еса и
любопытства чего-то ждет, и побежал в ту сторону, откуда доносились голоса:
     "Эй ты, черномазый! Как твое имя?"
     "Меня звать Джим Бонд".
     "Помоги  мне  встать!  Ты ведь не из Сатпенов! Тебе не нужно заставлять
меня валяться в грязи!"
     Когда  он  остановил  повозку  у  ее калитки, она не стала слезать. Она
сидела,  пока он не спрыгнул на землю; он обошел повозку, приблизился к ней,
а  она  все  сидела,  крепко  держа  в  одной руке зонтик, а в другой топор,
сидела, пока он не позвал ее по имени. Тогда она зашевелилась; он поднял ее,
помог ей сойти; она была почти такой же легкой, как Клити; она двигалась как
заводная  кукла;  поддерживая  ее,  он  прошел  с нею в калитку, по короткой
дорожке  ввел  в  кукольный домик, зажег свет и посмотрел на ее неподвижное,
как  у лунатика, лицо, на широко раскрытые глаза, на руки, все еще сжимавшие
топор и зонтик, на шаль и черное платье, забрызганные грязью при падении, на
черную шляпку, сбившуюся набок от толчка. "Вам теперь лучше?" -- спросил он.
     "Да,  --  сказала  она.  --  Да, мне лучше. Спокойной ночи". "Не спасибо,
просто спокойной ночи", -- подумал он; выйдя из дому и возвращаясь к повозке,
он  быстро  и  глубоко  дышал, чувствуя, что готов пуститься бегом, спокойно
думая: "Господи. Господи. Господи", с трудом вдыхая темный, мертвый, пышущий
жаром  раскаленной  печи  ночной  воздух,  глядя  на  небо, в котором висели
свирепые равнодушные звезды. В его доме было темно; заворачивая в переулок и
подъезжая  к  конюшне,  он  все  еще  хлестал  кнутом лошадь. Он выскочил из
повозки,  выпряг  кобылу,  сорвал  с  нее  сбрую;  не  останавливаясь, чтобы
повесить сбрую на стену, швырнул ее в чулан и, обливаясь потом, тяжело дыша,
повернул  наконец  к дому и только тогда пустился бежать. Он ничего не мог с
собой  поделать. Ему было всего двадцать лет; он не чувствовал страха -- ведь
то,  что  он там увидел, не могло ему повредить, но он все равно бежал; даже
войдя  в  знакомый  темный дом, он, держа в руках башмаки, все еще продолжал
бежать;  бегом  поднялся  по  лестнице,  ворвался в свою комнату и поспешно,
обливаясь  потом, тяжело дыша, начал раздеваться. "Хорошо бы принять ванну",
--  подумал он; потом, лежа нагишом на кровати, он вытирал рубашкой мокрое от
пота  тело;  он  все  еще  потел  и  задыхался, и потому, когда он до боли в
глазных  мышцах  напрягал  зрение  в темноте и, все еще сжимая в руках почти
совсем   просохшую   рубашку,   произнес:  "Я,  кажется,  уснул",  ничто  не
изменилось, все было как раньше: во сне, как наяву, он шел по этому верхнему
коридору  между облупившимися стенами под треснувшим потолком, шел к слабому
свету, который падал из последней двери, и, остановившись там, сказал: "Нет.
Нет"; потом: "Но ведь я должен. Мне надо" -- и вошел, вступил в пустую душную
комнату,  где  ставни  тоже  были закрыты, где вторая лампа тускло горела на
грубо  сколоченном столе; во сне, как наяву, все было то же: кровать, желтые
простыни  и  наволочка,  на подушке исхудалое желтое лицо с закрытыми, почти
прозрачными  веками,  исхудалые руки скрещены на груди, словно это уже труп;
во  сне;  как наяву, все было то же и будет то же вечно, до тех пор, пока он
жив:
     {Вы...?
     Генри Сатпен.
     Вы, здесь уже...?
     Четыре года.
     Вы вернулись домой...?
     Умирать. Да.
     Умирать?
     Да. Умирать.
     Вы здесь уже...?
     Четыре года.
     Вы...?
     Генри Сатпен}.
     В  комнате  теперь стало совсем холодно; с минуты на минуту пробьет час
ночи;   холод   как   бы   сосредоточился,   сгустился  в  ожидании  мертвых
предрассветных  мгновений.  "И  она  ждала  три  месяца,  прежде  чем  снова
вернуться  за  ним,  --  сказал Шрив. -- Почему она так поступила?" Квентин не
