лужило  поводом  для  его  визита,  как, скажем, чтение  книги
неудержимо  рождает  в  читателе  желание  лично  увидеть  автора. Он  хитро
посмотрел  на меня  и  прищелкнул  языком,  словно попробовал отменного вина
высшей марки.
     При этих словах меня охватила сильная досада; мне  представилось, что в
последнее время я был менее  осторожен,  чем  обычно.  Не  оставалось ничего
другого,  как принять важное  выражение лица и  снизойти  до  высказываемого
восхищения.  Я предложил ему с покровительственной  улыбкой  отведать  моего
портвейна. Что может быть естественнее, чем то, что прибыль  основывается на
доскональном знании  сути  денег  и  законов  обращения капитала?  В  первую
очередь  необходимо, конечно, понимание большой  политики и  ее  влияния  на
рынок и  тяжелую  индустрию. Ведь  именно  от  нее  зависят  все  остальные,
находящиеся в сложном переплетении друг с другом отрасли хозяйства. А потом,
конечно, встает вопрос свободных денег и тех крупных сфер вложения, куда они
устремляются.   В   основе   конъюнктуры,   бывает,   правда,   лежат   свои
многочисленные  и  зачастую  скрытые  причины,  но все  они более  или менее
прогнозируемы. Когда бросаешь камень в  воду, то следует ожидать  и  кругов,
образующихся при этом. Можно точно рассчитать, когда та или иная часть пруда
придет в движение.
     Катценштайн внимательно слушал, как  я излагал ему эти общие места.  Он
ответил с величайшей вежливостью:
     -  Конечно,  конечно,  именно  так  и  написано в  учебном  пособии  по
национальной  экономике.  Таким  же  способом  метеорологи  предсказывают  с
довольно большой  степенью вероятности  погоду  на завтра.  Правда,  не  без
помощи метеостанций, приборов, судов и размещенного по белу свету служебного
персонала.
     Он растопырил при этом пальцы, разглядывая свои пустые ладони.
     - Что вы хотите этим сказать, господин коммерческий советник?
     Он  смотрел  на  меня восхищенным  взором,  словно  любовался  картиной
Рафаэля:
     - Толковая голова, я это сразу сказал, блистательный ум.  И винцо  тоже
отменное - такой портвейн можно получить только лично от старого Зандермана.
Я хочу  сказать,  что  одной  науки  о деньгах in  praxi(1) недостаточно.  В
придачу  к  ней  нужен  еще  капиталец.  Деньги,  увеличиваясь  в  размерах,
приобретают  и  большую  притягательную  силу.  Преимущество банков в  том и
состоит, что они  могут дольше участвовать в операции  и следить за ее ходом
на разных игровых полях, чем, скажем, мелкий игрок, и поэтому вероятность их
успеха  выше.  Есть только  один  вид игры, способной  потягаться  с ними, а
именно та, которая направляет ход, делает погоду на бирже.
     Моя  злость  нарастала.  Этот тип  с донимавшим  его  желчным пузырем и
потухшими  от сытой жизни глазами,  без сомнения, был хорошо  осведомлен обо
мне;  он  знал,  что  еще  совсем  недавно  я  был  нищим.  Конечно,  он  не
догадывался,  в чем  истинная причина успеха. Он  принимал меня за  брокера,
представляющего интересы тех, кто невидимо стоит за кулисами мирового рынка.
Только  он не настолько был умен, чтобы понять, что  кулисы сами  по  себе -
иррациональная  величина. Он не подозревал  и не мог подозревать, что я свои
подсказки  получал от величайшего в мире закулисных дел мастера и что у меня
от         него         генеральная        доверенность         на         -
---------------------------------------
     (1) На практике, в жизни (лат.).
     полную свободу действий. Он не знал, у кого он завтракает.
     С подобающей  сдержанностью  я  дал  ему  понять, что его провидение не
лишено оснований. И если действительно существовали связи, по поводу которых
он строил догадки, то они могли принести  плоды только  в том случае, если о
них умалчивать.  Естественно, мое  поведение только  еще больше усилило  его
интерес ко мне. Он возрастал  по мере того, как я разыгрывал  стремление  не
раскрываться перед ним. В каждом  деле преимущество  на  стороне того, кто в
нем не  заинтересован. Катценштайн буквально навязывался  мне и набрасывался
на мою наживку, как хищная акула.
