олиться,  но  чувствовал, что  мои уста  запечатаны.  Наружу
вырывались  отвратительные  слова.  Напротив  нашего домика,  в Штралау,  на
берегу, находилась маленькая  церковь; я  пошел  к  пастору.  Он  знал меня,
поскольку  я  был  причислен  к  его  епархии  и  делал   время  от  времени
пожертвования. Он принял меня очень почтительно. Я попытался  объяснить  ему
свое положение,  но  тут же  заметил, что он не понимает  меня. Настрой моих
мыслей обеспокоил, смутил его;  наверняка он решил, что я  тронулся умом. Он
говорил  мне  вежливые  ласковые слова, как  юродивому,  от  которого  хотят
подобру-поздорову  скорее  избавиться,   и   настоятельно   посоветовал  мне
обратиться к врачу.
     Я бросился в  старую церковь,  искать спасения у католиков, для которых
опыт  изгнания  злых  духов  еще  не  был  такой  далекой  стариной.  Клирик
внимательно выслушал меня и в ужасе выпроводил за дверь.
     Я часто бродил по центру, чтобы отыскать квартиру доктора Фэнси, но  не
находил  ее.  Иногда я  даже  думал,  что все  это игра  моего  воображения,
результат  бредовых  фантазий воспаленного  мозга,  однако это  не  смягчало
гнетущую меня боль. Я знал, что обречен и потерян.


     И тогда я опять запил; часы опьянения были единственно сносными. В моей
пустыне они  были  словно  пестрые шатры,  раскинутые  над  головой.  Хелена
приносила мне  вино,  как  медицинская сестра приносит  лекарство.  Мой  вид
огорчал  ее, однако она чувствовала, что  я  не  могу  не  пить.  Что  толку
прописывать несчаст- ному строгое воздержание?  Хмель для  него -  последнее
прибежище, последние радужные краски в беспросветной тьме.
     Позднее, после полуночи, я отправлялся в те кварталы, где жизнь никогда
не  замирает.  Меня  тянуло смешаться  с  толпой, которая при свете  неярких
фонарей  занята  своим  беспокойным промыслом.  В каждом большом городе есть
свои злачные  места, где гнездятся зло и порок. Они притягивали меня, я ведь
хорошо знал, где они расположены - на пересечении с Гренадирштрассе. Здесь в
это  время  суток,  пожалуй,  не  было  никого,  кроме  полицейских, кто  не
прибегнул к  спиртному  или  наркотикам: от  продажных женщин  до  элементов
преступного  мира.  Не  находя  себе  места,  кружил  я  в  этой  толпе,  то
собиравшейся под красными фонарями в районе Александерплац, то растекавшейся
до тихих мостиков над Шпрее. Я смешивался  то с одной,то  с  другой группой,
образовывавшейся вокруг арестуемого или подвыпившей распутной девки, а то  и
вокруг тех, кто  занимался  грязным  бизнесом. Потом заходил  в какое-нибудь
кафе, сверкающее по стенам зеркалами, и сидел, тупо уставившись перед собой,
как  и другие посетители, под звуки механического оркестра. Вид  внутреннего
убранства будил во мне мрачные мысли.
     Как  и прежде, все свои похождения я заканчивал в полном изнеможении на
одном  из  вокзалов. Есть  такие формы  жизни,  которые независимо от  того,
богаты мы или бедны,  становятся нашим уделом,  отводятся  нам  свыше. И вот
опять  наступило утро,  когда  я  почувствовал  принуждение извне  пойти  на
самоубийство. Я не заметил, что сижу на том же самом месте, что и тогда. Как
всегда  в  такой  час,  я был сильно пьян. Я то  и  дело  хватался  рукой за
нагрудный карман - ощупывал там стеклянную  трубочку с ядом, которую носил с
собой. Сообщение о  внезапно  наступившей  смерти неизвестного забулдыги еще
успеет попасть в утренние газеты. Я высыпал порошок в свой бокал.
     В  этот  самый момент  в зал поспешно вошел  человек  в  синем дорожном
костюме и приблизился к моему столику. С тупым удивлением  я увидел, что это
был доктор Фэнси. Он сел напротив и посмотрел на меня испытующим взглядом:
     - Вот  тебе и раз, старый пациент, если не ошибаюсь. Как обстоят дела с
глазами, позвольте вас спросить, не подводит ли зрение?