ответил.  Весь  застывший, он тихо лежал на спине, лицо его обвевал холодный
ночной  воздух  Новой Англии, кровь теплой струею бежала по застывшему телу;
тяжело  и  редко дыша, он широко раскрытыми глазами смотрел на окно и думал:
"Простись с покоем навсегда. Простись с покоем навсегда. Навсегда. Навсегда.
Навсегда".   "Как  по-твоему,  может,  она  знала,  что  стоит  ей  об  этом
рассказать,  принять  какие-то  меры  --  и  все будет кончено, кончено раз и
навсегда;  что ненависть -- это все равно что алкоголь или наркотики, что она
питалась  ею слишком долго и теперь не смела рисковать, боясь исчерпать свой
запас,  уничтожить источник, самые корни и семена опийного мака?" Но Квентин
и  на  это не ответил. "Но в конце концов она с этим примирилась, ради него,
чтобы его спасти, чтобы привезти его в город, где врачи смогут его спасти, и
тогда  она об этом сказала, взяла санитарную карету и людей и поехала с ними
туда.  А  старуха  Клити,  может, именно этого и ждала, и все эти три месяца
следила  из  окна  верхнего  этажа;  и может, даже твой отец был на этот раз
прав,  и  когда  она  увидела,  как санитарная карета въезжает в ворота, она
подумала,  что  это,  наверно,  тот  самый  черный  фургон,  за которым этот
черномазый  парень  по  ее  приказу следит уже три месяца -- он приехал, чтоб
забрать  Генри  в  город, где белые люди повесят его за то, что он застрелил
Чарльза Бона. И наверно, он-то все это время и держал в чулане под лестницей
сухой мусор и щепки, как она ему велела, все три месяца держал там керосин и
все  остальное, вплоть до того часа, когда он завоет..." Тут как раз пробило
час  ночи.  Шрив  умолк, словно ожидая, когда часы перестанут бить, а может,
даже  слушая  их  бой.  Квентин тоже лежал тихо, как будто и он тоже слушал,
хотя  на  самом деле он просто не слышал их, вовсе не слышал -- подобно тому,
как  он слышал слова Шрива, не слушая и не отвечая; наконец бой прекратился,
замер  в  ледяном воздухе, слабый, тонкий и мелодичный, словно звон от удара
по  стеклу.  И  он, Квентин, казалось, тоже видел все это, хотя его там и не
было:  санитарная  карета,  мисс  Колдфилд между шофером и вторым мужчиной --
возможно,  это был помощник шерифа, -- разумеется, в шали, а возможно, даже и
с  зонтиком,  хотя  на  этот  раз  в  нем,  наверное,  не было ни топора, ни
фонарика;  карета  въезжает  в  ворота  и  осторожно  пробирается по изрытой
ухабами,  промерзшей  (а  теперь  кое-где оттаявшей) аллее; и может, это был
вой, а может, помощник шерифа, или шофер, или даже она сама первой крикнула:
"Горит!"  --  хотя,  пожалуй,  она  бы не стала кричать, а просто сказала бы:
"Скорей.  Скорей",  --  подавшись  всем  телом  вперед на сиденье -- маленькая
угрюмая  неистовая  неукротимая  женщина  ростом  немногим  выше ребенка. Но
быстро ехать по этой аллее карета не могла; Клити, несомненно, это знала, на
это  рассчитывала;  пройдет  добрых  три  минуты,  прежде  чем карета сможет
добраться до дома, до этой чудовищной, сухой как порох, прогнившей скорлупы,
испускавшей  клубы дыма сквозь щели в рассохшейся дощатой обшивке; казалось,
дом  сделан  из  проволочной  сетки,  внутри  которой ревело пламя, а где-то
позади скрывался кто-то живой, он выл, и это, несомненно, был человек, ибо в
этом вое различались человеческие слова, хотя смысла в них никакого не было.
Помощник  шерифа и шофер выскочили из машины, мисс Колдфилд с трудом вылезла
и  устремилась  вдогонку,  тоже  бегом,  тоже  на галерею, где за ними стало
гоняться  это воющее существо -- словно некий бесплотный дух, оно смотрело на
них  из  дыма; помощник шерифа даже повернулся и побежал было за ним, но оно
отступило,  ринулось  прочь,  хотя  вой  не  утихал  и,  казалось,  даже  не
