ольны. Надеюсь, вы подольше погостите у меня.
     - Вы виделись с Князем? - спросил Луций.
     - Да, я видел его. Мы осматривали теплицы, их нужно подготовить к зиме.
Я мог бы пойти к  нему  и раньше, но посчитал,  что  так будет лучше. Если у
него и возникла хоть малейшая досада, то вы можете быть уверены,  что теперь
ее больше нет.
     - ---------------------------------------
     (1)  Протей   -  греческое  морское   божество;  в  переносном  смысле:
непостоянный, изменчивый человек.
     - Я благодарю вас. Можно  предположить,  что  рапорт Патрона нуждался в
некоторых пояснениях.
     Ортнер кивнул:
     -  Он  был  несколько односторонним. Хотя Князь и  любит ясные  головы,
однако не  полагается только  на  них. Он испрашивает также совета  еще  и у
левой стороны.
     - С  левой стороны  - сердце.  У меня  сложилось такое впечатление, что
повод для разрыва пришелся Патрону весьма кстати.
     - Он устраивает его, - подтвердил Ортнер, - потому что вы отдалились от
системы. Вы отклонились от нее уже в своих астурийских донесениях. Далее, он
находил ваше  возрастающее  влияние  на  слушателей  Военной школы  чреватым
опасностью.  Особенно назначение на должность  Руланда точило  его все время
как червь. Что ж, все это разные подходы к метафизике.
     - Да, конечно, - сказал Луций. - Он хотел ввести метафизику как допинг,
чтобы сделать команду сильнее.  С  такой подмогой  легче переварить  большие
дозы насилия. Я признаю, что Руланд не  соответствовал этим требованиям.  Он
остается чистым академиком.
     - Патрон считает, если бы  вы ввели  вместо этого второй  час  верховой
езды, толку было бы гораздо больше.
     -  Тут  он,  пожалуй, прав.  Теперь  он может взять  на службу  второго
конюшего.
     Ортнер улыбнулся.
     - Князь не желает, чтобы воспитание целиком зацикливалось на галифе. Он
и  в вашем случае  не разделяет мнения генерала, хотя, конечно, не может его
дезавуировать.  Ваше  участие,   проявленное  к  Антонио  Пери,  он  оценил,
истолковал его в своем духе; он одобряет ваши действия. Это распространяется
и на семью  Пери, хотя  от сомнений  формального  порядка нельзя просто  так
отмахнуться. Он сказал: "Это заботы, о которых следует доверительно говорить
со своим военачальником".
     Луций чувствовал,  как  спокойный твердый  голос вливает в него  силы и
облегчает ему душу.
     -  Я  знал,  что  он посмотрит на вещи шире, не прямолинейно.  Он видит
больше,  чем допускают рамки закона. В  том  и причина, что приказы  Патрона
выполняются, а Князю служат умом и сердцем.
     - Вы можете быть в нем  абсолютно уверены, - подтвердил еще раз Ортнер.
-  Он принял решение,  что ваша отставка будет сопровождаться  повышением  в
звании. Похоже, что и Патрону это не так уж не по душе.
     - Возможно, потому что он видит в этом новый афронт, который он нанесет
Ландфогту. И мне так приятнее - я не любитель трагических развязок.
     - Никто  их  и не  ждет  от вас, Луций. Они плохо  совмещаются  с вашей
натурой, это  и  постороннему глазу видно. Вы не бунтарь,  и изменения в вас
соотносятся  с укладом вашей души. Одного Гелиополя  вам мало.  От вас  ждут
большего.
     Луций пожал ему руку. Ортнер продолжил:
     - Князь  приветствует, что вы  в качестве моего гостя будете находиться
поблизости от него; вы,  таким образом, как бы и его гость, и он просит  вас
рассматривать  его охотничьи  угодья и его сады  как свои. Дуглас  выслушает
завтра все ваши пожелания. Даже  если вы и  оставляете военную службу, Князь
все же желал бы, чтобы вы не уезжали отсюда.
     Луций покачал головой.
     - Это пройденный  этап. Во Дворце не место частному  лицу.  Это было бы
призрачное существование.
     - Может, как  раз именно частная жизнь, - возразил ему Ортнер, - и даст
вам больше свободы и возможности реализовать себя.
     - Но здесь в заливе вопросы безопасности играют тоже немаловажную роль.