     Я смотрел на него угрюмо, с ненавистью:
     - Об этом вам, пожалуй, легче судить,  чем мне. Только на сей раз я сам
справлюсь со своими трудностями.
     Доктор Фэнси улыбнулся и стал насвистывать старую мелодию.
     - Нам известны случаи с пациентами, выражающими свое недовольство после
того, как им удалили катаракту.  Они  жалуются, что  видят все слишком ясно.
Состояние средней разрешающей способности глаза,  похоже, самое удобоваримое
из всех - clair obscur(1).
     Он взял  мой  бокал  и стал с  наслаждением втягивать в себя  запах.  Я
злорадно  смотрел на него с  напряженным ожиданием. Доктор снова улыбнулся и
просвистел свою мелодию еще раз, только тоном повыше:
     -  Я  вижу, вы преуспели  в  этом  деле. Пахнет  очень хорошо - горьким
миндалем.
     - ---------------------------------------
     (1) Рассеянный свет (фр.).
     Он выплеснул содержимое на пол и продолжил:
     -  Давайте поговорим серьезно -  похоже,  что проведенную  операцию  вы
находите  неудачной  для  себя,  хотя  она прошла  весьма  успешно.  Я  даже
намеревался  опубликовать результаты в научных журналах. Однако не  составит
большого труда вернуть вам ваше прежнее зрение.
     Я не поверил своим ушам и воскликнул:
     -  Если вы  это сделаете, доктор,  я  пожертвую вам  свое состояние. Вы
знаете, что оно огромно.
     - Я  знаю. Однако я отношусь к той категории артистов, которые работают
без гонорара. Так как вы в некотором роде опять на пороге драмы, то разворот
событий  следовало бы начать в обратном порядке - вы угощаете  меня рюмочкой
blackberry brandy, и тогда мы, можно считать, будем квиты.
     Он  позвал  кельнера,  и  я  заказал  две  порции бренди.  Мы  выпили и
отправились, как  и тогда, в путь.  Он привел  меня в дом и  в свой кабинет,
который  я так давно  искал. Надев белый халат,  Фэнси попросил меня сесть в
клеенчатое  кресло  и  осмотрел через  большую лупу  мои  глаза. Раскладывая
инструменты,  он  углубился по привычке  многих врачей  в  разговор с  самим
собой, который частично предназначался для меня.
     -  Глаз,  -  сказал он,  - несовершенный орган,  как  и  все остальные,
созданные демиургом.  Немножко  влаги,  немножко  краски  в  темной камере с
окном, пропускающим умеренную полосу света, в котором все  кажется неясным и
расплывчатым.  Возможности этого  инструмента  познания  ограничены  разными
непредвиденными  обстоятельствами.  И  когда  мы  делаем  его  чуть  острее,
увеличиваем  его  разрешающую  способность, чтобы  можно  было  яснее видеть
слепую  игру  сил и случая, пациенты жалуются на боль из-за слишком  резкого
света.  Они  требуют, чтобы им вернули назад  их  иллюзии. Они  предпочитают
туманные изображения.  Глаз  создан для царства теней,  не для  абсолютного,
чистого света. Свет -  могучая  сила универсума -  сожжет вас, если ке будет
покрова.  Красоту,  истину,  свет  знаний  затуманенный взор  не в состоянии
вынести, для него достаточно лишь тени всего того. Что сможет выбить вас  из
вашего привычного  круга?  Однако же,  - добавил он еще, -  иначе и  быть не
может. Универсум - это вершина искусства, и с ним соотносится несовершенство
всего остального, как бы запрограммированное им.
     Он повернулся ко мне:
     - Я  придал остроту зрения  вашим глазам  с  помощью кислоты.  Ее можно
нейтрализовать щелочью. Однако вам придется смириться с тем, что зрение ваше
ухудшится.
     - Приступайте к делу - будь что будет.
     Доктор пожал плечами и повернулся  к своим инструментам.  Потом  придал
креслу горизонтальное положение и капнул  мне в глаза две капли.  Опять меня
пронзила  жгучая  боль, и опять я потерял сознание.  Когда я пришел  в себя,
доктор Фэнси уже снял халат. Он посмотрел на меня, прищурившись, и сказал:
     - Вы можете идти.
     - Я думал, вы дадите мне еще кое-какие наставления?
     -  Ах  так,   вы  имеете  в  виду,  что  ваше  богатство  нужно  теперь
распределить между всеми бедняками? Не ломайте себе над этим голову.