     С этого дня он часто навещал меня и просил моего совета. Тем  самым  он
снимал с меня, сам того не подозревая, огромную работу, прежде всего общение
с агентами, которое всегда утомительно.  Я  стал его компаньоном. В качестве
такового я внедрил в его концерн одно страховое общество, дававшее  денежные
ссуды  под  урожаи  и  занимавшееся  тем  самым  рискованным  бизнесом, явно
связанным с возможными убытками. Это страховое общество я оставил за собой в
качестве своего особого долевого пая.
     Незадолго  до ослабления  марокканского кризиса  курс  ценных бумаг  на
бирже  упал  по  моей прихоти, поскольку  я отменил  ограничение на  военные
риски. Удар был направлен против Катценштайна, и он, хотя не смог  разгадать
смысл  моих далеко идущих намерений, стал  недоверчив. Вероломно я советовал
ему предпринять кардинальную ликвидацию имеющихся у него акций, но он на это
не  пошел.  Понижение  биржевого курса  представлялось  неестественным,  оно
сулило  двойную прибыль. В  такие  дни все  кажется неопределенным,  требует
изменения  тактики, которую  нельзя  определить  словами, тут  нужно  только
особое  чутье. Деньги  поднимаются  на головокружительную  фиктивную высоту,
становятся предметом чистейшей фантазии. Мой совет был правильным, почему он
не последовал ему?  Потому что  он  полагался только  на свои арифметические
расчеты.
     Затем последовал  танжерский  договор, а за ним  и черная пятница. Банк
прогорел, страховое  общество принесло  колоссальный  доход. Во  время таких
кризисов постоянно повторяется старая игра:  "Война или  не война? " - точно
так же, как с монеткой: "Орел или решка?" Вслед за этим произошло объяснение
между Катценштайном и мною.  Он признал, что был не прав. Когда на следующее
утро слуга пришел будить его, то нашел его в постели мертвым. Поговаривали о
сердечном ударе, горе его кредиторов было безграничным.
     Отныне я  стал владельцем  фирмы "Катценштайн &  Ке ".  Теперь  уже
никого больше не могло удивить,  что я связан  с делами мирового  бизнеса. Я
субсидировал государственные займы - эту высшую, поднебесную сферу финансов.
Меня сделали немецким бароном, наградили орденской лентой Почетного легиона.
Филантропы  зачислили  меня  в  свои ряды. Ее  Высочество  теперь в открытую
подъезжала  к  моему  дому;  в  жокей-клубе  вокруг  меня  всегда  толпились
любопытные - известно было, что я проигрывал там крупные суммы.


     Вот то, что касалось внешних обстоятельств моей жизни. Они не оставляли
желать лучшего. Но одновременно  я чувствовал себя несчастным в той же мере,
в какой  возрастали  моя  власть и авторитет. Сначала  это  была  скука, все
мучительнее  овладевавшая   мною.  Я  ощущал,  что  недоставало  внутреннего
напряжения, неизвестности, всех "за"  и  "против",  "красного"  и "черного",
придававших  жизни  остроту вкуса. Я играл роль того,  кто сражается,  но не
может  пасть.  Я  всегда  предвидел  свой  шанс.  Он  был   лишен  для  меня
таинственности, неопределенности, что заставляет сильнее биться сердце.
     Я уже  говорил,  что  азартные  игры  вскоре  утратили  для  меня  свою
прелесть.   То   же  самое   произошло  и  со  всеми  остальными  жизненными
комбинациями. Скоро мне надоело огребать деньги дураков, просто навязывавших
их мне. Я  часто испытывал искушение  снять ставку еще до того, как началась
игра.  Ну  кому интересно  отгадывать  загадку, если заранее известен ответ.
Единственное,  что  меня  еще  как-то  привлекало,  так  это  наблюдение  за
волнением и отчаянием других. На следующее утро они  появлялись и  унижались
передо мной. Но со временем  мне  наскучило и это. Я  больше не был игрушкой
судьбы, но  зато сам  стал судьбой  тех, кто  встречался на моем пути. Дутая
важность и  спесь усиливали жестокость во мне. Пожалуй,  в  этом  и  кроется
объяснение того,  что,  добившись  неограниченной  власти,  люди,  например,
кесари, прибегают к  убийству.  Земной шар  превращается в цирк,  становится
театром, в котором разыгрывается вечный спектакль.
