на  это  не  ответила;  но  по  нетерпеливому  ее
движению было видно,  что  она  не  слишком-то  польщена  приемом  будущей
гетманши.
     Свадьбу назначили через несколько дней. На  это  торжество  съехались
почти все казацкие полковники, рассеявшиеся со своими загонами по  Волыни.
Приехал и Джеджалык из Турции вместе с турецким посланником  Агою-Османом.
Хмельницкий посылал его в  Константинополь  с  предложением  отдаться  под
покровительство Турции, если турки будут ему помогать.
     - Что, как дела? - спросил Хмельницкий у Джеджалыка, уводя его в свою
комнату.
     - Я  все  исполнил,  что  приказал  мне  гетман,  -  скромно  отвечал
Джеджалык. - Крымскому хану уже дано приказание идти на  помощь  со  своей
ордой, да и паша Силистрийский обещает послать отряд.
     - А что они возьмут за эту помощь? - спросил Богдан.
     - Как приказал пан гетман, я обещал им часть Польши.
     Хмельницкий угрюмо посмотрел на него.
     - Я, кажется этого не приказывал, можно было бы предложить условия  и
повыгоднее, мы теперь в  силе;  нечего  слишком-то  кланяться  туркам;  не
помогут они, поможет Москва.
     - А пан гетман думает,  что  под  московской  властью  казакам  будет
лучше? Я видел, как христиане  живут  в  Турции,  они  гораздо  счастливее
панских хлопов или казаков.
     - Я сам поставлю условия турецкому послу,  -  сказал  Хмельницкий.  -
Пускай турки не запрещают нам ездить по Черному морю  и  Архипелагу  и  не
берут пошлин, тогда и мы будем защищать их.
     На другой день Хмельницкий торжественно  принимал  московского  посла
Унковского,  только  что  прибывшего  из  Переяславля.  На   этом   приеме
присутствовали послы Молдавии и Валахии, Трансильвании и Турции. Унковский
привез гетману богатые подарки: дорогие одежды,  собольи  меха  и  выразил
ласковое пожелание всяких  благ  от  лица  его  царского  величества  царя
Алексея Михайловича.
     Богдан с должным вниманием выслушал длинную речь посла и отвечал:
     - Все это хорошо, только нам этого мало. Пока его царское  величество
дружит с Польшей и потакает панам, врагам нашим, мы не  можем  верить  его
пожеланиям.
     - Его царское величество не может еще разорвать союза  с  Польшей,  -
уклончиво отвечал посол.
     - А если не  может,  то  и  разговаривать  нечего,  -  резко  отвечал
Хмельницкий.
     Не поклонившись послу, он встал и ушел к себе.
     - Не беспокойтесь, - уговаривал Выговский встревоженного посла, -  на
него иногда находит; к вечеру он забудет свой гнев и станет  разговаривать
с вами, как ни в чем не бывало.
     Настал наконец день свадьбы  гетмана.  Ее  отпраздновали  согласно  с
казацкими обычаями шумно и весело. За  день  до  свадьбы  целая  процессия
казаков рука об руку с казачками отправились приглашать гостей. У  каждого
из них на руке висел венок из искусственных цветов за неимением живых.  Во
главе всех шел Ивашко с тростью в руке, говорил  приветствие  и  от  имени
всего казачества приглашал на  свадьбу  гетмана.  Марина  согласно  обычаю
оделась в длинное суконное платье кофейного цвета, надела цветочный  венок
на распущенные по плечам волосы. Близких родственников у нее не оказалось,
и в церковь вел ее Иван Выговский. Туда и обратно их сопровождала  музыка,
дудки и скрипки, дома подавалось домашнее пиво, а  молодая  обносила  всех
горилкой в золотых кубках.
     Через несколько дней  пронеслась  весть,  что  едут  польские  послы.
Хмельницкий давно уж поджидал их. Воевода Кисель ехал со своим племянником
и несколькими панами  в  сопровождении  многочисленной  свиты  в  качестве
комисара для заключения трактата. Польшу они проехали беспрепятственно, но
границе Украины должны были  остановиться  и  послали  к  гетману  просить
охраны.
     -  А  что,  видно,  плохо  пришлось  панам?  -  с  насмешкой  спросил
Хмельницкий посланного.
     - Уж так-то плохо, ясновельможный пан гетман, -  отвечал  тот,  -  ни
через одно русское село проехать нельзя, того и  гляди,  что  на  виселицу
потащат. Нигде ничего не достать, за сноп сена и то плати шесть флоринтов.