Я могу чувствовать  себя  польщенным,  что Ландфогт рассматривает  как  дело
чести необходимость уничтожить  меня и что моя голова  оценивается охотником
за черепами доктором Беккером как один из  главных трофеев.  Мне пришлось бы
искать защиты у мавретанцев.
     - Но вы же всегда можете свободно вернуться в Бургляндию.
     -  О нет. Я  никогда  туда не  вернусь.  Мне никогда не  простят, что я
нарушил традиции Страны  замков и  предпочел им личное  счастье. У меня  там
больше нет прав.
     Он замолчал и подпер голову рукой. Ортнер поднялся и обнял его.
     - Вы  видите  сегодня  все  в  мрачном свете,  Луций.  Причина  тому  -
усталость,  изнеможение.  Мир велик, и  по  ту сторону Гесперид находится не
одна Бургляндия. Вы будете счастливы со своей спутницей жизни в одном из тех
белых островных городов, которые вы так любите, - в одной  из старых морских
гаваней,  навеки погруженных  в мифы. Где сверкает море и солнце,  где зреют
виноград и  маслины,  где даже  нищие живут свободными,  как  короли, и  где
мудрое око, как  ваше,  будет наслаждаться этим  зрелищем. Старые  источники
забьют новой радостью, а жизнь  покажется еще более желанной. Вам надо взять
с собой еще Хальдера. Князь определил ему стипендию для путешествий.
     Луций встал.
     - Я  благодарю вас,  мастер.  Вы правы  -  я очень  устал. Утро  вечера
мудренее. Ваше общество придает мне силы.
     Ортнер дружески кивнул ему.
     - На Пагосе вы отдохнете. Мы отправимся завтра. Гортензия  уже ждет нас
с бутылкой "веккьо". Что скажете, если мы  заглянем к Вольтерсу и посмотрим,
как устроилась Будур Пери?
     Они спустились вниз и покинули Дворец.



В САДУ ОРТНЕРА

     Солнце прошло четверть своего суточного  пути. Тусклым диском поднялось
оно над Красным мысом, еще не разогнав туман. Однако сквозь его тонкую вуаль
уже были  видны нежная  морская рябь  и белые барашки  при легком ветерке. В
сером утреннем тумане начали всплывать контуры островов.
     В этой дымке морские пучины еще не обрели своей царственной синевы, они
дыбились  на  горизонте тускло-зеленой  громадой. Там, где  было мелко, вода
казалась отшлифованной,  прозрачной,  как стекло, сквозь которое  виднелись,
как разводы на нем, серебристые морские  водоросли. Миражи еще  не полностью
рассеялись.
     На  склонах  Пагоса  уже  играли  солнечные  лучи. Полоски  взрыхленной
буро-коричневой земли перемежались подпорными стенками из белого  камня. Все
щели в  них  поросли разноцветным мхом и камнеломками. Пчелы  патера Феликса
кружили  над  цветочным  ковром, свисавшим  вниз  по склону. Зеленые  ящерки
шмыгали по белому камню. Уже наступил час, когда медленно выползали из своих
укрытий темные гекконы.
     Весной и  летом  весь склон покрывают лилии.  Они  сменяют друг друга в
своем  цветущем  многообразии  - за  цветами из более прохладных  стран и  с
высокогорья следуют сорта с равнин  и  морского побережья и, наконец, жгучие
чудо-лилии  тропических лесов и  джунглей. Потом они  засыхают, не  оставляя
даже листьев, чтобы накопить в толстых  клубнях новые силы.  Тогда наступает
пора богатого плодоношения всего того, что растет на шпалерах.
     В  южной части сада, где  белокаменная стена  граничила с  дорожкой для
верховой езды, стоял Ортнер в голубой  холщовой рубахе с короткими рукавами,
на шее у  него висел пучок золотистого лыка,  время от времени он  вытягивал
бронзовыми от загара руками по одной пряди, чтобы  подвязать то  тут, то там
виноградную лозу или веточку миндального или абрикосового дерева.
     Он имел  обыкновение  появляться в  саду неожиданно, это были  часы его
отдыха, потом он снова возвращался к книгам или  рукописям. Труд садовника и
литератора  неизменно  дополняли  друг друга  в его  ежедневных  занятиях  и
уравновешивали его силы.