     Так же складывались у меня отношения и с женщинами;  в первую очередь я
ощущал  свою  власть над  ними.  Они  приближались ко  мне,  словно  пестрые
бабочки, летящие на  яркий свет. Лаская  их,  я никогда не убирал  когти.  Я
разыгрывал с ними партии, оставаясь не знающим поражения  партнером. И,  как
Шейлок(1), я  следил, чтобы они сполна платили мне плотью и кровью. Я слышал
малейшую фальшь в их мелодиях.
     Странным был сам по себе тот страх, что меня могут обмануть в корыстных
целях. Я хорошо знал  цену вещам, следил за тем, чтобы меня не надували. Чем
больше  росло  мое  богатство,  тем  все  более  мелочным  и  придирчивым  я
становился. У  кого  больше  денег, тот и  покупает  дешевле. При абсолютном
богатстве все достается почти даром.
     Картина,  дом,  мебель  становились  мне  особенно  дороги, если с ними
связывалось воспоминание о выгодной сделке. То была логика денег, все больше
занимавшая меня и завладевавшая мною. А параллельно рос сплин, я чувствовал,
что все меньше получаю удовлетворения  от наслаждений.  По мере  возрастания
моих материальных возможностей  они все больше  теряли для  меня цену. После
стольких  лет вольного  босяцкого разгула я оказался обреченным вести жизнь,
какой  она  бывает  в  дорогих санаториях.  Я  полюбил  нейтральные  краски,
безмолвное обслуживание, дневные часы  при зашторенных окнах, пресные блюда,
безликие  разговоры,  женщин,  в которых  внешняя  элегантность сочеталась с
внутренней ничтожностью.
     Однако было еще одно обстоятельство, тревожившее  меня куда больше, чем
душевная  вялость,  безрадостность  существования,  утрата  жизнелюбия.  Оно
возникло сразу же после  первого триумфа. Я  все больше понимал,  что ношу в
себе       ужасную       тайну,        от       которой       нельзя       -
---------------------------------------
     (1)  Персонаж  пьесы   У.   Шекспира  "Венецианский  купец"  (1596)   -
олицетворение зла.
     избавиться.  И  все   отчетливее   тайна  эта   осознавалась  мною  как
преступная. Удар, наносимый мною людям, был чудовищной силы, словно я был их
заклятым  врагом,  обладавшим такой мощью, что находился  вне  закона.  Вор,
разведывающий  верное   дельце,  шулер,  метящий   свои  карты,  преступник,
замышляющий зло в своей норе, - все они лишь претенденты на шанс и находятся
во  власти всеобъемлющего закона. Они  действуют как люди, в то  время как я
был  наделен  самопроизвольной  неподотчетной  силой.   У   них  могли  быть
соучастники,  в то время как  предпосылкой для  моего искусства было  полное
одиночество. Я  обратил  внимание на  то, что мне бесконечно  милее было  бы
прослыть фальшивомонетчиком, чем если  бы кто  разгадал мою  тайну. Ловкость
рук, безотказность везения, восхищавшие  всех во мне, вызвали бы отвращение,
ужас и чудовищную ненависть,  если бы стал  известен  их  исток.  Ростовщик,
знающий суть денег  лучше самих бедняков, на крови которых жиреет, Дон Жуан,
хладнокровно тиражирующий технические приемы соблазна, словно крутящий ручку
шарманки, играющей одну и ту же мелодию, даже  и  близко не  приближались ко
мне, не  ведавшему промаха.  Я отдалился  от человеческого рода и  перешел в
другую категорию. Человек, приобретающий магическую  силу, символами которой
являются шапка-невидимка или волшебное  кольцо,  теряет чувство  равновесия,
натяжения жизни, позволяющее ему удержаться на ее поверхности; он  хватается
за рычаги, непосильные для него. И ответный удар могучих  сил не  заставляет
себя долго ждать.
     Я  и  почувствовал его,  ощутив  поначалу глухое беспокойство  в  душе,
поскольку все отчет- ливее осознавал ту беду, в которую попал. Мир обезлюдел
вокруг меня,  превратился  в  пустыню, где  двигались  по  законам  механики
какие-то тени. Я чувствовал,  что  блуждаю  в потемках, что зарвался, и меня
охватила  жуткая  тоска, мне захотелось  стать прежним. Пустота вокруг  меня
росла  - я  завидовал  самым  несчастным на  этом  свете.  Они знали  голод,
испытывали жажду, питали надежды, у них была своя судьба - все, чего не было
у меня.