Да еще хорошо, если дадут, а то и так прогонят.
     - Хорошо, я пошлю  полковника  Тышу  с  отрядом  казаков,  -  отвечал
Хмельницкий. - Пусть разгоняют чернь и охраняют панов.  Если  же  придется
панам в дороге попоститься, пусть не взыщут: на то и война.
     Комисарам, несмотря на казацкую охрану, пришлось  двигаться  все-таки
медленно; они ехали точно по пустыне.  Где  прежде  были  богатые  села  и
имения знатных панов,  теперь  торчали  обгорелые  пни  и  валялись  груды
трупов. Толпы ожесточенных  хлопов  бродили  по  дорогам,  мучили,  вешали
попавшихся в  их  руки  панов.  Тыша  не  рад  был  возложенному  на  него
поручению: охранять королевских  послов  гораздо  труднее,  чем  биться  с
поляками в  открытом  поле.  Наконец,  9-го  февраля  комисары  прибыли  в
Переяславль. Хмельницкому заранее дали знать, что они приближаются,  и  он
торжественно  встретил  их  за  версту  от   города,   окруженный   толпой
полковников и сотников; впереди развевалось красное запорожское  знамя,  а
над головой гетмана склонялись бунчуки. Он хотел показать послам,  что  не
нуждается в милости короля.
     - Доброго здоровья, пан Кисель! - крикнул он воеводе еще издали. - Э,
да как пан похудел в дороге, его и не узнать. Плохо, видно, пан  полковник
оберегал пана посла королевского, - обратился он к Тыше, - а я-то на  него
понадеялся.
     Говоря это, Богдан слез с коня и, подошедши к саням, в которых  сидел
Кисель, обменялся с ним приветствиями.
     - Не позволит ли мне пан посол сесть с ним рядом, я так рад  дорогому
гостю.
     Сидевший с Киселем шляхтич тотчас выскочил  из  саней.  Кисель  хотел
подвинуться влево, но Хмельницкий удержал его.
     - Гостю честь, а хозяину слава. Богдан Хмель сумеет сесть и по  левую
руку. Прошу пана откушать моего хлеба-соли  и  взглянуть  на  мое  молодое
хозяйство, я только что женился.
     - Имею честь поздравить гетмана, - вежливо отвечал Кисель. - Почту за
особое счастье быть его гостем.
     В эту минуту раздался  пушечный  залп  с  городского  вала  и  Кисель
невольно вздрогнул.
     - Не бойтесь, пан комисар! - весело сказал Хмельницкий. - Это  только
приветствие. Мы хоть и живем просто, по-казацки, а гостей должны встречать
по чину.
     На улицах толпилось много народу; все смотрели на  послов  далеко  не
дружелюбно.
     - Ляхи, ляхи! - проносился сердитый шепот повсюду, где они проезжали.
     Но при виде гетмана все сторонились от послов, как от зачумленных.
     Богдан как будто не замечал этого, он весело рассказывал  Киселю  про
свою свадьбу, про Марину, про Ивашка с Катрей и  беспечно  посматривал  на
окружавшие их суровые лица казаков.
     Когда они подъехали к крыльцу, пани Марина встретила их с подносом  в
руках и гетман любезно предложил гостям кубки.
     - За здоровье его  милости  короля!  -  провозгласил  Богдан,  залпом
осушая кубок.
     Примеру его последовали паны, но невольно поморщились, потому  что  в
кубках оказалась самая крепкая казацкая горилка. Пан Кисель,  привыкший  к
тонким иностранным винам, даже поперхнулся; казаки весело смеялись.
     - Пану послу поперек горла  стало  казацкое  угощенье,  -  вполголоса
проговорил Чорнота.
     Гости вошли в комнаты, где их  ждали  чужеземные  послы  и  множество
приглашенных. Тут же была и  пани  Кисель  с  Катрей.  Пани  воеводша  так
обрадовалась приезду мужа, так засыпала его вопросами, что он едва успевал
отвечать ей.
     - Жинка, табаку  гостям!  -  крикнул  Хмельницкий,  лукаво  подмигнув
Марине.
     Марина проворно взяла черепок  и  тут  же  стала  растирать  табак  и
набивать им люльки, которые подавала ей дочь Богдана.
     Пыль крепкого казацкого табака  неприятно  щекотала  носы  послам,  а
казаки смеялись над изнеженными панами.
     - Что, панове, наши люльки крепки для вас?