отдалялся.  Они вбежали на галерею, в сочившийся отовсюду дым. "Окно! Окно!"
--  прохрипела  мисс  Колдфилд, обращаясь ко второму мужчине, который стоял у
дверей.  Но  дверь  была не заперта, она подалась внутрь, и их обдало волною
жара.  Вся  лестница  была в огне. Однако им пришлось держать мисс Колдфилд;
Квентин  все  это  ясно видел: маленькая, худенькая, свирепая, она теперь не
издавала  ни звука; она боролась молча, с отчаянной яростью, кусая и царапая
обоих  державших  ее  мужчин, которые тащили ее назад, вниз по ступенькам, и
тут  сквозняк  от  раскрытой  двери, казалось, взорвался словно порох, и вся
нижняя  прихожая  исчезла  в  языках пламени. Квентин все это ясно видел; он
видел,  как  помощник  шерифа  держал ее, пока шофер осаживал машину назад в
безопасное  место,  а  когда  он  вернулся,  на  всех  трех  лицах появилось
выражение  ужаса,  потому  что теперь они, наверное, ей поверили -- все трое,
широко   открыв   глаза,   смотрели   на   обреченный   дом;   и  тогда,  на
одно-единственное  мгновенье,  Клити,  быть  может, появилась в том окне, из
которого  она,  наверное,  все  три месяца день и ночь непрерывно следила за
воротами,  --  трагическое лицо гнома под чистым головным платком на багровом
фоне  пламени;  лицо,  на мгновенье промелькнувшее между двумя клубами дыма;
оно  смотрело  на них сверху, возможно, и сейчас еще не с торжеством, и даже
отчаяние,  которое  всегда на нем было, теперь ничуть не усилилось; оно даже
показалось  им  безмятежно  спокойным,  хотя  под  ним  таяла в огне дощатая
обшивка,  и  через секунду его снова закрыло клубами дыма -- и он, Джим Бонд,
потомок, последний в роду, теперь тоже его увидел и теперь завыл осмысленно,
как  человек,  ибо  теперь  даже  и  он, наверное, понял, по ком он воет. Но
изловить  его  им так и не удалось. Они слышали его вой, он, казалось, ни на
шаг  от  них  не удалялся, но подойти к нему ближе они не могли, и возможно,
вскоре  они уже не могли больше различить, откуда доносится вой. Они -- шофер
и  помощник  шерифа -- держали отчаянно вырывавшуюся из рук мисс Колдфилд; он
(Квентин)  ясно  видел  ее  и их; его там не было, но он ясно видел, как она
вырывается,  борется,  словно  кукла,  в  каком-то кошмаре, молча, с пеной в
уголках  губ;  он  видел,  как  лицо  ее,  словно в луче солнца, сверкнуло в
последнем  розовом  отблеске в тот самый миг, когда дом с грохотом рухнул, и
остался один только вой слабоумного негра.
     --  Итак,  в  санитарной  карете привезли в город тетушку Розу, -- сказал
Шрив.  Квентин  не  ответил,  он даже не сказал: Мисс Розу. Он просто лежал,
пристально,  не  мигая,  глядел на окно и вдыхал пьянящую, морозную, чистую,
сверкающую  снегом  тьму.  --  И  она легла слать, потому что теперь все было
кончено,  теперь  не осталось ничего, теперь там не было ничего, кроме этого
слабоумного  парня,  который  будет  прятаться  в  этом  пепле среди четырех
обгорелых  труб  и  будет  выть  до  тех пор, пока кто-нибудь не придет и не
прогонит  его  прочь. Поймать его было невозможно, и, кажется, никто никогда
не  мог  отогнать его подальше от этого места -- он просто на некоторое время
переставал  выть.  А  потом  снова слышался вой. Итак, она умерла. -- Квентин
ничего  не  ответил;  он  пристально  смотрел  на окно; потом он не мог даже
сказать,  видел  ли  он  действительно  самое  окно или всего лишь отражение
бледного четырехугольника окна на своих веках, хотя через секунду оно начало
появляться  опять.  Оно  начало  материализоваться  и теперь, вопреки закону
всемирного  тяготения,  приняло ту же странную позицию, словно, утратив свой
вес,  превратилось в сложенный пополам листок бумаги, который принес с собою
