параллельных, точка пересечения - место их встречи - лежит в бесконечности.
     Друзья считают, что воспитание в стране  замков повредило  мне, оставив
на  мне что-то вроде рубца в виде привязанности ко всему испанскому. В  этом
есть  доля  истины. Я  любил одиночество, но оно  никогда  не перерастало  в
уединение. Единство Создателя с его творениями никогда еще не было мне столь
близким, столь осознанно понятным. Я вспоминаю прогулки верхом в мае и июне,
когда  природа распахивается  перед  тобой,  как двери в  торжественный зал.
Лужайки сияют жизнедарующей зеленью. Деревья стоят в цвету; и каждая чашечка
цветка таит в себе нечто большее, чем обещание будущего плода. Так, в центре
колеса заключено само движение, повторяющееся  в мелькании  его спиц,  равно
как и языки пламени питаются от своего невидимого стержня.
     И еще леса, с их мглистым  глубинным светом. Из зарослей  веет ароматом
дикой виноградной  лозы. Кукование кукушки,  посвист  дятла,  смех горлицы в
тени качающихся ветвей - звуки властно вторгаются в тишину леса.
     Однажды  в такой час я  впервые встретился с Астрид.  Она ехала  верхом
вместе со своим  братом, которому  суждено  было погибнуть затем в  Астурии;
голубой лиф и  развевающиеся  волосы - такой я запомнил ее. Потом я видел ее
почти ежедневно, но  не настолько  близко, чтобы поклониться ей, потому что,
завидев ее издали, делал все, чтобы избежать встречи. Я никогда не отважился
бы заговорить  с  ней;  я чувствовал, что неумело  проделывал свои  маневры,
стараясь проехать  стороной. Однако мне нравилось смотреть  на нее издалека,
как на  объект весеннего  пейзажа, и я постоянно думал о ней. Еще  и  сейчас
образ ее живет во мне так ясно и так отчетливо, как никакой другой.
     Похоже,  что  эта первая встреча набросила свою  тень на все остальные.
Порой я  видел на  улицах городов, в  блеске торжеств и празднеств,  в ложах
театров существо, заставлявшее меня вспомнить Астрид, как редкостный цветок,
окруженный ароматом, сиянием, блаженством  высшего порядка. Но я  тотчас  же
сознавал,  что  свою благую  роль  играет  неотвратимость  расстояния.  Сила
тяготения  и  центробежная сила  прекрасно  удерживают  равновесие; и  любые
усилия перекинуть мостик через разделяющую пропасть тщетны. Мы  ощущаем  над
собой власть изначальных разлук.
     Насколько  все иначе там, где правят  силы Нептуна; жизнь  ловит нас  в
свои крепкие  сети. Я был как-то на  берегу  на крайнем севере  у одного  из
друзей  Нигромонтана.  Мы  вели  там  образ  жизни  охотников  и  рыбаков  и
выслеживали  глухарей,  лосей, зубров,  проходящие  стада  лососей. Еще было
несколько  ночных  часов,  но солнце заходило очень  ненадолго.  Стояли дни,
которые называют  там алкедонией - периодом  голубого  зимородка, когда  тот
выводит потомство.
     Мы поднялись в хижину пастуха, на краю верхового  болота, были  гостями
на веселом  празднике.  Молодые  люди там  молчаливы,  задумчивы,  но  умеют
веселиться, собираясь в такие дни вместе.
     Когда мы расставались, на  небе взошла бледная  луна  и ярко  высветила
тропинки, прорезавшие пастбище, словно живые артерии.  Я  проводил Ингрид до
ее  хутора,  расположенного у  самого берега моря.  Мы смеялись,  сбегая  по
склону плато вниз, Ингрид чуть впереди меня; она схватила мою  руку и слегка
приподняла  ее, будто хотела научить меня танцевать  или  даже  летать. Наши
тела стали легкими, почти невесомыми, словно призрачными.
     Так мы дошли до изгороди, которой был обнесен хутор, чтобы с пастбищ не
заходил скот. Тем временем луна изменила свой цвет; тени  от ветвей орешника
и  бузины  легли  решеткой  на  дорогу.  Мы  старательно  переступали  через
"прутья", ощущая  в себе силы, позволяющие  проходить сквозь стены,  цепи  и
решетки темниц.  Белым  пламенем полыхал северный жасмин, источая  нежнейший
аромат. Мы слышали крики кроншнепов, доносившиеся с лугов вблизи фьордов.