     Кисель пожимал плечами, московский посол Унковский  опустил  глаза  в
землю и неодобрительно покачивал головой, а  венгерский  посол  потихоньку
проговорил:
     - Poenitet me ad istes bestias  crudeles  venisse  (Раскаиваюсь,  что
прибыл к этим свирепым зверям).
     Но гетману как-будто и дела не было  до  вытянутых  лиц.  За  обедом,
разгоряченный  горилкой,  он  стал  бранить  Вишневецкого  и  Чаплинского,
говоря, что они больше всех виноваты во всем,  что  случилось.  Когда  его
спросили, где он назначит место для аудиенции, он небрежно ответил:
     - Конечно, на улице!
     Молодой  хорунжий,  племянник  Киселя,  даже  вспыхнул  от  гнева   и
схватился за эфес сабли.
     - Он смеется над нами, - вполголоса проговорил он дяде. -  Это  обида
для Речи Посполитой.
     - Молчи, молчи!  -  испуганно  остановил  его  Кисель.  -  Ты  можешь
испортить все дело. Не все ли равно, где будет происходить аудиенция?
     - Но ведь это унижение! -  настаивал  молодой  человек.  -  Мы  будем
играть жалкую роль в глазах черни, в присутствии иноземных послов.
     - Что же делать? - отвечал Кисель. - Мы теперь в лагере  Тамерлана  и
зависим от его каприза.
     После  обеда  несколько  казаков  предложили  послам  отвести  их  на
квартиры.
     - Как! - удивился Кисель, - разве мы будем жить не вместе?
     - Пану гетману угодно  разместить  вас  в  разных  частях  города,  -
отвечали казаки.
     - Но зачем это? - с сердцем заметил хорунжий. - Нам вместе веселее.
     - Вероятно, пан гетман не желает, чтобы  паны  часто  ходили  друг  к
другу в гости, - сказал один из провожатых.
     - Это ни на что не  похоже!  -  горячились  молодые  паны.  -  Мы  не
пленники!
     - Что ж такое, - успокаивал Кисель, - не все ли равно, где жить?
     Но оказалось не совсем все равно, так как к послам  были  приставлены
провожатые, и они не могли видеться без  того,  чтобы  об  этом  не  узнал
Хмельницкий. Под предлогом охраны казаки следовали за  ними  всюду,  и  не
могли в присутствии их ни о чем совещаться.
     На другой день в  двенадцать  часов  на  улице  перед  домом  гетмана
состоялась торжественная аудиенция.
     Хмельницкий стоял на крыльце  в  богатом  собольем  кобеняке,  крытым
парчей  кирпичного  цвета,  осененный  многими  бунчуками.  Его   окружали
полковники с булавами, а пониже на ступеньках помещалась старшина.
     Вся улица была покрыта народом, в окнах,  на  крышах  домов,  повсюду
виднелись головы. Чужеземные послы находились тут  же  в  почетной  толпе,
окружавшей гетмана. На  особо  устроенном  возвышении  помещалась  музыка:
бубны, трубы и литавры. При появлении  послов  эти  инструменты  загудели,
загремели и смешались с шумом народной толпы. Кисель  торжественно  поднес
булаву, осыпанную сапфирами,  и  королевскую  грамоту.  Он  встал  в  позу
оратора и приготовился уже произнести длинную речь.
     - Его величество, король,  дарует  ясновельможному  гетману  и  всему
войску казацкому свою высочайшую милость...
     Но продолжать  речь  ему  не  пришлось.  Полковник  Джеджалык  громко
перебил его:
     - Король, как король, а вы, королевята, много наделали, и ты  Кисель,
кость от костей наших, отщепился от нас и пристаешь к ляхам.
     - Молчи! - крикнул Хмельницкий. - Что ты суешься не в свое дело!
     Джеджалык грозно махнул булавой и скрылся в толпе.
     Произошло некоторое смятение. Смущенный Кисель  потерял  нить  своего
красноречия, поскорее вручил булаву и  грамоту  гетману.  Тот  с  поклоном
принял королевский дар; но хитрая  усмешка  не  сходила  у  него  с  лица.
Молодой хорунжий поднес гетману красное знамя с изображением белого орла с
крупной надписью: Johannes Casimirus rex.
     Хмельницкий принял  знамя  с  поклоном  и  велел  читать  королевскую
грамоту. Но вдруг толпа зашумела и послышались голоса:
     - Не нужно нам ляхов! Зачем нам эти панские игрушки! Знаем мы их: они
опять хотят нас в неволю заполонить!