летний день в Миссисипи, аромат глициний, запах сигары и беспорядочную суету
светляков.  -- Юг, -- сказал Шрив. -- Юг. О господи. Не удивительно, что все вы
переживаете  самих  себя  на  много-много  лет.  --  Листок  теперь был виден
совершенно  четко;  скоро он сможет разобрать отдельные слова -- скоро, через
секунду, вот-вот, сейчас, сейчас, сейчас.
     -- В двадцать лет я старше множества людей, которые уже умерли, -- сказал
Квентин.
     --  А  умерло  гораздо  больше,  чем дожило до двадцати одного, -- сказав
Шрив.  Теперь  он  (Квентин)  мог  его  дочитать,  кончить -- это ироническое
письмо,  написанное  косым  затейливым  почерком, письмо, пришедшее из штата
Миссисипи в эти суровые снега:
     {...  хотя  и  не  исключено,  что  это возможно. Разумеется, никому не
повредит   уверенность  в  том,  что  она  отнюдь  не  лишилась  права  быть
оскорбленной, права изумляться и не прощать, а, напротив, сама достигла того
места,  предела,  где  объекты  сострадания и оскорблений уже не призраки, а
настоящие  живые  люди,  способные  воспринимать  и  ненависть и сочувствие.
Никому  не повредит надежда -- видишь, я написал надежда, а не мысль. Поэтому
пусть  так  и  будет  надежда  --  на  то,  что  одному достанется порицание,
безусловно  заслуженное,  а другим сочувствие, которого они, будем надеяться
(пока  мы  еще  надеемся),  страстно  желали, хотя бы только потому, что они
вот-вот  его  получат  --  хотят они того или нет. Погода была прекрасная, но
холодная,  и  землю  для  могилы пришлось долбить кирками; однако в одном из
поднятых  с  глубины  комков  я  заметил  рыжего  дождевого  червя -- он, без
сомнения, был живой, хотя к вечеру снова замерз}.
     -- Итак, чтобы избавиться от старика Тома, понадобились Чарльз Бон и его
мать;  чтобы избавиться от Джудит -- Чарльз Бон и окторонка; чтобы избавиться
от  Генри  -- Чарльз Бон и Клити; а чтобы избавиться от самого Чарльза Бона --
его  мать  и  бабушка.  Итак, чтобы избавиться от одного Сатпена, нужны двое
черномазых, верно? -- Квентин не ответил; Шрив сейчас явно не ждал ответа, он
почти без передышки продолжал: -- И это хорошо, великолепно; это окончательно
подводит  итог,  и  теперь  ты  можешь  вырвать  из гроссбуха все страницы и
спокойно  их  сжечь, и остается только одно. Знаешь что? -- Возможно, на этот
раз  он  надеялся  получить ответ, а возможно, просто остановился для пущего
эффекта,  ибо  ответа  он  не  получил.  --  Остается  один  черномазый. Один
черномазый  Сатпен.  Конечно,  его  нельзя поймать, его даже не всегда можно
увидеть, и от него никогда не будет никакого проку. Но он все равно еще там.
Иногда его еще слышно ночью. Ты его слышал?
     -- Да, -- сказал Квентин.
     --  И  знаешь,  что  я  думаю? -- Теперь он и в самом деле ждал ответа, и
теперь он его получил.
     -- Нет, -- сказал Квентин.
     -- Ты хочешь знать, что я думаю?
     -- Нет, -- сказал Квентин.
     -- Ну так я тебе скажу. Я думаю, что со временем Джимы Бонды покорят все
западное  полушарие. Конечно, это будет не при нас, и конечно, по мере того,
как  они  будут  продвигаться  к полюсам, они снова побелеют -- как кролики и
птицы,  чтоб  не  так  ярко выделяться на снегу. Но это все равно будет Джим
Бонд,  и потому через несколько тысяч лет окажется, что я -- тот, кто смотрит
на  тебя  сейчас,  --  тоже  потомок африканских царей. А теперь, пожалуйста,
ответь мне еще на один вопрос. Почему ты ненавидишь Юг?
     --  С  чего  ты  взял, что я его ненавижу? -- быстро, поспешно, мгновенно
отозвался  Квентин.  --  Это  неправда,  --  сказал он. Это неправда думал он,
задыхаясь  в  холодном  воздухе,  в  суровом  мраке Новой Англии. {Неправда!
Неправда! Это неправда, что я его ненавижу! Неправда! Неправда! Неправда!}