     Он открыл дверь и выпустил меня.  Я чувствовал себя  хуже некуда и шел,
держась за стены. Все предметы плыли передо мной, как в тумане, но  казались
мне разнообразнее по краскам. На перекрестке меня задел экипаж и сбил меня с
ног. Из последних сил добрался я до дому.
     Хелена  ждала  меня, едва  взглянув  на  меня,  она поняла,  в каком  я
состоянии. Она подхватила меня, обняла и прижала к себе...
     - Наконец-то... - услышал я возле своего уха.


     Мое здоровье сильно пошатнулось, глаза болели, и зрение сильно ослабло.
Нервная  лихорадка чуть не стоила  мне жизни.  Болезнь затянулась, проходили
недели, и я смутно чувствовал, как Хелена борется за меня,  иногда я узнавал
ее при  проблесках сознания. Потом мне  разрешили сидеть  в саду,  совершать
первые прогулки.
     Настоятельно  и  часто  за  мной  посылали  мои прокуристы.  Наконец  я
выбрался в центр, чтобы ознакомиться с состоянием дел. Я  нашел их в крайнем
расстройстве. Убытки страховых компаний, понесенные  в результате катастроф,
падение  курса  ценных бумаг, злоупотребление  доверием съели  за  несколько
недель  то,  что  было  накоплено  за  годы.  Но прежде всего -  я  перестал
чувствовать свойство денег,  утратил  острое  чутье, необходимое для ведения
финансовых   операций.  Я   лишился   присущего   мне  состояния   бездонной
ненасытности,  оказывающего воздействие  на перемещение абстрактных денежных
сумм, направляющего их. Склонность к  спекулятивному мышлению угасла во мне,
и символы потеряли для меня свой смысл и реальность.
     Я  распорядился  составить  список  моих  ценных  бумаг, недвижимого  и
движимого имущества. Все вместе  взятое могло сбалансировать убытки. Нашелся
ликвидатор, который, пойдя на риск, взял на себя заботы по всей совокупности
моих долговых обязательств и претензий кредиторов. Мне  остался только домик
вблизи  Штралау и  подарки,  которые  я дарил Хелене.  Благодаря  им  я смог
открыть маленькую антикварную лавку. Мой вкус к старинным и изысканным вещам
сослужил  мне  на  сей  раз добрую службу. Мы поженились  и зажили, как  все
обыкновенные люди на свете.
     В маленькой скромной суете буден  с  их повседневными заботами  прошлое
стало  мне вскоре казаться фантастической историей,  причудами сновидений  и
болезненным бредом. Мощный вал налетел, обдав пеной,  и так же откатил назад
без  всякого на то моего  участия. Я отрекся от  сил зла и сопутствующего им
богатства, но  не  столько  из  отвращения  к нему, сколько  потому, что это
оказалось мне не по плечу. Силы зла взяли меня к  себе на службу и уволили с
нее словно по  доверенности очень  далекого  невидимого хозяина. И  причиной
тому, что я не  сгинул окончательно, было то, что в каком-то  одном пункте я
еще  не  утратил  контакта  с  силами  добра.  Моя  жизнь,  приспособившись,
протекала в ослабленной форме трансформации зла, и оно как бы исторгло меня,
вернув опять в прежнее состояние.
     И в лоно церкви я тоже вернулся  - как тот, кого вселенский страх гонит
к  алтарю. Я следовал  заповедям,  соблюдал  закон.  Однако  чувствовал, что
таинства утратили для меня свою силу и молитвы не проникают в душу. Я не за-
служивал праведности. Ничто не отзывалось во мне эхом.
     Поэтому  я  и  сказал  в самом  начале, что  имя  мое  недостойно  быть
названным - оно не для истории. Я живу, как и мои современники, в безымянной
стране и уйду безвестным,  как  и  они. Человек воззвал к могучим  силам, до
ответа которых еще  не дорос. Вот тут его и охватывает ужас. Он думает, стоя
перед выбором: переступить  ли порог,  за  которым мир таинственных зловещих
сил,  или  вернуться  назад  в   родовую  вотчину  человечества,  где  можно
спокойненько, бездумно существовать, пока земля все еще плодоносит.


     Ортнер закрыл свою  папку и  отдал  ее Костару,  чтобы тот отнес ее  на
место.  Во  дворе и  в  коридорах  слышна  была  смена  ночного  караула.  В
мастерской  стало  светло.  Солнце поднималось  из  морских  глубин.  Первые
ласточки  стремительно проносились  над  еще серыми  зубцами  стен  и  башен
Гелиополя. Ортнер выключил аэроионизатор.