     Из толпы снова  вынырнул  Джеджалык,  он  смело  выступил  вперед  и,
потрясая булавой, дерзко проговорил:
     - Обманут нас, опять наденут на нас панское ярмо, знаем мы их сладкие
речи, не словами, а саблями надо с ними расправляться! Владейте  вы  своей
Польшей, а Украину оставьте нам, казакам!
     Хмельницкий с притворной досадой посмотрел на полковника и крикнул:
     - Опять ты сунулся некстати! Я только что собрался отвечать панам,  а
ты и выбил у меня ответ из головы!
     Джеджалык скрылся в толпе, откуда послышался громкий смех.
     Хмельницкий обратился тогда к панам и проговорил:
     -  Что  сталось,  то  сталось!  Видно  такой  злой  час  приключился!
Пожалуйте-ка лучше ко мне откушать, а за обедом пан Кисель  доскажет  свою
прерванную речь.
     Но пану Киселю не повезло на этот раз с его красноречием. Как  он  не
старался превозносить милости короля, как ни увещевал он гетмана,  что  он
должен быть благодарен королю за дарованное прощение, на этот раз  упрямый
казак оказался особенно  нечувствительным  и,  по-видимому,  нисколько  не
тронулся оказанными ему милостями.
     - Я еще не получил полного удовлетворения, - говорил он, - враги  мои
непременно должны быть наказаны.  Пусть  король  выдаст  мне  Чаплинского,
пусть накажет Вишневецкого за смуту и кровопролитие. Пока этого не  будет,
ничего не выйдет из всех ваших переговоров. Либо мне со  всем  Запорожским
войском, либо всей земле  Ляшской,  всем  сенаторам,  дукам,  королькам  и
шляхте сгинуть. Вы тут переговоры ведете,  а  христианская  кровь  льется.
Радзивилл сажает русских на кол и я уже пообещал, что отплачу ему тем  же,
у меня больше четырехсот пленников...
     - Вельможный гетман, - заметил на это ксендз Лентовский, - быть может
до пана дошли неверные слухи...
     - Молчи, поп! -  крикнул  на  него  чигиринский  полковник  Вешняк  и
замахнулся булавой. - Твое ли дело учить нас!
     Сидевшие подле казаки удержали разгорячившегося полковника,  и  он  в
гневе вышел из комнаты, ворча  про  себя.  Все  зашумели,  каждый  говорил
что-нибудь  оскорбительное  послам,  а  Хмельницкий  горячился  и  отвечал
колкостями на красноречивые комплименты  Киселя.  Женщины  встали  и  ушли
поскорее  из  комнаты,  Катря  едва  успокоила   пани   Кисель.   Старушка
разрыдалась и призывала всех в свидетели, что никого не  может  быть  хуже
казаков.
     - И что за охота пану Адаму говорить с этими неучами, никакого  толка
из его посольства не будет, только одни оскорбления...
     Чтобы  успокоить  женщин,  Ивашко  тихонько  нагнулся  к   Киселю   и
посоветовал ему поскорее убраться домой.
     - Пан воевода видит, что гетман и казаки пили много  горилки;  теперь
недолго и до драки... Пусть пан едет до дому по добру, по здорову.
     Пан Адам собрался с духом, поднялся со своего места  и  стал  вежливо
откланиваться.
     - Прошу пана гетмана на завтра к обеду, - прибавил  он,  -  со  всеми
полковниками.
     - Хорошо, - отвечал Хмельницкий, - если только не забуду, приду.
     На другой день пани воеводша уже с утра хлопотала по  хозяйству.  Она
привыкла к своему поместью, где все было под руками, свое,  все  свежее  и
хорошее, и никак не могла примириться  с  городскими  ценами  и  городской
провизией. Все нужно было достать при посредстве жидов, в  их  руках  была
вся торговля, и они брали цену, какую хотели.
     - И было бы для кого хлопотать, - ворчала старая пани,  -  а  то  для
пьяниц казаков, им бы заварить побольше саламаты да вареников, да выкатить
бочку горилки... Право, если бы не паны комисары, не стала бы хлопотать, -
с неудовольствием закончила она, сбивая яйца для баб и пляцек.
     Пан Адам не любил хозяйственных хлопот и с  утра  ушел  из  дома.  Он
собрал панов комисаров и предложил им пройтись по городу. Это было  второе
воскресенье великого поста.  Из  открытых  шинков  доносился  гул  и  крик
пьянствовавшей толпы, по улицам гуляли толпы рабочих с дудками и бандурами
и, косясь на панов, отпускали остроты на  их  счет.  За  каждым  из  панов
комисаров чинно шествовал  провожатый  казак  и  они  скорее  походили  на
пленников, чем на гостей.