     У подножия  лестницы,  где  по  каменному  желобу  текла  вода,  стояла
Гортензия,  склонившись  над широкой корзиной. Соломенная  шляпа  с большими
полями  закрывала ее лицо. Осторожно, чтобы  не повредить спелые  плоды, она
раскладывала на листьях  сочный инжир.  Аламут, чье черное руно отливало  на
солнце рыжиной, лежал  на  парапете  и  смотрел, жмурясь, на  нее. Здесь, на
природе, он чувствовал себя вольготнее, чем во Дворце.
     Луций наблюдал  с террасы всю эту картину. Перед ним  стояла тарелка  с
гроздьями  черного винограда,  рядом лежал гранат,  лопнувший от спелости до
самого основания. Его половинки горели на солнце, как яркие  губы. Бокал был
наполовину  пуст.  В  нем  искрилось  темное  местное виноградное  вино, про
которое Ортнер сказал, что оно целиком  переходит в кровь.  Он  очень хотел,
чтобы Луций выпил его  немножко уже утром. Вино в бокале казалось черным,  и
только по краям солнце придавало ему пурпуровый оттенок.
     Вид на море с террасы  был  обрамлен широкими листьями фигового дерева.
Их целебное  благоухание  выдавало  то  радостное благодушие, с  которым они
раскрывались  навстречу  солнечным  лучам.  На  их резных  изгибах  выступил
сладкий сок,  им лакомились мухи. Все здесь  благоухало сладостью, брызжущей
спелостью  и  высшей  усладой.  Весь  сад  славил  мастера,  создавшего  это
изобилие.
     Луций уже в первые дни хорошо отдохнул здесь.  Благодатные силы  южного
склона укрепили его дух. Какие бы смуты и хаос ни учиняли там люди, порядок,
заведенный  на  обжитом  земельном  участке,  оставался  неизменным.  Каждая
травинка  свидетельствовала  о высшем творении.  Неизменными оставались мощь
горы, глубина морских вод и сила их прилива и  отлива. По  сравнению  с ними
белесый  город внизу казался ракушкой, мимоходом омываемой волной. Но самыми
целебными всегда оставались потоки света, этот ход часов  универсума. Быстро
бежало время, за которое небосвод совершал свой полный круг от Красного мыса
до Белого. Солнечные лучи плели на морской глади с ее островами и скалистыми
берегами  узоры,  как  на  искусном  ковре, и  совершали  на  глазах  тысячу
превращений.  Ранним  утром  краски  сверкали  хрустальной   лазурью,  потом
вспыхивали мощным, ярким цветом. Они блекли, когда солнце стояло в полдень в
зените и предметы не отбрасывали теней;  скалы тогда, словно ребра,  торчали
из воды. По вечерам оживали красные и желтые тона. Удивительной формы облака
обрамляли  солнечный  закат.  Наконец  вспыхивали  первые  звезды,  и  тогда
начинали мигать разноцветные огни островного мира.
     Цветы тоже  следовали этому магическому циклу вращения  по кругу...  По
утрам они  раскрывали свои  головки и  поворачивали  их к солнцу.  Они,  как
цветные зеркала, строго следовали за  траекторией его  движения. А когда они
по вечерам закрывались, просыпалась ночная  флора, фосфоресцируя  в темноте.
Запах лаванды и  цветущих  апельсиновых деревьев усиливался  с  наступлением
прохлады, когда остывали камни.
     Сад отражал полный могучей силы покой  духа, нуждавшегося не  столько в
новизне, сколько в повторении цикла. Ортнер  отрицательно относился к планам
преобразователей мира. Будущее - остановившееся мгновение, мир - твой тесный
мирок. Покажи мне, как ты живешь со своей женой,  твоими детьми, служанкой и
кошкой, и я прощу тебе  грехи твоей  теории. Он любил ручной  труд,  простых
людей,  продолжение их рода, из чего и произрастают  корни отечества. В этом
смысле он и воздействовал на Проконсула  как его сильный, добрый друг, одним
только своим присутствием.
     Через стеклянную дверь на террасу  вошел Костар и подал утреннюю почту.
Первым Луций  вскрыл послание  Будур Пери, лежавшее на стопке сверху. У  них
вошло в привычку перед  заходом солнца  совершать с Ортнером прогулку верхом
вдоль берега моря,  потом  купаться и ужинать у нее в "Хозяйстве Вольтерса".
Позднее они еще раз обменивались друг с  другом коротким приветствием. Кошти
она сняла. Ему казалось,  что она стала выше ростом  и держалась  увереннее.
