал;  все
кричали, что их покидают, что их оставляют в  добычу  татарам  и  казакам;
хлопы бросились к возам и стали готовиться к бегству; говорили, что короля
уже нет в войске.
     Король между тем только что прилег в своей палатке. Не успел  он  еще
заснуть, как к нему явился его духовник.
     - Ваше величество, в войске смятение! Говорят, что  король  вместе  с
военноначальниками и панами покинули лагерь.
     Король вскочил на ноги и быстро вышел из палатки.
     - Коня! - вскричал он. - Я проеду по всему лагерю, пусть видят, что я
с ними. Зажгите факелы, - приказал он своим оруженосцам, - и идите впереди
меня, пусть всякий видит мое лицо.
     Держа в руках шляпу, он медленно поехал  между  рядами  испуганных  и
дрожащих воинов. Факелы ярко освещали его бледное взволнованное лицо.
     - Вот я! - громко говорил  он.  -  Не  бегите  от  меня,  благородные
шляхтичи, не покидайте государя своего. Завтра, с  помощью  Божьей,  может
быть, мы победим врага; если же нет, я сложу вместе с вами голову.
     Появление  короля  сразу  же  изменило  дело:  шляхтичи   и   солдаты
приободрились, а паны уверяли их, что завтра их, наверно, ждет победа.
     Король  не  мог  заснуть;  до  рассвета   он   просидел   со   своими
приближенными, ежеминутно посылая узнать, что делается в войске. Под  утро
ему принесли неприятные вести: два ротмистра со своими  командами  ушли  к
казакам.
     - Изменники! - с гневом вскричал король. - Огласить по  всему  обозу,
что я лишаю их прав и чести.
     На утро Хмельницкий сам  повел  атаку.  Еще  до  рассвета  позвал  он
полковника Гладкого и  долго  советовался  с  ним  и  отдавал  приказания.
Гладкий должен был штурмовать город, а сам Хмельницкий рассчитывал ударить
на польский лагерь.
     Городские жители,  как  только  увидели  казаков,  идущих  на  штурм,
бросились, кто на колокольню, кто к городскому валу. Они  тащили  с  собой
кучи хвороста, соломы, всего, что попадалось под руку, и забрасывали  рвы,
чтобы  облегчить  путь  казакам.  Более  смелые,  не   страшась   польских
выстрелов, перебегали к казакам и  указывали  им  путь.  В  городе  стояли
драгуны, но они ничего не могли сделать. Король тоже не  мог  отделить  ни
одного регулярного  отряда,  а  послал  им  на  помощь  всякий  сброд  под
предводительством ксендзов и шляхтичей. Приступ продолжался около полутора
часа, наконец  русские  перерезали  драгун,  завладели  русской  церковью,
стоявшей на краю города, обратили ее в  батарею  и  установили  на  кровле
пушки.
     Хмельницкий между тем все сильнее и  сильнее  наступал  на  окопы.  В
нескольких местах казаки пробили широкие проходы и густой волной наводнили
польский лагерь, тесня хоругви, охранявшую особу государя.  Еще  минута  и
король был бы в руках  казаков;  но  Хмельницкий  не  допустил  до  этого.
"Згода, згода!" - прокричал он несколько раз, подскакав к тому месту,  где
стоял король.
     Казаки так рассвирепели, что не сразу послушались приказания гетмана.
Ему несколько раз пришлось прокричать свое  приказание  и  собственноручно
ударить саблей нескольких непокорных.
     Король не хотел верить своему счастью, когда остался один с панами  в
лагере и убедился, что казаки, действительно отступают. Он  велел  служить
благодарственный молебен и усердно со слезами молился о своем спасении.
     Не прошло и часа, как в лагерь  явились  два  посла:  один  от  хана,
другой  от  гетмана.  Хан  требовал,  чтобы  король  прислал  к  нему  для
переговоров  своего  канцлера,  а  Хмельницкий  уверял  короля   в   своих
верноподданнических чувствах и даже заявил готовность тотчас же сложить  с
себя гетманское достоинство, если только король этого пожелает.
     Начались переговоры. Король послал канцлера, хан -  визиря,  и  после
обычных формальных приветствий на  вопрос  канцлера  визирь  ответил,  что
татары удовольствуются обычной данью и утверждением договора, какой угодно
будет предложить Хмельницкому.
     - Поляки, народ свободный, - отвечал гордо Оссолинский,  -  и  никому
дани не платили, а татар за их услуги дарили и от таких даров и впредь  не
отказываются.
     - Что спорить о словах, - отвечал визирь, - дань ли, подарок ли, лишь
бы были деньги. Заплатите нам, как платили прежде, да  утвердите  казацкий
договор, мы тотчас же заключим с вами мир и уйдем домой.