ХРОНОЛОГИЯ


     1807  Томас  Сатпен  родился  в  горах Западной Виргинии, в многодетной
семье белых бедняков англо-шотландского происхождения.
     1817 Семья Сатпена переехала в Тайдуотер, штат Виргиния. Сатпену десять
лет.
     1818 Эллен Колдфилд родилась в Теннесси.
     1820 Сатпен в возрасте четырнадцати лет убежал из дома.
     1827 Сатпен вступил в первый брак на Гаити.
     1828  Гудхью  Колдфилд  переехал  в Джефферсон, округ Йокнапатофа, штат
Миссисипи, с матерью, сестрой, женой и дочерью Эллен.
     1829 Чарльз Бон родился на Гаити.
     1831  Сатпен  узнает,  что  в  жилах его жены течет негритянская кровь,
отрекается от нее и от ребенка.
     1833   Сатпен   появляется   в   округе  Йокнапатофа,  штат  Миссисипи,
приобретает землю, строит себе дом.
     1834 Клитемнестра (Клити) родилась у негритянки-рабыни.
     1838 Сатпен женился на Эллен Колдфилд.
     1839 Генри Сатпен родился в Сатпеновой Сотне.
     1841 Родилась Джудит Сатпен.
     1845 Родилась Роза Колдфилд.
     1850  Уош  Джонс  с  дочерью поселился в заброшенной рыбачьей хижине на
плантации Сатпена.
     1853 У дочери Уоша Джонса родилась Милли Джонс.
     1859  Генри  Сатпен  и Чарльз Бон встречаются в Университете Миссисипи.
Джудит  и  Чарльз  встречаются  на  рождестве  этого  же  года. Чарльз Этьен
Сент-Валери Бон родился в Новом Орлеане.
     1860  На  рождестве  Сатпен запрещает Джудит выйти замуж за Бона. Генри
отрекается от семьи и уезжает с Боном.
     1861 Сатпен, Генри и Бон уходят на войну.
     1862 Эллен Колдфилд умирает.
     1864 Гудхью Колдфилд умирает.
     1865  Генри  убивает Бона у ворот. Роза Колдфилд переезжает в Сатпенову
Сотню.
     1866   Сатпен   обручается   с   Розой  Колдфилд,  оскорбляет  ее.  Она
возвращается в Джефферсон.
     1867 Сатпен вступает в связь с Милли Джонс.
     1869 У Милли Джонс рождается ребенок. Уош Джонс убивает Сатпена.
     1870 Чарльз Э. Сент-В. Бон впервые появляется в Сатпеновой Сотне.
     1871  Клити  привозит Чарльза Э. Сент-В. Бона в Сатпенову Сотню, где он
поселяется.
     1881 Чарльз Э. Сент-В. Бон возвращается с женой-негритянкой.
     1882 Родился Джим Бонд.
     1884 Джудит и Чарльз Э. Сент-В. Бон умирают от оспы.
     1910 Сентябрь. Роза Колдфилд и Квентин находят Генри Сатпена спрятанным
в доме.
     Декабрь.  Роза  Колдфилд  едет,  чтобы  привезти  Генри  в город. Клити
поджигает дом.