     Тогда-то я и постиг, что, помимо механики, миром правит другой  закон и
приносит свои плоды. Я догадывался,  что войти в соприкосновение с ним можно
только через человека, щедрого на  добро. Пустота гнала  меня туда, где била
ключом жизнь, внутренний холод - к душевному теплу. Я чувствовал, что должен
привязаться  к  кому-то сердцем, что только в этом мое  спасение. Но был так
ослеплен, что вновь прибегал к магической силе, отправляясь на поиски.


     Однажды вечером, когда беспокойство стало невыносимым, я пошел  бродить
по улицам и почувствовал, что меня тянет к Силезскому вокзалу. Я вошел в его
огромный зал, где сновали при  свете дуговых ламп приезжающие и отъезжающие.
Как  часто   бывает  в  подобных  ситуациях,   меня  охватило  выжидательное
напряжение - любопытство, почему, собственно, я пришел  именно сюда.  Я  был
похож на охотника, не сомневающегося, что встретит дичь, которую ищет.
     И  я встретил ее, увидев  Хелену.  Она  сидела в  нише  глухого окна на
дорожной  корзине  с  висячим замком,  в которой  девушки,  поступа- ющие  в
услужение, обычно  возят свой скарб. Я еще  издали заметил дешевое пальто  и
согнутые плечи несчастной, плачущей в одиночестве. С первого взгляда я понял
всю ситуацию: без места, без денег и знакомых людей, чувствуя себя покинутой
в  чужом  городе. Одна  из  тех  жертв,  на поиски которых  выходят  сводни,
вербовщики и сутенеры.
     Я подошел к ней и заговорил. Она  была  мне очень благодарна, поскольку
находилась  в  положении, когда  хватаются  за соломинку.  А кроме того,  ее
сердце  было отходчиво. Она видела  во  мне самого близкого  ей  человека, к
которому  взывают  в  душе,  оказавшись  в  беде,  и она  доверилась  мне. Я
предложил  ей  кров  и хлеб.  Мы  отнесли ее корзину  в дрожки  и  поехали в
Трептов;  у  меня  была  там одна  из  моих  запасных квартир,  в  которых я
временами жил под чужим именем, предаваясь сплину. Это было скромное убежище
- маленький домик с садиком на берегу  Шпрее. Хелена  поселилась в одной  из
комнат.
     Мы  поужинали  вместе - пили чай  и болтали. Она  была молода  и свежа,
чувствовала   себя  непринужденно  и  не  задумывалась  над  нашей  странной
встречей. Она принимала меня за рыцаря, благородного и доброго человека и не
могла  даже  предположить,  что это -  встреча  чистого наивного существа  с
посланником  дьявола. Потом я  проводил ее в ее комнату и дал ей  ключ, хотя
знал, что она не будет запираться. Она была, словно птичка, в моих руках.
     Выйдя от нее,  я еще долго гулял  по саду.  Ночь была темной; время  от
времени по Шпрее проходила баржа с  разноцветными огоньками. Я знал, что нет
ничего  проще,  как совратить невинную. Но  мне нужно  было другое. Я  хотел
вернуть свой интерес к жизни, опять почувствовать ее внутренний смысл. А это
было возможно  только в  том случае, если  я  сам себе наложу запреты в моем
мире неограниченной свободы. Я знал, что осуществить это  можно только через
общение с другим человеком.  Я хотел посвятить себя этому человеку, окружить
его   заботой,   опекать   как  бесценное  существо,   созданное  для  моего
выздоровления,  моего спасения.  Хелена -  то девственно-чистое зеркало,  на
которое я буду проецировать свои тайные лучи, получая их обратно насыщенными
согревающим меня  теплом. Я не понял, что таким образом только усугубил свое
преступление, вызвав с помощью магии любовь Хелены.