     - Хорошо, я доложу королю! - отвечал Оссолинский и вернулся в лагерь.
     Королю  нечего  было  долго  совещаться;   ему,   как   побежденному,
оставалось только принять предписанные ему  условия.  На  другой  день,  в
среду, утром он вновь  отправил  канцлера  с  несколькими  комисарами  для
заключения  мирного  договора  с  казаками  и  татарами.  Переговоры  были
непродолжительны, и в четверг уже был подписан трактат, по  которому  хану
выплачивали тридцать тысяч злотых, кроме подарков визирю и его  помощнику,
при чем  поляки  обязывались  ежегодно  платить  хану  девяносто  тысяч  и
соблюдать вечный мир не только с Ислам-Гиреем, но и с его преемниками.  По
получении денег татары должны были тотчас же отступить в степь и отнюдь не
трогал польских областей. Последний пункт договора гласил: король польский
прощает вины казаков  и  принимает  в  свою  милость  гетмана.  Договор  с
казаками тоже был заключен немедленно,  им  возвращали  все  их  старинные
права, позволяли содержать сорок тысяч регистрового войска, изгоняли жидов
из тех мест, где расположены казацкие  полки,  удаляли  иезуитов  из  всех
городов, где были русские школы, и провозглашали  всеобщее  прощение  всем
участникам восстания, не  исключая  и  шляхтичей,  перешедших  к  казакам.
Только  относительно  совершенного  уничтожения  унии  король  не  решился
исполнить желание Хмельницкого, он обещал этот вопрос передать в сейм, при
чем разрешал митрополиту киевскому заседать в сенате, заняв  второе  место
после примаса.
     Чигирин со всем  прилегающим  к  нему  округом  назначался  в  вечное
владение гетмана.
     Когда король подписал трактат и Хмельницкий увидел  эту  подпись,  он
тотчас принял присягу королю и затем пожелал упасть в его ногам.  Стоявшие
вокруг него полковники заволновались.
     - Не пустим тебя, батько, не пустим! - кричали они.  -  Ляхи  заберут
тебя и не отдадут нам. Оставьте кого-нибудь из  ваших  панов  в  залог!  -
кричали они присланным комисарам, - без заложников ни  за  что  не  пустим
батька.
     Пан Любомирский согласился остаться заложником и свидание  гетмана  с
королем состоялось.
     Хмельницкого  сопровождала  сотня   знатнейших   казаков   и   он   с
достоинством  вошел  в  королевский  шатер,  держа  себя  почтительно,  но
свободно. Король этого не ожидал и немного смутился. Хмельницкий  стал  на
одно колено и произнес длинную речь.  В  ней  он  старался  выяснить,  что
только обстоятельства, от него не зависящие, вынудили его вести войну; сам
он никогда бы не поднял оружия против короля, если  бы  паны  не  угнетали
народ.
     Король слушал его с удивлением, он не предполагал такого  красноречия
в простом казаке. Боясь чем-нибудь уронить свое  королевское  достоинство,
он ничего не ответил Хмельницкому  и  только  протянул  ему  руку.  Гетман
почтительно поцеловал ее.
     Подканцлер Сапега отвечал гетману от имени короля:
     - Его величество в своей бесконечной милости  забывает  все  прошлое,
прощает все вины казаков, если только впредь они будут верны своему королю
и постараются принести пользу своему отечеству.
     После речи Сапеги гетман откланялся.
     На другой день оба войска снялись с лагеря. Король пошел во Львов,  а
Хмельницкий с ханом пошли к Збаражу.
     Осажденные более двух месяцев томились в осаде. Когда казаки принесли
им весть о заключении договора и  о  конце  войны,  они  не  хотели  этому
верить, думая,  что  это  новая  хитрость  Богдана.  Они  принуждены  были
выплатить часть выкупа хану и тогда  татары  ушли,  уводя  с  собой  более
пятнадцати тысяч пленных.
     Однако,  договор,  заключенный  с  поляками,  не  мог  быть   прочен.
Расходившиеся страсти не так легко было унять. Казацкие загоны и  польские
отряды бродили еще повсюду, грабили и жгли села, мучили и  убивали  мирных
жителей. Татары, вместо того, чтобы уйти  в  степь,  как  было  сказано  в
договоре, разошлись по всей стране, опустошали ее, набирая  пленников  без
разбора и между поляками, и среди казаков. На  Волыни  продолжалась  также
борьба казаков с панами, а в Литве Гонсевский и Радзивилл выступили против
казацких  загонов:  Гонсевский  против  Подобайлы,  а   Радзивилл   против
Кречовского. И Подобайло, и Кречовский были разбиты. Кречовского раненого,
полуживого взяли в плен и он с отчаяния бился головой о дерево до тех пор,
пока не умер.