     -  Меня  не  остановить,  когда  я погружаюсь  в материалы  по  старому
Берлину, люблю их  так же, как  и Фернкорн. За истекшее время многие вопросы
стали яснее. Ну пора и отдыхать, во всяком случае, де Гееру нужно хоть часок
поспать.
     Луций улыбнулся.
     - С вашими темами не до сна, они просто захватывают. А кроме того,  мне
показалось, что вы несколько раз строго подняли указательный палец.
     - Это  было бы  моей ошибкой как  рассказчика.  Но  я  не  буду  ничего
оспаривать.  Возможно,  это  произошло  оттого, что  времена  повторяются  и
проблемы,  угнетавшие  моего бесцветного героя, никогда не утрачивают  своей
актуальности. Не каждому написано на роду быть  удачливым, как Фортунио. Вы,
Луций, хотите  знать, каким  способом  и  в  каких формах можно  еще прожить
жизнь. Может,  вы  включите в них и будущую  встречу со своей  Хеленой.  Это
старый-престарый рецепт.
     Они поблагодарили художника и разошлись.



ПОЕЗДКА НА ВИНЬО-ДЕЛЬ-МАР

     После непродолжительного  сна  Луций в привычное  время  вошел  в  свой
служебный  кабинет,  примыкавший к бронированной комнате  Патрона. Помещение
было строгим: письменный стол, сейф, шкаф с папками, несколько стульев - вот
и  вся обстановка.  На  стенах  пробковое  покрытие.  Карты  с  обозначением
демаркационных линий. Напротив стола  доска с  надписью: "Военная школа". На
табличках  - фамилии,  достаточно взглянуть, чтобы  установить как  звание и
практическое  использование  каждого  слушателя  Военной  школы,  так и  его
местонахождение. Луций подошел, чтобы посмотреть, какие произошли  изменения
за время выполнения им спецзадания. Из раздела "Отпуск" он вернул на прежнее
место две таблички:  "фон Винтерфельд" и  "Бомануар". Потом подошел к окну и
посмотрел на внутренний двор.  Стекло  было тонированным, но обладало только
двумя переходными позициями: "светло" - "темно".
     Тереза,  как   всегда,  поставила  цветы.  Она  следовала  предписаниям
Патрона. Тот  стре-  милея не  только смягчить  подобными нюансами  аскетизм
службы, но и придать ей эстетические черты.
     Почта была разобрана и лежала на  столе - приказы, секретные -  в общем
красном конверте, пресса и, чуть ближе к букету цветов, почтовые конверты  с
письмами личного содержания. Луций просмотрел  сначала газеты, освещавшие на
первых  полосах беспорядки в городе.  По заголовкам безошибочно  можно  было
определить, какие  из  газет  держали  сторону Дворца, а  какие состояли  на
службе у Центрального ведомства. Так, "Друг народа" сообщал крупным шрифтом:
"Вспомогательные отряды  полиции  препятствуют  погромам в квартале парсов".
Под текстом - фотография, обведенная красным карандашом. Луций увидел на ней
себя с Марио  и Костаром.  Шпионивший газетчик ухитрился заснять тот момент,
когда  Марио  поднял  серебряную  ложку. Кадр  надо  было признать  удачным,
возможно, изображение уже попало на экраны.
     Луций включил аэроионизатор и отложил газету в сторону,  чтобы заняться
приказами, которых за время его отсутствия скопилась целая стопка. Среди них
один касался его непосредственно:
     "Сетования командиров на молодое поколение возрастают с каждым днем.  В
общем и целом констатируется,  что уровень технических знаний возрос. Однако
это не  должно происходить в ущерб формированию личности. Я обращаю внимание
на   то,   что   воспитание   должно  нацеливать   слушателей  на   принятие
самостоятельных решений.
     С этой целью в Военной школе вводится старший класс. Предметы обучения:
верховая  езда  и фехтование,  светские  манеры и нормы  общественной жизни.
Академия набирает  преподавателей  логики,  риторики, международного права и
богословской   морали.  Уточнения  и   подробные  указания  разрабатываются.
Контроль  за  проведением  соответствующих  курсов   и  подачу  рапорта   об
исполнении возложить на командора де Геера".
     Судя  по  всему, Проконсул,  всегда  пекшийся  о том, чтобы армия стала
чем-то вроде мамлюков или  в лучшем  случае лично  ему преданным и послушным
инструментом, хотел этим  актом  осуществить  одну  из  своих  любимых идей.