ГЕНЕАЛОГИЯ



ТОМАС САТПЕН

     Родился  в  горах  Западной  Виргинии  в 1807 г. Один из многих детей в
семье  белых  бедняков  англо-шотландского  происхождения. Основал плантацию
Сатпенова  Сотня  в  округе Йокнапатофа, штат Миссисипи, в 1833 г. Женился в
первый  раз  на  Евлалии  Бон  на  Гаити в 1827 г., во второй раз -- на Эллен
Колдфилд  в  Джефферсоне, Миссисипи, в 1838 г. Майор, затем полковник -ского
Миссисипского  пехотного  полка  Конфедерации  Американских  Штатов.  Умер в
Сатпеновой Сотне в 1869 г.


ЕВЛАЛИЯ БОН

     Родилась  на  Гаити.  Единственная  дочь  француза -- владельца сахарной
плантации на Гаити. Вышла замуж за Томаса Сатпена в 1827 г., развелась с ним
в 1831 г. Умерла в Новом Орлеане, дата смерти неизвестна.


ЧАРЛЬЗ БОН

     Сын  Томаса  и  Евлалии  Бон  Сатпен.  Единственный  ребенок.  Учился в
Университете  Миссисипи,  где  встретил  Генри Сатпена и обручился с Джудит.
Рядовой,   затем   лейтенант   -ской  роты  (Университетские  Серые)  -ского
Миссисипского  пехотного  полка  Конфедерации  Американских  Штатов.  Умер в
Сатпеновой Сотне в 1865 г.


ГУДХЬО КОЛДФИЛД

     Родился  в  Теннесси.  Переехал в Джефферсон, штат Миссисипи, в 1828 г.
основал маленькое торговое предприятие. Умер в Джефферсоне в 1864 г.


ЭЛЛЕН КОЛДФИЛД

     Дочь  Гудхью  Колдфилда.  Родилась  в Теннесси в 1818 г. Вышла замуж за
Томаса  Сатпена  в  Джефферсоне,  штат  Миссией-,  пи,  в  1838  г. Умерла в
Сатпеновой Сотне в 1862 г.


РОЗА КОЛДФИЛД

     Дочь  Гудхью  Колдфилда.  Родилась  в  Джефферсоне  в  1845 г. Умерла в
Джефферсоне в 1910 г.


ГЕНРИ САТПЕН

     Родился  в  Сатпеновой  Сотне  в  1839  г.  Сын Томаса и Эллен Колдфилд
Сатпен. Учился в Университете Миссисипи. Рядовой -ской роты (Университетские
Серые)   -ского  Миссисипского  пехотного  полка  Конфедерации  Американских
Штатов. Умер в Сатпеновой Сотне в 1910 г.


ДЖУДИТ САТПЕН

     Дочь Томаса и Эллен Колдфилд Сатпен. Родилась в Сатпеновой Сотне в 1841


КЛИТЕМНЕСТРА САТПЕН

     Дочь  Томаса Сатпена и негритянки-рабыни. Родилась в Сатпеновой Сотне в
1834 г. Умерла в Сатпеновой Сотне в 1910 г.


УОШ ДЖОНС

     Дата  и  место  рождения  неизвестны.  Скваттер,  живущий в заброшенной
рыбачьей хижине, принадлежащей Томасу Сатпе-ну, приспешник Сатпена, работник
на  плантации  Сатпена  в  отсутствие  Сатпена  между  1861 и 1865 г. Умер в
Сатпеновой Сотне в 1869 г.


МЕЛИСЕНТ ДЖОНС

     Дочь  Уоша  Джонса.  Дата  рождения