     Условия Зборовского договора  ни  с  той,  ни  с  другой  стороны  не
соблюдались. Киевского митрополита не допустили в  сенат,  а  Хмельницкий,
вместо сорока тысяч, должен был удержать их вдвое больше, так как никто из
хлопов не хотел служить панам,  все  хотели  остаться  вольными  казаками.
Панов, возвратившихся в свои имения, хлопы не пускали, несмотря на то, что
гетман строго наказывал виновных.  Положение  гетмана  становилось  крайне
затруднительным; ему хотелось угодить панам, и в то же время он должен был
подчиняться народной воле. Он серьезно стал думать о сношении с Москвой  и
послал надежных людей в Московское государство.



                           22. ПОД БЕРЕСТЕЧКОМ

                             Чолом пане, наш гетьмане, чолом, батьку наш
                             А вже нашого товариства багацько не маш!
                             Ой як же ви, панове молодцi, ой як ви ставали
                             Що ви свое товариство на вiкi втеряли?

     Прошло почти два года, а волнения  в  Украине  все  не  унимались.  В
начале февраля 1651 года Потоцкий и  Калиновский,  вернувшиеся  из  плена,
снова получили начальство над тридцатью тысячами кварцяных  жолнеров.  Они
отправились с этим войском в Подолию и стали:  Потоцкий  под  Каменцом,  а
Калиновский у Бара. Они рассылали универсалы  жителям,  что  будут  только
усмирять волнения и разгонять загоны, но ни казаки,  ни  обыватели  им  не
верили. Казацкий полковник Нечай собрал до трех тысяч войска и двинулся на
Бар,   не   обращая   внимания   на   запрещение   воеводы    брацлавского
Ляндскоронского. В местечке Красном, не доходя  Бара,  Нечай  остановился,
чтобы справить масленицу. Он любил погулять и выпить и не хотел пропустить
удобного случая. Казаки предостерегли его: "Гей, пане Нечаю, как  бы  ляхи
не пронюхали!"
     - А вот я пошлю моего доброго хлопца сотника  Шпака,  пусть  сидит  в
Ворошиловке, стережет ляхов и, как увидит их, даст мне знать!
     Сотник Шпак  отправился  в  Ворошиловку,  но  один  из  ворошиловских
крестьян, лях родом, в тот же вечер прибежал к Калиновскому и сообщил ему:
     -  Казак  Нечай  празднует  со  своими  масленицу  в  Красном,  а   в
Ворошиловке сидит сотник Шпак и сторожит пана.
     Калиновский тотчас собрал военный совет. Паны решили  напасть  сперва
на Ворошиловку, а потом и на Красное.
     Было прощальное воскресенье. Нечая кто-то  из  крестьян  пригласил  в
кумовья, и он отправился на крестины.
     - Не лучше ли, пане атамане, держать тебе коня в седле да  саблю  под
эпанчой, как бы не обошли тебя ляхи, - говорили казаки.
     - А на что у меня Шпак? - весело возражал полковник, -  зачем  я  его
посадил настороже? Чуть зашевелятся ляхи, он тотчас даст мне знать.
     - Твое дело, батько! - согласились казаки.
     Их тоже привлекали пиво и горилка на крестинах, и они запировались до
глубокой ночи.
     Между тем Калиновский, с отборным отрядом немцев  драгун  и  польской
конницей, неслышно подкрался к  городу  и  перебил  подвыпивших  сторожей.
Жолнеры открыли ворота, расставили вокруг города драгун и впустили в город
конницу. Вдруг  залаяла  одна  собака,  другая,  третья,  сонные  горожане
повысунулись из окон и увидели ляхов.  Весь  город  в  одну  минуту  ожил.
Кто-то ударил в набат. Жители побежали, казаки, не  бывшие  на  крестинах,
схватились за сабли и бросились на жолнеров. Побежали за Нечаем; он  сидел
еще за ужином.
     - Бежим, батько! Ляхи завладели городом...
     Нечай вскочил из-за стола и, топнув ногой, закричал:
     - Бежать? Чтобы казак Нечай побежал и погубил  славу  казацкую.  Гей,
коня, джура! Вырежем всех ляхов до одного!..
     Второпях джура стал седлать коня, подпруги оборвались.
     Нечай оттолкнул джуру и вскочил на неоседланного буланого. Он  выехал
за ворота и бросился в ту сторону, откуда доносились крики.