     И  опять мы  взяли друг друга за руку, но на сей  раз как бы из чувства
страха.  Земля была залита ярким электрическим светом,  а мы стали полюсами,
на которых  замыкалась цепь. Вибрирующие овалы и дуги светлых и более темных
тонов заполыхали  на разной  высоте над землей, заливая  все вокруг  сияющим
светом. Я почувствовал, как приливает кровь, поднимается во мне, как уровень
моря, отвечающего зову Луны.
     Свет, казалось, погасил лицо Ингрид, стер ее черты, превратив в маску с
темными  глазницами.  Как  резко изменилась  моя  спутница,  куда делась вся
привлекательность ее облика, растаяв на  глазах.  Я  обхватил ее лицо обеими
руками, притянул к себе, чтобы обрести  его  вновь, водил  по нему кончиками
пальцев - по лбу,  по закрытым глазам,  по  губам, нежно ответившим  мне, по
подбородку. Я  проводил руками по ее плечам, контурам тела, открывая его для
себя как новый, неизведанный мир. Я чувствовал, что оно отвечает мне, слегка
дрожа от моих прикосновений, как мимоза,  но только, наоборот, раскрываясь в
своей  нежности. Так вибрируют струны арфы, так  рождается  амфора под рукой
гончара.  С   моря  доносился  легкий  запах  морских  водорослей,  к   нему
примешивался аромат цветущих каштанов.
     При воспоминаниях  об этих  ночах у меня выступают на глазах слезы. Они
словно мои долги, которые я плачу времени. Тогда, когда я прощался с Ингрид,
я чувствовал, как беззвучно падали капли на мое лицо, мои руки. Безграничная
боль заложена в том, что объятия не могут длиться вечно.
     Нигромонтан  не  без удовольствия  смотрел на  то,  что я  встречался с
такими женщинами, как  Ингрид.  Но он ценил  лишь  мимолетность касаний.  Он
как-то заговорил  об  этом на одной  из наших  прогулок, но  не  пошел,  как
всегда, дальше намеков - сделал это  даже так,  словно то, о чем он говорит,
входит в курс изучения провансальского языка, которому он меня тогда обучал.
     "Desinvolture(1) - явление  более высокого  порядка, это непринужденные
движения свободного человека  в их  естественном виде. Их можно наблюдать во
время  игр, на турнирах, на охоте, на  банкетах или бивуаке во время похода,
когда  до   блеска  начищается  оружие.  На  подмогу  desinvolture  приходит
souplesse(2).  Слово  это происходит из  провансальского supplex  - тот, кто
преклонил колено. Desinvolture позволяет судить о мужчине, удостоившем  тебя
внимания,   souplesse,    напротив,   о   женщине,   проявившей    к    тебе
благосклонность".
     Так  считал Нигромонтан,  частью  учения которого было утверждение, что
внутренний - ---------------------------------------
     (1) Непринужденность (фр.).
     (2) Гибкость, податливость, мягкость, уступчивость (фр.).
     мир  человека должен быть виден на поверхности не  больше, чем пушок на
пробуждающемся к  жизни зародыше. Совсем по-другому  смотрел  на  это  патер
Феликс, которому я  вверил себя, перебравшись во Дворец, и который следил за
всеми  превращениями  моей души.  Я  поставил перед  ним вопрос: возможен ли
великий синтез и встречу ли я такое существо, которое  объединяло бы  в себе
свойства Астрид и Ингрид? И он  наставил меня, дав ответ, что подобные мысли
лежат за пределами подвластных  нам сфер и  о том можно только, преисполнясь
почтения, предположительно догадываться.
     "И ты придерживайся  догмы, что  материей  образов  прикрывают  от глаз
неземной свет. Мудрость  отцов создала ее  на  протяжении веков.  Идеала  на
земле никогда не найдешь, но жизнь, прожитая по испытанным правилам, сделает
тебя достойным его, когда ты войдешь в последнюю дверь. Ужасна  свойственная
человеку времен язычества  дерзость желать восседать  за столом, накрытым не
для него. Следуй правилу Боэция: побежденная земля одарит нас звездами.  Это
единственный праведный путь"".
     Луций просмотрел еще одну запись, сделанную им по другому случаю:
     "Красный  мыс.  Гидробиологическая  станция.  Одиннадцать  часов  утра,
хорошие погодные условия. Солнце  ярко  освещает рабочее помещение с  голыми
стенами, разместившееся в одном из старейших казематов. Морская вода бурлит,
заполняя аквариумы,  вдоль стен тянутся  ряды полок. Они заставлены книгами,
химикатами, приборами, препаратами.