     Поначалу события развивались так, как я и задумал. Я предоставил Хелене
ведение  несложного  хозяйства, а сам углубился  в  свои книги и расчеты. До
обеда  я  уезжал  в  Ваннзее  или  в центр города и  следил оттуда за  ходом
операций на бирже. Дела шли, как никогда, удачно. Правда,  я  утратил  право
говорить  о  том,  что  мне везет.  Хелена  принимала  меня  за  банковского
служащего с хорошим доходом.  Я не разуверял ее в том, что хотя у меня и нет
нужды  в  постоянной экономии, однако  счет деньгам я  веду, - мое богатство
напугало  бы  ее.  Я  лепил  ее,  словно  скульптор, развивая  ее  природные
качества.  Вскоре я увидел, что она почувствовала вкус к тем краскам, формам
и запахам, какие любил я. Время от времени мы ездили по магазинам и покупали
ткани,  посуду, мебель.  Я дарил ей  книги, выбирая их сам.  По субботам  мы
ходили  в театр, по  воскресеньям обедали  вне  дома, в хорошую  погоду - за
городом.  При  всем  при  том  я  воздерживался  от  роскоши  или  тщательно
маскировал ее, прикрывая покровом солидности  и рассудительности. Я исполнял
все желания Хелены, читая их по глазам.
     Так что неудивительно, что мой  план удался. Я мог бы овладеть ею уже в
первый вечер, и мы  зажили бы потом в домашнем уюте и согласии. Вместо этого
мы вступили в духовную связь. Я замечал, как  она, словно мимоза, все крепче
прирастала ко мне своими корнями. Я стал самым любимым для нее в том смысле,
как .холят и лелеют диковинный цветок или изысканное произведение искусства.
Отношения оставались девственными -  на  нетронутой  почве росли  кристаллы,
один краше другого, и цвели пышным цветом цветы. Передо мной  разворачивался
спектакль распускавшейся души, которая таинственным  образом набирала силу в
процессе своего роста.
     В течение  промелькнувшего  года  все перевернулось.  Я стал  тем, кого
одаривали, - созревший плод оказался мне не  под силу. Хелена превратилась в
источник  моей духовной жизни; я видел мир ее  глазами. Чем больше я зависел
от  нее, тем сильнее делался  вернувшийся страх. И  я все яснее понимал, что
хотя я и  держал шанс в руках,  однако  превратился теперь в машину счастья,
бездушный  автомат, пустое ничто. Я носил в себе тайну, даже похуже той, что
была у человека, потерявшего свою тень, и, осознавая это, я  привязал к себе
с ее помощью живого человека. В миг прозрения, проникнув в мою тайну, любовь
ее сменится брезгливостью, даже отвращением ко мне. Мне уже порой  казалось,
что Хелена  временами  задумчиво  смотрит на  меня;  я  допускал,  что  она,
благодаря  своей  сильной  природной  интуиции,  догадывалась  о том обмане,
которым я ее опутал.
     На этот  период  и  пришелся  мой  крах. Я  дошел  до  того поворотного
момента, который  все  может  сотворить  с  человеком, достигшим его,  - как
уничтожить, так и поставить перед новым выбором. Каждому это хорошо известно
по  собственному жизненному опыту. Такой  крах выражается и  физически тоже:
задолго  мы  ощущаем  по  мельчайшим  признакам, что  в  глубине  нашего еще
здорового организма  происходят какие-то  изменения.  Нам  нужно бы ослабить
вожжи,  однако мы не прислушиваемся к  предупредительным сигналам изнутри. А
потом вдруг следует неожиданный  удар, который валит с  ног.  Точно так же и
перед душевным срывом мы  оставляем без внимания тонкие  голоса, звучащие  в
нас, пока не ощутим толчок, сразу выбивающий всю жизненную систему из колеи.
Полному банкротству предшествует даже  короткая полоса особой уверенности  в
удаче. Но вдруг  наступает надлом, моральный крах, превосходящий по силе как
сердечный удар, так и безумие, - рушатся устои.
     Да, поистине зловеща встреча с бездонной пустотой. Мне открылось, что я
лишился внутреннего стержня, разрушил себя и что богатство  обманом завлекло
меня,  покрыло тонким  слоем лака,  как  живую мумию. И  меня  охватило  еще
сильнее, чем прежде, пока  я находился только  в стадии  внешней деградации,
чудовищное отвращение к самому себе.
     Хелена думала, что я тяжело болен, она ходила по врачам. Я же знал, что
никакая  медицина  мне  не  поможет,  а  тем   более  ухищрения  психологов,
обучавшихся  своему   ремеслу  у  таких  же  бездарей.  Мир  наводнен  этими
шарлатанами, они скорее могут подтолкнуть к дьяволу, чем помочь человеку.
     Я  хотел  м