Она носила теперь яркие цвета и была полна радости и веселья.  Она все время
была с ним,  насколько велик  был прежде разрыв между ними, настолько велика
теперь стала их близость.
     И то, что теперь  стало  известно об их отношениях  и  что  они открыто
признавались всеми, было ему приятно.  Ортнер  все  время заботился о  любой
возможности  соединить  их  вместе. Он посылал ей  через  Гортензию  цветы и
фрукты из  своего  сада.  Когда  Луций встречался  в  парке  с  Князем,  тот
непременно справлялся о самочувствии Будур.
     - Для вас было крайне необходимо, Луций, восстановить свои силы.  - Так
сказал  вчера Ортнер  за бокалом  вина,  когда они возвратились от Будур.  -
Силы, которые управляли вами,  ослепили вас сверх меры; теперь они приведены
к знаменателю,  приближенному к человеческим возможностям. Иначе вы  ввергли
бы в  опасность как раз  того, кто вам дороже всех. Бывают такие субстанции,
короткое соприкосновение с  которыми творит чудеса, но длительная близость с
ними может привести к  увяданию  жизни.  С  ними  можно покорять и разрушать
города, но нельзя строить дом.
     Одно письмо  на листке бумаги с острым угловатым почерком, напоминавшим
записи сейсмографа,  было подписано доктором  Беккером; он просил о беседе в
нейтральном  месте.  Это могла быть  ловушка, но было возможно также, что за
этим скрывалось предложение. Ландфогт охотно брал к себе на службу уволенных
военных  офицеров, и прежде всего если он  знал,  что они уходят из Дворца в
результате  размолвки. Он ценил отклонения в  поведении и  питал слабость  к
криминальному   прошлому  своих   подчиненных.  Луций   принадлежал  к  тому
небольшому кругу лиц,  которым все было  известно  про борьбу  за  власть  в
Гелиополе  - как  в  ее полном объеме, так и в  деталях. Это, пожалуй,  даже
скрасило бы Ландфогту удар, нанесенный ему на Кастельмарино.
     Среди полученной почты было также приглашение и от Ордена  мавретанцев.
В этих  сферах,  видно,  придерживались точки зрения,  что он проиграл всего
лишь один раунд, и предлагали ему начать новую игру.
     И наконец, он прочитал  еще одно послание,  написанное хорошо  знакомым
ему почерком патера  Феликса и отправленное Мелиттой. Патер приглашал его на
воскресенье  в  апиарий. Если  кто здесь знал выход из создавшейся ситуации,
так это был именно патер - Луций чувствовал это всем сердцем.



ГОЛУБОЙ ПИЛОТ

     День выдался жарким, и в горных ущельях воздух дрожал в знойном мареве.
Наступала пора сбора винограда. Она часто приносила с собой летнюю жару.
     Чтобы миновать  Военную школу  и ее  учебную территорию, они проскакали
долиной Мертвых  и сошли  с  коней у подножия горы с северной стороны. Луций
оставил  Костара с лошадьми,  а  сам стал подниматься  в скит. Наверху  было
прохладнее, легкий ветерок  играл в зарослях молочая и зеленых ветках дрока,
в котором то тут, то там еще мелькали золотистые соцветия.
     Солнце  стояло  в  зените,  когда  Луций  поприветствовал  патера,  уже
ожидавшего его в  своем  белом облачении.  Монах  был  не  один - у него был
гость, которого Луций знал со стороны: Фарес,  командир регентского корабля,
стоявшего в гавани морского ракетодрома. Патер представил их друг другу. Они
сели  на каменную скамью возле  темного,  выложенного  серебряными  стрелами
стола, и Луций опять прочитал надпись: "Уже гораздо позже, чем ты думаешь".
     Море  было  черным, без  парусов;  скалы резко  выделялись,  освещенные
слепящим  светом.  Гавань  казалась вымершей;  своими бастионами и мраморной
набережной она была  похожа  на  въездные ворота  в  призрачный  город.  Они
молчали. Луций глядел на Фареса, сидевшего напротив него.
     Незнакомец был одет в  голубой асбестовый  костюм  - форму для  дальних
полетов  в условиях сильного излучения. Она производила впечатление рабочего
комбинезона,  приспособленного  для  работы  в   цехах  и  заводах  небесной
механики. Швы были отделаны тонкой крученой золотой нитью. На шнуре на груди
висела  золотая  маска.  Левый  рукав   украшал  золотой   пшеничный  колос.