     Рабочий стол  с  микроскопами,  пробирками, стеклянными  колбочками, на
которых играет солнце. В круглых стеклянных аквариумах множество иглокожих -
плоских  ежей и морских звезд, которых мне  прислал Таубенхаймер. Я вскрываю
скальпелем костяные пластинки панциря, под голубыми иглами которого прячется
тайнопись жизни. Становится видна внутренняя симметрия, пятилучевое строение
внутренностей,  кольцевые каналы, темно-красный яичник,  аристотелев фонарь.
Из  вскрытых  тел  этих  морских  животных я выпускаю в  две  плоские чашки,
помеченные знаками мужские и женские клетки.
     Сначала я помещаю под микроскоп в капле воды содержимое женской клетки.
Она круглая по форме, бесцветна и  видима  глазу  только благодаря тому, что
несколько  иначе  преломляет  свет, чем нептунова стихия,  в  капле  которой
плавает.
     Потом я  добавляю туда  малую толику мужского наследственного вещества.
Великое множество  семенных клеток устремляется  толчкообразными движениями,
словно их кто подхлестывает кнутом, к яйцеклеткам. Они  мечутся вокруг  них,
словно кометы вокруг земного  шара, пока одной из них  не удастся проникнуть
вовнутрь. Если совокупление  благополучно состоялось, яйцеклетка закрывается
от  внешней  среды уплотняющейся  мембраной.  И  тут  начинаются  так  часто
наблюдавшиеся чудеса излучения,  а потом и деления, моделирующего в искусной
последовательности симметричного удвоения и сжатия плазмы новую жизнь.
     Техника этого процесса была убедительно  описана Таубенхаймером. Однако
я  много раз безуспешно спрашивал его:  в чем знамение такого  совокупления,
что доступно только высшему пониманию? Мне  казалось, он не только не  видел
здесь вопроса, но и даже самой загадки.
     Прежде всего: что разного в мужском  и женском начале по этой крошечной
модели? Мы имеем ядро и излучающую энергию субстанцию, как в семени, так и в
яйцеклетке.  Плазме  же,  образовавшейся  в  избытке  в  яйцеклетке  в  виде
покоящейся и  питающей материи, придана в семени форма жгутика - инструмента
для передвижения в пространстве и проведения атакующей операции.
     Можно  предположить  присутствие  в  плазме  земной  первоосновы,  и  в
частности  нептуновой  стихии  -  на  правах ссуженного  приданого. Плазма -
слепок  с  моря:  в яйцеклетке  она  -  живоносное  вещество,  покоящееся  в
прозрачных,  как  кристалл,  вакуолях, а в сперме - животворная сила, символ
которой - бегущая волна. В ядре же заключено астральное приданое; поэтому мы
видим, что ядро ведет  себя по световым  законам и законам излучения,  когда
зарождается новая жизнь. В каждом акте зачатия отражается мироздание.
     Что заставляет меня убеждать  себя  с помощью  доступных нам  средств в
том, в  чем изначально у веры нет никаких сомнений? Похоже, что патер Феликс
терпит это, как бы проявляя снисходительность к слабостям ребенка:
     "Это  голоса, которые покинут  тебя,  как только  придет твой  черед, -
бренные слова вечной музыки"".


     Солнце  уже ярко светило в комнату. Колокола  звонили к утренней мессе.
Луций  закрыл бронированную  комнату и распахнул дверь  в прихожую,  приведя
также в беспорядок свою постель.  Скоро должна была появиться донна Эмилия с
завтраком  и  молоком для  Аламута,  и она  бы  только  молча  и укоризненно
смотрела на него, если бы заметила, что он всю ночь не спал.



     СИМПОЗИУМ(1) В ВОЛЬЕРЕ

     Ателье художника увенчивало вольер; оттуда открывалась широкая панорама
островов и моря. Южная стена и сферический потолок  были из цельного стекла.