     - Бейте, хлопцы, бейте ляхов, как курей! - кричал он.
     Сам бросился на хорунжего, вырвал у него знамя,  бросил  его  и  стал
топтать конем. Увидев своего батька, казаки еще усерднее принялись  рубить
врагов, а горожане забрались на крыши, на заборы и стали стрелять в ляхов.
Жолнеры пришли в беспорядок, бежали  и  казаки  погнали  их  за  городские
ворота. Вдруг совершенно неожиданно подоспело подкрепление,  свежий  отряд
поляков ворвался в город и зажег его с нескольких сторон. Как  лев,  бился
Нечай, кровь лилась из него ручьями, а он все махал саблей и не  отдавался
живым. Казаки  столпились  около  умиравшего  батька  и  защищали  его  от
наступавших ляхов. Им удалось унести его в замок.
     Он еще дышал и тихо проговорил окружавшим его казакам:
     - Прощайте, хлопцы, не поминайте лихом! Кто из вас останется в  живых
и вернется домой, снесите поклон моей матери, скажите ей, чтоб  не  тужила
больно... да схороните меня... не давайте ляхам на поругание...
     Казаки со вздохом поклонились телу  умершего  батька  и  заперлись  в
замке. Трое суток по обычаю отпевали  попы  Нечая  и  на  четвертые  сутки
собрались его погребать. Но тут поляки взяли замок, перебили  священников,
а труп казацкого батька изрубили на мелкие куски и пустили по воде; только
голову Нечая удалось казакам спасти; они погребли ее в какой-то церкви,  а
сами все погибли в битве с врагами.
     - Ой не добре то, хлопцы, - говорили в народе. - Первый блин, да и то
комом, как бы на этот раз ляхи нас не одолели.
     Первый успех в битве с  хлопами  ободрил  поляков.  Калиновский  брал
город за городом; сражался со славным полковником Богуном, то побеждал, то
терпел  поражения  и,  вернувшись  под  Каменец,  соединился   с   войском
Потоцкого.
     По всей стране распространился голод. Хлеб пекли из  лебеды;  лошадям
не хватало корма, скот падал за неимением пищи.
     Король и Хмельницкий готовились к новой войне.  Королю  папа  прислал
мантию и освященный меч, блиставший драгоценными камнями, а Хмельницкого -
коринфский митрополит опоясал мечом,  освященном  на  гробе  Господнем.  У
митрополита шли долгие оживленные переговоры с гетманом.  Он  убеждал  его
вступить в подданство московского царя.  Гетман  почти  склонялся  на  его
убеждения; тайные гонцы то и дело посылались Иосафом  к  брату  его  Илье,
жившему в Москве.
     Было уже начало мая. Король выступил  в  поход.  Хмельницкий  медлил,
поджидая хана. Но о хане не было никаких вестей и гетман один  двинулся  к
Каменцу.
     На этот раз передвижение войск было  соединено  с  особенно  большими
трудностями,  так  как  страна   представляла   пустыню   и   нечем   было
продовольствовать ни людей, ни коней.
     Хмельницкий тщательно следил за продвижение польского войска, имел  в
нем своих шпионов, доносивших ему обо всем, что там происходило. Он узнал,
что поляки избрали театром войны Волынь и хотят  расположиться  лагерем  у
Берестечка на реке Стыре.
     Один из полковников, хорошо знавший местность, сказал гетману:
     - Есть там болото  между  Сокалом  и  Берестечком:  этого  болота  им
миновать нельзя. Если мы нападем  на  них  в  этом  месте,  то,  наверное,
перебьем их. - Хорошо, я пошлю отряд на разведки, - отвечал Хмельницкий.
     - Не лучше ли нам двинуться сейчас же войском и занять удобное место?
- возразил полковник.
     - Я не спрашиваю твоих советов! - резко отвечал гетман.  -  Мы  будем
ждать хана.
     Полковник замолчал, а гетман послал вперед небольшой  отряд,  сам  же
остался стоять на месте.
     Тихо двигались казаки между топями и болотами. Их было меньше  тысячи
и потому они принимали двойные предосторожности. Где  можно,  прятались  в
лесу или скрывали свои следы, идя по руслу  ручейков.  Постоянно  высылали
впереди себя зорких сторожей-разведчиков, чтобы не наткнуться нечаянно  на
неприятеля.
     Был полдень; солнце  сильно  пекло.  Отряд  остановился  на  отдых  в
небольшой  котловине.  Сторожевые  стояли  на  краю  оврага,  в  недалеком
расстоянии друг от друга, и зорко смотрели  в  даль.  Вдруг  один  из  них
быстро соскочил с коня и приложил ухо к зе