По-видимому, знак  различия; у членов  экипажей можно было  увидеть и другие
символы - гроздья винограда или веточки руты.
     Лицо   пилота  выражало   свойственное   высшей  власти  величественное
спокойствие. За ним угадывались безграничные возможности, а также осознанное
достоинство  посланца,  одно   появление  которого   важнее  любых  воинских
соединений  и эскадр. Однако его облик  был  отмечен  еще  и печатью  добра,
вокруг него не ощущалось ауры страха. Власть была сконцентрирована в нем, но
не создавала напряжения. Не было поэтому и жесткости, свойственной обычно ее
обладателям.  Выражение  лица  было  скорее  мягким,  словно  источало  свет
непобедимо крепкого мира.
     Он знает те просторы, где царит невесомость, подумал Луций, разглядывая
его, там нет нашего антагонизма.
     Хотя  солнце  заливало  все  вокруг ярчайшим  светом, от головы  Фареса
исходило  собственное  сияние.  В  народе  было  известно  про  это  сияние.
Говорили, что там другая вода и именно она создает этот свет.
     Удивительным  было сочетание хладнокровия и  новой, неизведанной  силы.
Реальность,  определенность и  уверенность находили  свое  выражение и в его
позе.  Викинг высокого полета, к тому же достигший своей цели.  Кое-какие из
голубых кораблей вспыхнули и  сгорели в море огня, в  потоках  эфира.  Потом
другими  был найден  закон,  согласно  которому  корабли можно  водить  и  в
безвоздушном  пространстве, не знающем границ. И тогда они ринулись на штурм
необъятной бездны по заранее рассчитанным траекториям. И нашли то прекрасное
и полное чудес царство, о котором мечтали Фортунио и Горный советник, - мир,
где  земля превратилась в кладовые сокровищ, а знание - в силу и власть. Они
нашли больше, чем искали. Знание сыграло роль бура в твердой  горной породе,
наткнувшегося наконец-то на мощные жилы. Это позволило увеличить скорость до
таких степеней, что она уничтожила самую себя и перешла в состояние "покоя".
В  них  продолжал  жить  научный  триумф,  воспоминание о  том  историческом
поворотном моменте,  как тогда  у берегов Красного моря. Как говорил Сернер,
они  проникли в  миры,  над которыми не  тяготело  проклятие  яблока. Однако
существовали, как уже  было  сказано,  еще  и  теории,  объяснявшие  внешние
изменения, которые не  могли ни для кого остаться незамеченными, лишь особой
водой, пищей и светом  в том неведомом новом пространстве.  Было бы странно,
сказал Таубенхаймер, если бы не выявились подобные явления, самое чудесное и
удивительное заключается  скорее в счастливом характере  мутаций. Как  и что
произошло  на самом  деле, так и  осталось  тайной Регента  и его  экипажей.
Временами  казалось,  будто  они  в  удаленных  друг  от  друга  на  большие
расстояния пунктах создали  искусственные,  как в ретортах,  системы жизни и
наблюдали оттуда с астрономически  далекого расстояния за непрочной паутиной
государств диадохов, образовавшихся после битвы в Сиртах.
     При  всем  при  том в  них  сохранилось что-то  от  того  духа подъема,
охватившего всех, когда, решившись на крайний риск, человек ринулся вслед за
произведенным расчетом, не надеясь на возвращение, поставив на карту жизнь и
преодолевая чудовищный барьер, навстречу неизведанному Ничто.
     Патер Феликс заговорил первым:
     -  Случилось многое с тех  пор, как мы виделись с тобой здесь, Луций. Я
попрогил  тебя подняться сюда, поскольку твою судьбу  я  принимаю  близко  к
сердцу.  Ортнер передает,  что  ты  хочешь  искать  прибежище  по ту сторону
Гесперид?
     - Я не  знаю, - уклонился от  ответа  Луций, -  интересуют ли командира
Фареса мои личные дела.
     - Пусть  тебя это не тревожит,  -  успокоил его патер, - он ведь  здесь
сегодня только ради тебя.
     Незнакомец  кивнул.  Его  голос   звучал  повелительно  и  одновременно
приятно. "Покоряюще" было бы, пожалуй, самым правильным словом.
     -  Мне нужно было навестить Горного  советника, и  я  попросил  патера,
пользуясь случаем, об этой встрече. Из бесед с  ним я давно уже  все про вас
знаю.  В  мои  обязанности входит  иметь представление о