Тяжелый купол был  практически неотличим от  воздуха,  но на  его  тончайшую
кристаллическую поверхность  воздействовал солнечный свет, вызывая изменения
в прозрачности. Купол был  подключен к пульту, позволявшему, словно палитра,
выбирать любой оттенок, благодаря чему Хальдер в любое время дня мог создать
нужное  ему  освещение.  Отпадала  и  необходимость  в  шторах,  функцию  их
некоторым  образом выполняло само  стекло. В жаркий  полдень в ателье царила
ночная тьма,  если  рычажок  был  опущен  донизу.  Размеры  и  прежде  всего
бесстыковая цельность стекла делали конструкцию бесценной для художника; это
был дар Проконсула - он таким же образом освещал свои оранжереи.
     В этот час Хальдер полностью впустил наружный свет  и только еще  мягко
подсветил изнутри белые стены.  Высоко в небе сияла луна. Видны были огни на
островах и залитые лунным светом корабли в бухте. От Белого до Красного мыса
цепочка фонарей освещала берего- - ---------------------------------------
     (1) У древних  греков  и  римлян  - пирушка, сопровождавшаяся  музыкой,
развлечениями, беседами.
     вую кромку залива, огни отражались  в воде.  Временами,  если проходило
судно,  вспыхивали  зеркала при  входе в  бухту.  На  Корсо  машины тянулись
световыми  дорожками  в  восемь рядов.  Обелиски  подсвечивались красным,  а
фонтаны серебристым светом. В Большой гавани на огромной  площади на  берегу
бегали, взбираясь  вверх и  спускаясь вниз, маленькие вагончики и  крутилось
чертово колесо,  а фейерверки расцвечивали небо.  На  водной глади выделялся
квадрат морского ракетодрома. Позади Старого  города пульсировали сигнальные
огни  аэродрома;   взлетно-посадочная  полоса  выделялась   в  ночи,  словно
прочерченная  фосфоресцирующим  карандашом.   Удерживаемое  магнитным  полем
стояло над  ней  красное  облачко,  фиксируемое  с  дальнего  расстояния как
оптически, так  и в слепом полете. Красные и зеленые светлячки то взлетали в
небо, то приземлялись. В заоблачных высях проносились ракеты, оставляя после
себя светящийся  след.  Околоземное  пространство  напоминало  полную  мрака
пещеру,  в которой затаился  кибернетический мозг,  играющий  в свои игры  и
следящий за ним разноцветными глазами.
     Как  всегда  в  такой миг, Хальдер испытывал прилив гордости, смешанной
одновременно  со  страхом. Казалось,  ум  воспарил  с  отчаянной  храбростью
слишком уж высоко, а диафрагма предостерегающе реагировала, удерживая его от
опасности.
     - Все это заколдованные замки  из  "Тысячи  и  одной  ночи ". Я  еще  в
детстве  догадывался,  что  нам  никогда  в  них  не  жить;  мы  носимся  по
неизвестным  просторам,  как  Синдбад  на огромной рыбе,  или летаем  промеж
крыльев злого духа, пока их не опалит Аллах. И мы  никак не можем спрыгнуть,
это выше наших сил. Нас запустили на орбиту, выстрелили, как снаряд, но ведь
человек жил так не всегда. В чем смысл и где цель этого ужасного полета?
     Он произнес эти слова, наполовину обращаясь к себе, наполовину  к тому,
кто  стоял рядом  с ним перед громадной  стеклянной  стеной, - Серверу, тоже
гостю Проконсула,  как и  он,  худощавому  человеку  средних  лет,  небрежно
одетому и отличавшемуся чрезвычайной рассеянностью. Всем  было известно, что
Сернер  постоянно  отключается  от   внешнего  мира,  пребывая  в  состоянии
внутреннего монолога  или умственного тренинга, и поэтому разговор с ним был
маловероятен. Однако его слова в ответ на обращение к нему с  вопросом часто
попадали в  самую  точку.  Похоже,  и  он  погрузился  в созерцание  ночного
Гелиополя.  Не  вынимая  короткой  трубки  изо  рта,  он  произнес,  отвечая
художнику:
     -  Вы  ошибаетесь,  Хальдер: человек всегда так  жил. Просто  наступают
моменты, когда он  яснее  ясного понимает свое положение. За такое прозрение
он должен испытывать благодарность. Пространство, которое пугает вас, всегда
одно и то же, и оно равно той черепной коробке, в которую заключен ваш мозг.
     Оставив  без   внимания  вопрос,   затронутый  художником,   он   далее
переключился  на  один из  своих монологов о том,  насколько  глубоки в этой
области  человеческие  познания,  он и  сам  занимался  этим с  давних  пор.