Патрон  подписал  сформулированный им приказ, хотя  и  был другого мнения  и
постоянно следил за тем, чтобы молодежь не изнеживали.
     Потом  пошли обычные объявления и приглашения в соответствии с тем, как
текла жизнь Гелиополя.  Космические "охотники"  объявляли о  докладе на тему
"Ловля гигантских рыб". Фернкорн читал  лекцию о богословском  романе. Луций
заносил даты и сроки  в настольный календарь. Самым последним оказался узкий
конверт, надписанный неопытной рукой. Он вскрыл его и прочел:
     "Вы  еще помните Мелитту? Господин Марио наверняка рассказал вам, что я
благополучно  добралась  до  своей  тети.  Вы  приглашали меня на прогулку -
возможно, в шутку, возможно, из  вежливости. Я спрашивала себя, что Вы могли
найти во мне, в той, которая ничего для Вас не значит. Вам незнакомо чувство
одиночества,  полного  одиночества.  Примите  от  меня  привет.  Мелитта,  с
благодарностью к Вам".
     В письме было немало  ляпсусов  и ошибок.  Луций взвесил  его в руке  с
полусожалением.  Письмо  пришло  слишком поздно.  Время мимо- летных  встреч
миновало. Патер Феликс оговорил это  как условие, прежде чем принял  на себя
духовные  заботы  о  нем.  Он  придерживался  мнения,  что купирование таких
побочных  побегов  гарантирует  вызревание  настоящего,  возвышенного плода,
однако  Луций чувствовал,  как  его  естество  восставало против  этого.  Он
пригласит  Мелитту  на острова,  чтобы  дружески поболтать с ней и совершить
прощальную прогулку. Этим он их договоренность не нарушит.
     Дверь бронированной комнаты открылась, вошел Патрон.
     -  Уже на ногах? Я слышал за  завтраком,  что празднование дня рождения
затянулось.
     Он сел.
     - Что вы скажете по поводу фото в "Друге народа "? Вы уже видели?
     Луций ответил утвердительно:
     - Это такие знаки внимания, на которые лучше всего не реагировать.
     -  Если для  вас  это  важно, "Друг  народа"  поместит  опровержение  -
например, под заголовком: "Командор де Геер отрицает  факт  кражи серебряных
ложек".
     - Этим парням стоило бы отплатить другой монетой.
     - Я  того  же мнения. Если они будут наглеть,  чего  я от них ожидаю, я
распоряжусь  нанести  визит  в  Кастелетто.  А  затем мы  поместим  заметку,
озаглавив ее так: "Бандиты, переодетые вспомогательной полицией, освобождают
заключенных".
     - Не мешало бы вытащить разок на свет все темные дела этого злодейского
места. На всякий случай я прошу не забыть при этом про меня, Патрон.
     - Взято на  заметку; мы не  вправе уклоняться от операции. Назовите мне
потом в качестве  сопровождающих вас лиц  того  или  иного слушателя Военной
школы.
     -  Я  думаю, что  нужно  взять  и  таких  людей,  как  капрал  Калькар,
отличившийся на баррикадах.
     - Очень правильно, я хочу  отметить его в приказе по части -  напомните
мне его имя.
     Луций написал на бумажке имя капрала, а генерал продолжил:
     - Однако  это заботы на потом, я хотел обсудить с  вами совсем другое -
ваш  меморандум относительно астурийских переговоров.  Я  послал его Князю в
шале, высказав по  нему  и  свою точку  зрения,  где особо  подчеркнул  ваше
конкретное суждение, что  скоропалительная  акция Дона  Педро  в перспективе
принесет нам  одни неприятности. Мы довольны,  в какой  манере  вы  осветили
вопрос. А вот одобрить ваши общие оценки, напротив, я никак не могу.
     Луций подавил  усталость  и заставил  себя  сосредоточиться.  Не  часто
бывало,  чтобы Патрон пускался  в  пространные  рассуждения  принципиального
характера, -  лишь  в тех  случаях, когда  он намеревался решительно пресечь
возникшее недоразумение.
     Поэтому Луций выпрямился и слушал его с большим вниманием.


     - Я должен коснуться тенденций развития, - начал генерал, - за которыми
уже  давно с  тревогой наблюдаю.  Я  имею в  виду  склонность  к метафизике,
которая  наметилась у вас