     -  Не  мешало  бы  нам  воспользоваться  свободой  и  переговорить  с
московским послом, пан воевода, - вполголоса заметил один из комисаров.
     - Попробуем, - отвечал пан Адам. - Боярин Унковский человек  набожный
и теперь, вероятно, в церкви.
     Они  направились  к  собору  и  несмотря  на  косые   взгляды   своих
провожатых, начали было разговор с московским послом, только что  вышедшим
на паперт.
     -  Паны  послы,  этого  не  можно!  -  решительно  возразили  казаки,
провожавшие их, - поздоровались и будет, гулять гуляйте, а разговаривать с
другими послами вам нельзя.
     - Это еще что? Какое вам дело? - вспылил было молодой хорунжий.
     - Там дело или не дело, да батько не велел, и нам из-за вас в  ответе
не быть.
     Почтенный боярин, мягкий и обходительный, враг всякой ссоры, поспешил
раскланяться с панами и уйти.
     Паны комисары в недоумении смотрели друг на друга и не знали, что  им
начать.
     - Что же делать? Пойдемте, побродим по городу! -  предложил  один  из
них.
     Но бродить по городу оказалось тоже неудобно: всюду  преследовали  их
то уличные мальчишки, то пьяные  хлопы,  да  и  смотреть  на  развалины  и
опустошение оказалось далеко неутешительно. Паны комисары направились  все
к Киселю и стали поджидать дорого гостя.
     Прошел час, другой, третий,  гость  все  не  появлялся.  У  пани  все
подгорело и пережарилось; паны комисары проголодались, но сесть за стол не
решались, боясь оскорбить гетмана.
     Вдруг прискакал Ивашко и все бросились к нему с расспросами:
     - Что же гетман? Отчего не едет? Не случилось ли с ним чего?
     - Чему с ним случиться? - отвечал казак, сбрасывая с плеча  бурку.  -
Пьет горилку и шумит с панами полковниками.
     - Да, ведь, он хотел приехать обедать, мы его вот уже три часа ждем.
     - Должно быть забыл: он уже пообедал.
     - Что же ты ему не напомнил, Ивашко?  -  с  неудовольствием  заметила
Катря.
     - Да разве можно к нему нынче подступиться? Такую  на  себя  важность
напустил, хуже самого короля.
     - Что же нам делать? - со смущением спросил Кисель.
     - Что делать? Садиться за стол, - решила пани. - Не ждать же  его  до
ночи. Жаль только, что мои утки и куры пережарились.
     - Я сейчас поскачу назад, - предложил Ивашко, - и скажу,  что  был  у
пана комисара, где его ждут обедать.
     Паны сели обедать, а Ивашко вернулся к гетману и  объявил,  что  паны
комисары ждут, не дождутся его гетманской милости.
     - Ха, ха, ха! - засмеялся Богдан, - а я и позабыл, что обещался  быть
у них на обед. Ну, ничего, не поспели к обеду, поспеем к ужину, - прибавил
он. - Гей, паны  полковники,  собирайтесь-ка  в  гости.  Хлопцы,  подавать
коней!  -  крикнул  он  набрасывая  на  домашнюю  одежду  дорогой  кунтуш,
опушенный соболями.
     - Разве пан гетман не будет одеваться? - заметила Марина.
     - Хорошо и так! - ответил Богдан, принимая из ее рук соболью шапку. -
Для ляхов и так годится, видишь и так опоздали.
     Пан Кисель и пани воеводша, по обычаю, встретили  гостей  на  крыльце
хлебом-солью  и  дорогим  вином  в  кубках.  Гетман  отхлебнул  немного  и
поморщился.
     - Не умеет пан комисар принимать дорого гостя,  -  сказал  он,  ставя
кубок обратно. - Не люблю я  этого  пойла,  мне  казаку  горилки-спотыкачу
покрепче, да и панам полковникам тоже.
     Пан Адам поклонился, дал знать хлопам, и  те  через  несколько  минут
принесли бочонок горилки.
     Вот так-то лучше, - проговорил гетман,  наливая  себе  и  полковникам
полные чарки.
     Пани Кисель едва стояла на крыльце и вся  тряслась  от  гнева.  Гости
шумной толпой ввалились в комнаты. Паны комисары чинно встали из-за  стола
и приветствовали гетмана и его свиту. Этой минутой  воспользовалась  пани,
чтобы уйти незаметно в свою комнату. Катря последовала за ней и нашла ее в
истерических рыданиях.
     - Боже! Какой позор! Какое унижение! - говорила она. -  И