Космическая чернота и страх перед дальними мирами - одно породило другое,  и
где  причина,  а  где  следствие,  уже  невозможно  было определить;  высота
предполагала  и  глубину.  Что  касалось  его,  Сернера,  то  он  был  занят
разгадкой,  что такое человеческий  мозг, где  свершался сей процесс. В этом
заключалась его задача как исследователя.
     Их  прервал  приход Ортнера, пожилого человека, который был душой этого
маленького  общества.  Как друг  Проконсула,  он  тоже  жил  в  вольере,  но
предпочитал  ему  свой  садовый  домик,  расположенный  у  подножия  Пагоса,
неподалеку от виллы,  где Проконсул  проводил  воскресные и праздничные дни.
Его  друг  и  покровитель хотел  видеть  его  в стенах  Академии,  но Ортнер
предпочитал  ей  общение с  мелкими садовниками и  виноградарями, чьи наделы
террасами  поднимались по склонам Пагоса.  Они называли  в  честь него  свои
сорта роз  и  вновь выведенные ими плоды. Он и сегодня пришел одетый  на  их
манер.  Ему  было  под  шестьдесят, густые седые  волосы, загорелый  лоб. На
первый взгляд можно было подумать, что этот человек с  грубыми руками ничего
особенного из  себя  не представляет и  вполне  тем довольствуется, чувствуя
себя превосходно, однако черты его лица выдавали необычайно широкий круг его
интересов, сложившийся на протяжении прожитых десятилетий.
     Находящаяся   на   содержании   Центрального   ведомства  пресса  имела
обыкновение  величать  Ортнера   наполовину   в  насмешку,  а  наполовину  с
ненавистью Гомером  Гелиополя, и действительно, все им написанное было тесно
связано с развитием и кризисами в истории этого мирового  города. Еще в юные
годы  он стал  известен благодаря  своим космическим  стихам, с анархическим
буйством  штурмовавшим небо.  Позже  участвовал  в народных  бунтах, военных
походах  и  охотничьих кампаниях в свите Ориона.  Период увлечений с широкой
амплитудой действий на внешней арене сменился другим, отмеченным целым рядом
конкретных  и  конструктивных  трудов  и  сопровождавшимся   в  политическом
отношении поворотом от левых к правым; и наконец пришло увлечение садом, а с
ним и возвращение к миру муз.
     Князь ждал  от Ортнера  духовного  завоевания Гелиополя.  Он считал его
способным создать такую модель,  которая вписалась  бы в данный исторический
объект,  указывая  ему  дальнейший  путь  развития.  К  максимам  Проконсула
относилось убеждение, что подлинная политика реальна только тогда, когда  ее
ведет за собой поэзия  и творческая фантазия. Что касалось Сернера, то Князь
с  уверенностью ожидал от него  аналогичных  результатов  в  области  теории
познания.  Разность направлений в их деятельности четко  отразилась и на  их
человеческой сути - в Сернере чувствовалась холодная  рассудочность в высшей
форме  ее  проявления,  безучастность  объективного  наблюдателя, а  Ортнер,
напротив, излучал огромное внутреннее тепло.
     Ортнер протянул Хальдеру букет цветов и  пожелал  ему  счастья на новом
году жизни:
     - И к тому же я с радостью приветствую вас как своего соседа, поскольку
Проконсул отводит вам земельный надел на Пагосе.
     Он  передал ему бумагу  с висевшей на  ней  сургучной печатью. Хальдеру
было тесно в "Хозяйстве Вольтерса", а Ортнер всегда стремился доложить Князю
о  тяготах,  испытываемых его друзьями,  если разговор  удачно  складывался,
располагая к тому.
     Вошел  Луций;  он  привел  с  собой Костара,  чтобы  тот  взял на  себя
обязанности  по  обслуживанию  гостей.  В  качестве подарка  он  пре- поднес
Хальдеру  рыбу из  красного  карнеола. Художник любил такие вещицы,  похожие
безделушки из дерева, стекла, слоновой кости были разбросаны у него по всему
ателье. Для работы ему не нужны были ни ландшафты, ни натура,  но  он  любил
чувствовать  себя  в  окружении  предметов,  вдохновлявших  его.  Они  потом
перетекали в  его картины, но скорее как образы,  навязчиво  повторяющиеся в
снах, - размытые во внешних очертаниях, но более обнаженные в своей сути.
     Хальдер  приготовил очень  простое  угощение, оно  соответствовало  его